Kitabı oku: «ASAP. Дело срочное», sayfa 2

– Учишься в Манхэттенской музыкальной школе? – спрашивает она. Догадаться нетрудно – у Дженни на толстовке крупными буквами значится название учебного заведения.

– Да, – тихо и неуверенно отвечает Дженни, и подобная манера говорить настолько не в ее духе, что у меня ускоряется пульс.

– На каком инструменте ты играешь? – допытывается Соджин. – Такое ощущение, что я тебя уже где-то видела. Как тебя зовут?

Дженни поглубже натягивает бейсболку, ссутуливается. Рука Джеву, лежащая на столе, сжимается в кулак, он опасно прищуривается, и я точно знаю, что сейчас он что-нибудь натворит.

– Что привело вас в Нью-Йорк? – Натаниэль пытается перетянуть внимание Соджин на себя, но она уже сосредоточилась на Дженни и явно наслаждается тем, что той неудобно.

– Знаешь, – презрительно усмехается она. – Девицам вроде тебя не стоит так нахально вести себя, так рисоваться. Это же просто бесстыдство.

Во мне будто что-то рвется, будто стреляет петарда. Хочешь увидеть бесстыдство, Чон Соджин?

Выпрямившись в кресле, я снимаю пальто, чего старательно избегала до этого момента, чтобы не привлекать лишнего внимания. Теперь цель совершенно другая. Соджин тут же впивается в меня взглядом – точнее, даже не в меня, а в мое боди, облегающее плечи и грудь. Я медленно скольжу рукой по спинке кресла Натаниэля, касаясь кончиками пальцев его спины. Он поворачивается, и глаза у него слегка округляются.

– Ты весь вечер не обращал на меня внимания, – дуюсь я, пытаясь говорить с придыханием. Я никогда всерьез не училась актерскому мастерству, но, будучи трейни, брала уроки. Я смотрю на него из-под ресниц и добавляю: – Такое ощущение, что ты забыл о моем существовании.

Надо отдать должное Натаниэлю: он быстро приходит в себя и понимает, к чему я клоню. Не отводя от меня взгляда темных глаз, он произносит:

– Я бы ни за что на свете не сумел забыть тебя.

У меня так бьется сердце, что я чуть не теряю концентрацию. А у него хорошо получается.

Я пытаюсь сосредоточиться, надеясь, что правильно истолковала поведение Соджин, что ее собственная неуверенность в себе и ревность вспыхнут с новой силой от того, как неудобно станет ей – из-за меня.

– Я скучала по тебе, – шепчу я, придвигая к нему другую руку. Он, не колеблясь, раскрывает ладонь. Я беру его за руку, и он сжимает мои пальцы, и тепло его руки пронзает все мое существо.

Я рада, что в этот момент рядом оказался он. Только ему я доверяю достаточно, чтобы все это провернуть, только с ним чувствую себя в безопасности, а потому могу на такое решиться. Неважно, кто мы друг другу теперь, мы все еще отличная команда.

– Я тоже по тебе скучал, – говорит Натаниэль, но на меня он уже не смотрит.

Соджин резко встает, перевернув соджу. Натаниэль, выпустив мою руку, тут же подхватывает бутылку и двигается на соседнее место, пока соджа не потекла на пол.

– Совсем забыла, у меня же утром важная деловая встреча, – Соджин не смотрит никому в глаза. – Прошу меня простить.

Остальные даже не успевают встать и поклониться – она уже выскакивает из комнаты.

Как только за ней закрывается дверь, я убираю руку и облегченно оседаю в кресле.

– Ты что, так напугала ее, что она сбежала? – спрашивает Дженни, и в голосе ее звучит неподдельное восхищение. – Ги Тэк бы так тобой гордился!

Я смеюсь. Наш одноклассник из Сеульской академии искусств, Хон Ги Тэк, и правда поддержал бы меня, пусть мой поступок и выглядел мелочно.

– Очень круто, Мин Сори, – кивает Джеву, а Сун показывает мне из угла большие пальцы.

Я вздрагиваю от резкого звука – это Натаниэль отодвигает кресло.

– Кажется, на меня все-таки подействовала соджа, – произносит он.

