Kitabı oku: «Тасмин», sayfa 9

Yazı tipi:

Глава 10

Старый внедорожник тащится по шоссе.

Может быть, кто-то другой давно бы выкинул машину на свалку и купил бы себе что-то новое и современное. Но у этого старика есть душа. Он больше чем просто автомобиль.

Тасмин любила поездки в город.

Крутить руль, выжимать сцепление, переключать скорость. Управлять движением. Быть хозяйкой собственной жизни. Двигаться к цели. Чувствовать в руках нить судьбы.

Внедорожник справлялся с этой работой на все сто процентов. Он требовал к себе внимания. Показывал характер. Был сильным и мощным. Не каждая с таким справится.

Даутцен это знает. И с уважением относится к старику. Она держится своей полосы и соблюдает правила движения. Переключает скорость плавно с небольшим торможением перед тем, как выжать сцепление. Никуда не спешит. Машина тяжелая. Она не спорт-кар или какой-нибудь семейный диван. Это Land Rover Defender 1983 года.

Даутцен не может сдержать улыбку. Она ребенок за рулем внедорожника. Ветер задувает в окно и треплет ее длинные волосы. Белая река Лета несет прошлому забвение. Все остается позади. Затонувший лес, Когтистые горы, дом на берегу океана.

Дорога тянется вдаль.

Она приведет девочку к Тасмин.

Это случится.

Даутцен кое-что сделала этим утром.

Время от времени она бросает взгляд на пассажирское сидение.

Там лежит рукопись. Даутцен понадобилось несколько дней, чтобы дочитать роман до конца. Теперь она знает правду.

Ветер переворачивает страницы книги. Они все черно-белые. Мелкий шрифт, старый стиль. Отступы для диалогов, пробелы между главами и вставками из Интернета. И еще там есть предложение, которое туда вписала Даутцен.

ТАСМИН ЖИВА

Машина несется вперед. Это прекрасное чувство. Его не с чем сравнить. Нужно просто сесть за руль и вдавить педаль в пол. Любая дорога может привести в другой мир. Достаточно сделать шаг.

Даутцен достает из бардачка солнцезащитные очки, принадлежавшие Тасмин.

Она чувствует себя взрослой. Сильной. И способной дать писателю в морду.

Может быть, стоит добавить это в книгу?

Девочка надевает очки и бросает взгляд в зеркало заднего вида.

– Ты справишься.

Внедорожник цепляет обочину и поднимает в воздух клубы пыли. Мелкая галька летит из-под колес в сторону ограждения. Проезжающие по встречной полосе водители сигналят Даутцен. Она пожимает плечами и сворачивает с шоссе на объездную дорогу.

Город уходит от побережья и поднимается в горы.

Он похож на кучу ящиков из-под фруктов и овощей. Коробки с прорезями для воздуха и света. Люди в них, как картошка и помидоры. Скоро закончится срок годности и все они пропадут в потоке времени. Исчезнут, оставив после себя лишь дурной запах разложившейся плоти.

Даутцен мчится вперед. Мимо проносятся небоскребы, деловые и развлекательные центры, банки, магазины, скелеты заводов и фабрик, бесконечные плетения многоэтажных домов, собранных в микрорайоны вдоль побережья. Ничего из этого не кажется достойным даже случайного взгляда. Все это она уже видела. Города есть везде. Их суть никогда не меняется. Выбраться невозможно.

Машина сворачивает на грунтовую дорогу.

На въезде в прибрежный поселок установлен предупреждающий знак:

МЫ УВАЖАЕМ ЛЮДЕЙ БЕЗ ПРОБЛЕМ.

Вдоль улочек тянутся обветшалые коттеджи, крошечные дворики, выцветшие газоны, скамейки, качели, у гаражей рассыпаются в хлам допотопные автомобили. Все огорожено решетчатыми или сплошными заборами. В сердце района скрипит старый парк. Черные кипарисы качаются на ветру. Они привносят неприятное чувство тревоги в этот тихий, спокойный пейзаж.

Даутцен останавливает машину рядом с двухэтажным домом в конце улицы. Здание выглядит устаревшим. Грубо обработанный камень и массивные стены. Высокие окна и широкая крыша. Простые и чистые формы. Во дворе разбит сад, в котором растут маргаритки, георгина, лилии, олеандры, пионы. Вдоль дорожки, ведущей к входной двери, стелются кусты можжевельника. Все живет, тянется к солнцу, наполняет мир красками.

Девочка открывает калитку и проходит через сад.