Никто не замечает его ухода. Сун и Джеву гадают, как Чон Соджин нашла их в ресторане, а Джисок активно просит прощения у Дженни.

Когда Натаниэль возвращается, вечер продолжается как ни в чем не бывало. После мы парами выходим через тот же переулок: сначала Сун и Джисок, за ними мы с Дженни, а Джеву и Натаниэль прикрывают тылы. Они все в длинных пальто, в шапках и масках, что было бы смешно, если бы не снег на улице.

Я обнимаю Дженни на прощание – не знаю, когда мы увидимся в следующий раз, и слышу, как Натаниэль зовет меня по имени.

Он уже поймал такси и открыл заднюю дверь, так что я торопливо направляюсь к машине. Вся обочина покрыта ледяной коркой, и он подает мне руку. На мгновение его пальцы слегка сжимают мои, и он говорит мне на ухо:

– Напиши Дженни, когда доберешься до отеля, – а потом дверь закрывается, и слышен только глухой хлопок – это Натаниэль стучит по крыше такси. Машина отъезжает, и я, повернувшись, смотрю на него через мутное окно, пока его силуэт не растворяется среди уличных огней.

Глава третья

«Рада, что ты благополучно добралась до отеля. Спасибо, что написала». Ответ Дженни я читаю уже на выходе из душа, облачившись в пушистый белый халат.

Запрыгнув на кровать, скидываю гостиничные тапочки и начинаю печатать. Мы перебрасываемся сообщениями, пока она наконец не перестает отвечать – наверняка заснула.

Я жду, когда же мозг и тело успокоятся, но сон никак не идет – в последнее время такое часто случается. В Нью-Йорке далеко за полночь, но мой организм, судя по всему, до сих пор живет по сеульскому времени, а значит, у него только вечер.

Я снова хватаюсь за телефон. Помимо сообщений от Дженни мне пришло сообщение от секретаря Парк с информацией о завтрашнем рейсе, а кроме того, сообщение от секретаря Ли, который работает на моего отца. Он пишет, что назначил мне встречу с бабушкой по отцовской линии – я должна приехать к ней домой через две недели. Сделав скриншот сообщения, я нахожу в телефоне переписку с мамой, а последнее сообщение от нее пришло больше месяца назад, и прикрепляю снимок. Раньше мы всегда посмеивались над причудами отцовских родственников, Чон Соджин по сравнению с моей тетушкой – просто ангел. Мой палец замирает над значком «отправить».

В последнее время в отношениях мамы со свекром и свекровью появилась некая напряженность. Возможно, подобное сообщение только напомнит ей, что они, в сущности, отгородились от нее. Неважно, что мои родители разошлись по вине отца – его родня всегда будет винить мою мать.

Я удаляю скриншот и вместо этого пишу секретарю Ли, что прибуду в назначенное время.

Швырнув телефон на кровать, вжимаюсь лицом в подушку. Может, если долго пролежать в таком положении, удастся одурачить собственный мозг, и он решит, что я заснула. В итоге удается добиться противоположного эффекта. В темноте воспоминания о прошлой поездке в Нью-Йорк становятся особенно отчетливыми. Тогда была не зима, а лето. Мы гуляли по тротуарам в сандалиях, ели столько сладкого, что пальцы вечно были липкими. Помню, как Натаниэль с ослепительной победной улыбкой бежал мне навстречу – он выиграл плюшевую корову. Помню, как мы смеялись, сидя в пиццерии: Натаниэль и Джеву с одной стороны стола, мы с коровой – с другой. Может, во всем виновато именно это воспоминание, но уже в следующую секунду я вскакиваю с кровати, натягиваю спортивный костюм, куртку, засовываю в карман телефон и кошелек.

Полчаса спустя такси высаживает меня возле пиццерии «У Джо» во Флашинге, в Куинсе²⁰.

Я таращусь на неоновую вывеску, гудящую в тишине ночной улицы. Сквозь покрытое инеем стекло видно, как мужчина средних лет, нахмурившись, разгадывает кроссворд. Может, это и есть Джо?

Когда я вхожу в пиццерию, над дверью звенит колокольчик. Чем ближе я к стойке, тем больше заходится сердце – заказывать придется на английском. Я владею японским, более-менее говорю по-французски и по-мандарински, но английский всегда давался мне с трудом. Достаю хрустящую двадцатидолларовую банкноту – одну из многих. Секретарь Парк обменяла для меня приличную сумму в сеульском банке за день до отъезда.

– Один кусочек, пожалуйста, – медленно говорю я, стараясь правильно произнести все звуки. Особенно трудно дается «л».

Джо кивает, берет купюру, сдает сдачу – все до цента.

– Вы не местная?

Я морщусь. Неужели акцент такой заметный?

– Простите, – он почесывает макушку. – Нехорошо как-то получилось. Просто я знаю большинство ребят из этого района, особенно тех, кто заходит поздно вечером, а вас никогда не видел.

– Я… – пытаюсь подобрать верные слова. – Приехала в гости.

– А, у вас тут семья? В этом районе живет много корейцев. – Он ставит на стойку стаканчик с логотипом пепси. – Это за счет заведения.

Взяв стаканчик, отправляюсь к автомату с газировкой. Налив диетической пепси, некоторое время стою возле автомата, пока Джо разогревает в духовке пиццу.

К тому моменту, как я добираюсь до кабинки, жир успевает пропитать бумажную тарелку. Я промокаю стол салфетками, а потом осторожно беру кусочек в руки.

Меня тут же захлестывают воспоминания. Напротив сидят Натаниэль с Джеву. «Попробуй, – восторженно уговаривает Натаниэль. – Клянусь, если пицца Джо не убедит тебя, что нью-йоркская пицца лучше всех, то ничто не убедит».

Как и в тот раз, я откусываю маленький кусочек. На вкус…

Нормально, но с корейской пиццей не сравнить: у меня на родине она гораздо пышнее, и мне нравится куда больше. А тут они даже кукурузу не кладут сверху. Тем не менее я съедаю весь кусок.

Совсем рядом с окнами проносится машина, обдав тротуар потоком грязи и размякшего снега. Где-то в соседнем доме лает собака. Пора возвращаться в отель. Если мама, или секретарь Парк, или секретарь Ли, раз на то пошло, решат проверить, где я нахожусь, мне придется многое объяснить. Вот только…

Тем летом я провела в Нью-Йорке несколько недель – чуть ли не самых счастливых в моей жизни, пусть даже оказалась здесь в связи с довольно неприятным обстоятельствами. Вернувшись, я хотела снова ощутить то же, что и тогда – хотя бы капельку тех же эмоций. Вот только я сижу в холодной пиццерии в одиночестве – зимой, посреди ночи, и на душе от этого совсем не теплеет.

Звон колокольчика возвещает о прибытии еще одного клиента.

– Мне кусочек с сыром, Джо, – произносит молодая женщина. У нее низкий мелодичный голос. – Можно один из тех, что на стойке.

Я поворачиваюсь, чтобы украдкой взглянуть на посетительницу, но она стоит ко мне спиной. Я вижу только кожаную куртку и стильную прическу «боб».

– Держи, Надди, – Джо кладет на стойку целую коробку. – Возьми домой целый пирог. Поделишься с семьей.

Как раз в тот момент, когда она достает кошелек, я встаю выбросить мусор.

– Сори?

Она пристально смотрит на меня, и тут я понимаю, что знаю ее. Это старшая сестра Натаниэля, Надин.

– Это и правда ты! – она расплывается в улыбке. – Что ты тут делаешь?

– Я… – я настолько ошеломлена, что выпаливаю первое, что приходит в голову: – Пиццы захотела.

Она изумленно таращится на меня.

– В Куинсе? – она качает головой. – В смысле, что ты делаешь в Штатах?

Какова вероятность столкнуться со знакомыми, да еще и с одной из сестер Натаниэля? Впрочем, отсюда и правда близко до дома его родителей.

– Я приехала на нью-йоркскую неделю моды, – собственный голос я слышу будто со стороны. – Не в качестве модели, – тут же поясняю я, покраснев. – Меня пригласил журнал «Дейзд Корея»²¹.

– Сори, это же просто потрясающе, – она похлопывает меня по плечу. – Я тобой горжусь.

Я чувствую, как щеки заливает румянец.

– Где ты остановилась? – спрашивает она, переходя на корейский.

Я называю отель, который мне забронировали представители журнала.

Надин хмурится.

– Это же в Мидтауне²², так? Ты сюда на такси приехала?

Я киваю, хотя начинаю смутно подозревать, к чему все эти расспросы.

– Нельзя так поздно возвращаться одной, – тут же говорит она. – Переночуешь у нас, а утром я отвезу тебя в отель.

– Это совершенно не обязательно, – возражаю я.

– Не-а, даже не думай спорить. Я тут онни²³. Может, я не старшая среди своих сестер, зато я старше тебя. Пойдем, – она машет Джо на прощание и выходит на улицу, даже не дожидаясь меня.

Когда я догоняю ее на улице, она ухмыляется и быстрым шагом устремляется вперед. Я, на бегу застегивая куртку, тороплюсь за ней.

– Ты откуда-то возвращалась? – спрашиваю я. С каждым словом у меня изо рта вырывается белое облачко пара. Воздух просто ледяной.

– Была в баре, – откликается Надин. На ней берцы, и с каждым шагом по снегу они поскрипывают. – Хорошо, что мамы дома нет, а то бы она так психанула.

Надин двадцать один год – она на три года старше нас с Натаниэлем. Даже когда я была маленькой, мне она всегда казалась очень взрослой. Она одевалась исключительно в черное и отчаянно спорила с матерью и сестрами, а несколько минут спустя уже смеялась вместе с ними, а еще у нее была подружка, которую она приглашала играть с нами в «Марио Карт» в подвале дома. Я провела с семьей Натаниэля не так много времени, но Надин, как, впрочем, и остальные его сестры, произвели на меня неизгладимое впечатление.

Мы подходим к дому, и я начинаю гадать, кто из сестер Натаниэля дома. Дом у них трехэтажный, если считать подвал, выкрашен в дымчато-зеленый цвет. Недоделанный подъезд забит машинами – они припаркованы вплотную, до самой обочины.

Надин поднимается на крыльцо, открывает сначала наружную дверь, потом, найдя подходящий ключ, внутреннюю и жестом приглашает меня зайти. Я на цыпочках обхожу кучу обуви, разбросанной на полу. Меня так и тянет навести порядок, расставить все вдоль стеночки аккуратными рядами. Свои ботинки я ставлю в сторонке, у стены.

В ближайшей к нам комнате горит свет. Лампа подсвечивает уютное пространство с телевизором и секционным диваном. В коридоре стоят высокие напольные часы с римскими цифрами, и я с ужасом понимаю, что уже почти два часа утра.

– Не туда, – шепчет Надин, когда я направляюсь к гостиной. Она подпрыгивает на одной ноге, пытаясь стянуть со второй ботинок. – Переночуешь в комнате Натаниэля.

Я в изумлении моргаю.

– Нет, я не…

– Все нормально, – отмахивается она. – Его здесь нет. Он все турне ночует в номере, предоставленном компанией.

Это я и так знаю, но все равно неловко спать в постели бывшего парня. Впрочем, Надин и слушать не желает мой лепет: она практически подталкивает меня вверх по лестнице и загоняет в первую комнату налево.

– Простыни должны быть чистыми, – говорит она, включая свет. – В ванной есть запасные зубные щетки, а полотенца в шкафу в коридоре.

Я стою посреди комнаты, и вид у меня, должно быть, совсем растерянный, потому что выражение лица Надин смягчается.

– Рада снова тебя видеть, Сори. Натаниэль рассказал, что вы расстались. Нас это, конечно, расстроило, о, мы понимаем, что это было ваше общее решение, – зевая, она выходит в коридор. – В любом случае утром я сразу отвезу тебя в отель. В восемь нормально будет?

– Да, – мне как раз хватит времени упаковать все свои пожитки к тому моменту, как приедет лимузин. – Спасибо… онни, – неуверенно добавляю я.

Она улыбается:

– Доброй ночи, Сори.

Слышно, как она удаляется по коридору, потом щелкает дверь.

Я одна. В комнате Натаниэля.

На книжной полке выстроились бейсбольные трофеи и альбомы, часы в форме Пикачу отсчитывают секунды. Все его книги на английском. Я беру с полки фотографию в рамке. На ней Натаниэль, Джеву, Сун и Йонмин, с одной стороны Натаниэля обнимает Джеву, с другой – Сун и Йонмин. Должно быть, их сфотографировали несколько лет назад, еще до дебюта.

Вернув фотографию на место, отправляюсь по коридору в крошечную ванную. Почистив зубы второй раз за вечер, я залезаю под простыни.

Впрочем, как и в отеле, мне никак не уснуть. Я снова встаю. Перспектива вообще не уснуть несколько беспокоит. Я открываю шкаф Натаниэля – да-да, роюсь в чужих вещах, но мне нужно…

С полки на меня смотри плюшевый мишка. Вместо глаз у него черные пуговицы, на шее – галстук-бабочка. Я хватаю игрушку с полки и заползаю обратно в постель. Меня тут же окутывает спокойствие, прежде ускользавшее. Мягкая голова медведя идеально умещается под подбородком. От него пахнет чистотой, стиральным порошком.

Я погружаюсь в сон, разум заволакивает чудесный туман. Будто во сне я слышу далекий скрежет открывающейся двери внизу, скрип ступенек, потом шаги в коридоре. А потом включается яркий свет, озаряя всю комнату. От неожиданной яркой вспышки я морщусь.

– Сори? – В дверях стоит Натаниэль собственной персоной и изумленно глазеет на меня. – Что ты делаешь в моей кровати?

Глава четвертая

– Это Мишутка Бэггинс? – спрашивает Натаниэль, указывая на плюшевого мишку, которого я прижимаю к груди.

– Я его в шкафу нашла, – защищаюсь я.

У меня немного кружится голова, не уверена, от чего именно – от того, что меня резко разбудили, или от присутствия Натаниэля. Не помню, когда мы в последний раз оставались наедине. Наверное, еще когда встречались. Я пытаюсь сопоставить шестнадцатилетнего мальчишку, которым он тогда был, с восемнадцатилетним парнем, который стоит передо мной сейчас, но это попросту невозможно. Он сильно изменился – по крайней мере, внешне. Он всегда был хорошо сложен, но теперь разросся, а мальчишеская пухлость исчезла. На нем несколько слоев одежды, но рубашка и свитер не скрывают широкие плечи, сильный поджарый торс. Я отчаянно цепляюсь за Мишутку Бэггинса.

– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает он, и я набираю в легкие побольше воздуха.

– Не могла заснуть и решила пойти поесть пиццы, вспомнила название пиццерии «У Джо», куда мы ходили, когда я приезжала к тебе тем летом, в пиццерии столкнулась с Надин, а она не позволила мне сесть в такси и вернуться на Манхэттен, сказала, уже поздно, так что я оказалась у тебя дома.

Я таращусь на него. Он – на меня.

– Тебе ведь даже не нравится нью-йоркская пицца, – говорит он. Конечно, из моего многословного рассказа он уловил именно это.

– Неправильная какая-то пицца, – объясняю я. – Они не кладут в тесто ни кукурузу, ни сладкий картофель.

– Сори, это же хорошо.

В коридоре раздается какой-то звук, и Натаниэль, оглянувшись, торопливо заходит в комнату, закрыв за собой дверь.

И теперь мы оказались наедине за закрытой дверью. Он, должно быть, тоже сообразил, что натворил, поскольку быстро отводит взгляд – и тут же пораженно застывает.

Оказывается, ему на глаза попался мой бесшовный бюстгальтер, свисающий со спинки его стула, куда я его, не подумав, бросила, когда раздевалась. Все мое тело охватывает жар. Натаниэль резко поворачивается ко мне, а потом мы оба отводим взгляд. Часы с Пикачу на полке тикают слишком громко, отмеряют каждую секунду. Хотелось бы надеяться, что все это – лишь кошмарный сон, но даже мое подсознание не способно на такую жестокость.

Тут мой телефон, лежащий на тумбочке, пиликает, и я практически бросаюсь к нему.

Пришло сообщение от отцовского секретаря – ужасно длинное и с кучей подробностей.

– Все в порядке? – спрашивает Натаниэль, когда я закончила читать. Голос у него ровный, спокойный.

– У меня запланирован обед с бабушкой. У нее дома.

– Вот как, – Натаниэль кивает и вежливо добавляет: – Звучит… занятно? – должно быть, вспомнил, что мать моего отца – не самая добрая и не самая любящая бабушка.

– Отцовский секретарь прислал подробные указания относительно того, что мне надеть. Что-нибудь элегантное и, цитирую, «подходящее единственному ребенку будущего кандидата в президенты». В особняк пригласят фотографа, чтобы он сделал снимки для статьи, которую опубликуют в рамках новой рекламной кампании отца.

Натаниэль присвистывает.

– Вы с Суном как богачи из сериала, – усмехается он, пытаясь разрядить обстановку.

Я качаю головой.

– Сун – другое дело. Он – чеболь²⁴.

Натаниэль вздергивает бровь.

– А ты нет?

– Мой отец – член Национального собрания²⁵, а мать – генеральный директор «Джоа Энтертейнмент». Ни тот ни другой не владеют собственными конгломератами.

– И всего-то? – сухо откликается Натаниэль. На лице у него усмешка, но он не смотрит мне в глаза, и улыбка его гаснет.

Вот я молодец: спорю о том, в чем разница между корейскими богачами, и жалуюсь на свою богатую семью, а его родители держат химчистку. Это, конечно, вполне уважаемый бизнес, но до мультимиллионеров его семье далеко. Тем не менее они сумели выучить в колледже всех трех его сестер — еще до того, как Натаниэль стал зарабатывать в составе ХОХО, и я знаю, что даже потом они отказывались брать у него деньги.

Он прочищает горло.

– Я пойду. А тебе надо поспать. Ты ведь завтра утром летишь назад в Корею, правильно?

– Клянусь, я не знала, что ты сегодня зайдешь домой. – Меня мучает чувство вины, настолько, что голос слегка дрожит. – Если бы я знала, ни за что не пошла бы с Надин.

– Сори, все нормально. – У Натаниэля добрый, ласковый голос.

Точно таким же тоном он говорил сегодня вечером, сажая меня в такси. Он столько для меня делает, а я вечно врываюсь в его жизнь, когда не просят. Даже тем летом он пригласил меня домой, когда мне надо было на несколько недель сбежать от привычной жизни, сбежать из Кореи. Он привык отдавать, а я ничего не даю взамен. Именно я тут вроде как богачка, но щедрость проявляет именно он.

– Разумеется, Надин заставила тебя переночевать, – улыбается Натаниэль. – Ни одна моя сестра не позволила бы тебе так поздно возвращаться в отель. – В его голосе звучит такая гордость, что я не могу сдержать улыбку. – Да и откуда тебе знать, что я зайду сегодня? Я и сам об этом узнал полчаса назад, подумал, забавно будет удивить сестер. Думал устроить сюрприз, а в итоге сам себе вырыл яму.

– Тогда позволь я хотя бы переночую на диване. – Я откидываю простыню.

Однако он уже у двери и берется за ручку.

– Если я позволю тебе спать не диване, сестры меня убьют. В любом случае ты уже присвоила себе мои вещи. – Я хмурюсь, не понимая, о чем он, и Натаниэль кивает на Мишутку Бэггинса, которого я до сих пор прижимаю к груди. – Доброй ночи, Сори.

Он выключает свет и закрывает за собой дверь. Я лежу, прислушиваясь к его шагам в коридоре, к скрипу ступенек, когда он спускается по лестнице. Я уже думала, что сна мне сегодня не видать, но все-таки засыпаю.

На следующее утро меня будят голоса, доносящиеся с кухни. Мой телефон полностью разрядился. Освежившись в ванной, я спускаюсь по лестнице и замираю на полпути, услышав хриплый со сна голос Натаниэля.

– Где мама с папой?

Заглянув за угол, вижу, что он сидит на диване. Синие волосы взлохмачены и торчат в разные стороны.

– Поехали навестить хальмони и харабоджи²⁶ в Торонто, – отвечает Ноэми, вторая по старшинству сестра. Она уже облачилась в яркую медицинскую форму и пристроилась на одном из двух кресел напротив дивана. – Мама расстроится, когда узнает, что разминулась с тобой.

Они говорят по-английски, так что мне приходится сосредоточиться, чтобы уловить каждое слово. С кухни доносятся звуки приготовления пищи и сильный аромат жареного бекона.

– Ты сказал, что не сможешь нас навестить в этот раз, – журит брата Ноэми.

– Мне так льстит, что вы все явились на концерт своего единственного братика, – громогласно жалуется Натаниэль.

– Да пожалуйста. – А это уже Натали, третий по старшинству ребенок и еще одна старшая сестра Натаниэля. Она сидит, закинув ноги на кресло, и читает книгу.

– Если хотел, чтобы мы пришли, надо было прислать билеты, – произносит Надин прямо у меня за спиной. – Доброе утро, Сори.

Мне приходится, потупившись, спуститься в гостиную.

– Мы тебя разбудили? – спрашивает Ноэми, оживившись при виде меня. – По утрам нас бывает непросто выносить. Как спала? – Она перешла с английского на корейский, чтобы мне было удобно.

– Спала хорошо, – уверяю я ее, и это чистая правда. Пусть сегодня я проспала всего несколько часов, зато крепче, чем за всю поездку.

– А как спал Мишутка Бэггинс? – тянет Натаниэль. – Не погиб от удушения, надеюсь?

– Ты позволил Сори спать с Мишуткой? – Натали даже оторвалась от книги. – Когда мы росли, ты не позволял мне и пальцем к нему притронуться!

– Ты до сих пор растешь, – замечает Натаниэль, запустив в нее диванной подушкой, которую она тут же отбивает книгой.

– Что на завтрак? – спрашиваю я, заглянув в кухню. – Пахнет просто потрясающе.

Заметив у стены универсальную зарядную станцию, я тут же подключаю телефон и кладу рядом с остальными устройствами.

– Блинчики! – объявляет Надин, проследовав за мной на кухню. – А также яйца, бекон, сосиски и картофель.

– Сори привыкла есть на завтрак корейскую еду, – замечает Натаниэль. – Рис. Суп. Овощи.

Надин открывает холодильник.

– У нас есть кимчхи²⁷, но к блинам, наверное, не пойдет.

Я только смеюсь в ответ:

– Не надо кимчхи. Я обожаю блинчики.

– Доброе утро, Сори, – улыбается мне Николь, самая старшая сестра Натаниэля. Она готовит, стоя у плиты, и я быстро кланяюсь ей.

– А вот я буду кимчхи, – говорит Натали, усаживаясь за стол.

Сестры следуют ее примеру, а мы с Натаниэлем занимаем места на противоположных концах прямоугольного стола, где обычно сидят его родители. Я переживаю, что всем будет неловко – в конце концов, среди них оказалась бывшая девушка их брата, но такое ощущение, что меня и за столом-то нет, так что я несколько расслабляюсь. Они оживленно болтают – то по-английски, то по-корейски: говорят одновременно, смеются, перебивают, подначивают. Сложно вставить хоть слово, но я совсем не против, даже благодарна, что они пытаются вовлечь меня в разговор.

– Онни, передай, пожалуйста, яйца.

Я обращалась к Ноэми, поскольку ближе всего к тарелке с ними сидит именно она, но все четыре сестры Натаниэля поворачиваются ко мне и тут же начинают угощать всем, чем можно.

– Может, еще блинчик, Сори? – спрашивает Надин по-английски.

– Возьми еще бекон, Сори-я²⁸, – подхватывает Николь по-корейски.

Ноэми, встав, начинает накладывать мне на тарелку яичницу, а Натали предлагает кимчхи.

– Как приятно почувствовать себя невидимкой, – жалуется Натаниэль по-английски, но тут же переходит на корейский. – Сори, виноградный сок будешь? – Он со скрежетом отодвигает стул и направляется к холодильнику. – А где виноградный сок, кстати?

– В том холодильнике, который на улице, – откликается Надин, даже не повернувшись.

Натаниэль отправляется в гараж, и на кухне воцаряется молчание – пока не хлопает задняя дверь. Тут все четыре сестры начинают галдеть наперебой.

– Сори, я так рада, что ты пришла.

– Мы и не думали, что снова тебя увидим после…

– Тем летом, когда ты у нас гостила, все было просто идеально.

– Надин весной поедет учиться за границу, в Сеул. Как хорошо, что у нее будут знакомые в городе помимо Натаниэля.

Последние слова принадлежат Николь. Я поворачиваюсь сначала к ней, потом к Надин.

– Ты ничего не сказала вчера вечером! Пожалуйста, свяжись со мной, как только приедешь. Поведу тебя по магазинам.

Это меньшее, что я могу сделать в благодарность за их доброту.

Надин ухмыляется:

– С удовольствием. Какой у тебя номер? – Она как раз вбивает его, когда возвращается Натаниэль с виноградным соком.

После завтрака меня выгоняют из кухни, чтобы Натаниэль с Натали могли убраться. Николь и Ноэми, быстренько попрощавшись, торопятся на выход: Николь надо забросить Ноэми в клинику, а потом и самой ехать на работу в начальную школу. Надин плюхается на диван рядом со мной и начинает щелкать пультом, перебирая каналы. Я устроилась по-турецки. Ноэми перед уходом набросила мне на плечи одеяло, я попиваю виноградный сок из стакана и чувствую себя вполне довольной жизнью.

На душе тепло. Скоро придется уехать – мне надо вовремя вернуться в отель, но так хочется задержаться еще ненадолго. Точно так же я чувствовала себя, когда была здесь в прошлый раз. Пусть и ненадолго я стала частью семьи, обрела дом.

– О, корейский канал! – говорит вдруг Надин. – Когда бабушка с дедушкой приезжают в гости, они смотрят его каждое утро.

На экране ведущий новостей сидит за столом на фоне туманного изображения корейской столицы – Сеула.

«Вчера около шести вечера члена Национального собрания Мина заметили выходящим из номера отеля…»

Я так резко выпрямляюсь на диване, что одеяло падает с плеч. Картинка на экране меняется: теперь мы видим видео, явно снятое поздно вечером. Мужчина в темных очках выходит из лобби отеля.

– Это же… это же мой отец.

– Погоди, серьезно? – Надин прибавляет звук.

«Он находился в компании неизвестной женщины. Доподлинно известно, что это не его жена Сео Мин Хи, генеральный директор “Джоа Энтертейнмент”».

– Сори…

Будто в тумане я ставлю стакан на журнальный столик и вытаскиваю зарядку из телефона. Едва я его включаю, на меня обрушивается поток сообщений и пропущенных вызовов от секретарей обоих родителей. У меня так трясутся руки, что телефон выскальзывает и с дребезгом падает на кухонный пол. Поднять его я не успеваю – меня опережает Натаниэль.

– Ты как? – тихо спрашивает он, протягивая мне телефон.

Я даже не знаю, что на это ответить. Я расстроена. Я поражена. Мне стыдно.

– Я… мне надо вернуться в отель. Надо собрать вещи.

– Я тебя отвезу, – тут же реагирует Надин. – Натали, принеси остальные вещи Сори.

– Мне очень жаль, – говорит Натаниэль, когда мы остаемся наедине, и я понимаю, что он вспоминает, из-за чего я оказалась у него дома тем летом.

Из-за отцовских интрижек меня травили в школе, я превратилась в изгоя. Мать не могла развестись с отцом – ему принадлежало слишком много акций ее компании, а он не мог развестись с ней, потому что однажды хотел стать президентом. И неважно, что они друг друга ненавидели, неважно, что перестали спать в одной комнате. К тому моменту отец уже съехал и стал жить в пентхаусе отеля. Однако все быстро распространилось, людям стало известно о личной жизни нашей семьи, и об этом, разумеется, узнала вся школа.

В то утро, когда нам предстояло вернуться в Сеул, я разрыдалась в этой самой гостиной. Я не хотела возвращаться в Корею. Я хотела остаться здесь, с его семьей, с ним.

Теперь, глядя на Натаниэля, я понимаю, что наши жизни практически до смешного далеки друг от друга. Когда я увидела отца в новостях, меня будто ледяной водой окатили – реальный мир напомнил о себе. До чего глупо было сюда приходить. Надо убираться. Чем дольше длится приятный сон, тем сложнее просыпаться.

Я успокаиваюсь. Руки перестают дрожать. Такова моя жизнь – да, отчасти это судьба, но отчасти – мой собственный выбор. Снаружи сигналит машина – Надин готова.

– Пока, Натаниэль. – Я отворачиваюсь. На выходе Натали подает мне пальто, открывает дверь. На сей раз, выходя из этого дома, я точно знаю, что не вернусь.