Он тихий, как кладбище.

Тени гуляют на крыльце дома.

Старинная дверь, словно портал в другой мир.

Иван открывает глаза и смотрит в окно.

Он старается не замечать маленького мальчика, который сидит на краю кровати. Бледный мертвец все рисует и рисует дурацкие картинки желтым карандашом. Простые сюжеты. Деревья и солнце. Пряничный домик с собаками во дворе. Мама и папа. Песчаный берег и океан. Они хранят в себе воспоминания. Девять лет жизни ребенка.

Иван делает вид, что ничего странного не происходит, иначе ему придется признать свою ненормальность. Все должно быть в порядке. Ничего не изменилось. Все предельно, как вид из окна.

Там снова день.

Что может быть хуже?

Ивану сорок лет, и он никому не нужен. Все его бросили. Женщины, мужчины, собаки, еноты и прочие друзья человека. Кому что нравится. Кто с кем жил или спал. Так работает кризис среднего возраста. Мертвый внутри и уродливый снаружи. Везде только смерть и разложение. Жизнь могла бы быть хорошим аттракционом, но в конце концов оказывается обычным дурдомом. Однажды таблетки больше не помогают. И психиатр советует сходить в группу поддержки.

– Сейчас Иван расскажет нам свою историю. Давайте поприветствуем Ваню.

Жидкие аплодисменты. Будто кто-то рассказал шутку о феминистках. Напердел всем в лицо. Достал пистолет и застрелился. Сраный мудак и женоненавистник. Туда ему и дорога.

Иван закрывает глаза.

Тьма лучше света.

Она скрывает все недостатки. Она пожирает реальность. В пустоте нет ничего, кроме черного цвета. Иван хочет, чтобы воспоминания о жене и сыне исчезли. Все образы замазались тьмой. Мысли утонули в бездне. И там валялись на дне. Никому не нужные. Неспособные выбраться на поверхность и причинить боль.

Иван придумал правило.

Но всякий раз его нарушал.

Он сделал себе татуировку на левой руке:

НИКАКОЙ ДЕПРЕССИИ ДО ВОСЬМИ ВЕЧЕРА

Он должен работать.

Писать очередной дурацкий роман.

На большее он не способен.

Все остальное требует огромных затрат энергии и душевных сил. Но у Ивана давно нет души. Он оставил ее где-то там. На дне бутылки.

Отличная шутка.

Он должен сделать еще одну татуировку прямо под сердцем:

МОЯ ДУША ЛЕЖИТ НА ДНЕ БУТЫЛКИ

Какая же все это глупость. Полная ерунда. Никуда не годится. Текст нужно переписать. Диалоги исправить. В сюжетные дыры залить бензин. Бумагу смять. Дом сжечь. Встать с кровати, спуститься в гараж, найти в саду шланг и вставить его в выхлопную трубу автомобиля. Принять все антидепрессанты и рисперидон. Потом сесть в машину и завести двигатель.

Конец.

Лето. Владивосток.

Иван-Дурак.

Кто-то стучит в дверь.

Может быть смерть.

Но скорее всего это какой-нибудь продавец-консультант, юрист-адвокат, менеджер по работе с клиентами, представитель банка, работник нового Интернет-провайдера на районе, торговец порнографией или наркотиками, очередной Толик, Борис, Вячеслав, Святополк, Идиот.

Иван прячет голову под подушку.

Там пыльно.

Интересно смог бы он влезть в стиральную машину? Она бы смыла все его грехи. Никаких пятен. Только альпийская свежесть и белизна первого снега. Он бы там лежал как Иисус в пещере на третий день. Мертвый и чистый.

Кто-то стучит в дверь.

Иван швыряет подушку на пол.

Кто-там приперся?

Опять разговоры об Иисусе Христе! Продажи библии круче, чем Гарри Поттер. Или наоборот? Тогда сжечь! В топку все книги. Большинство современной литературы на девяносто процентов состоит из дерьма. Время больших перемен. Нужно заменить каждое имя в глупых романах на слово «жопа» и написать диалоги:

– Пук?

– Пук-пук.

– Среньк.

– Пук-пук-пук.

Кто-то стучит в дверь.

Еще только обед. Боже, как болит голова.

ХВАТИТ СТУЧАТЬ!

БОГА РАДИ! ХВАТИТ ДОЛБИТЬ В ЭТУ СРАНУЮ ДВЕРЬ!

Да и черт с ним.

Пора уже выпить. Скоро стемнеет.

Доктор сказал, что Иван имеет право на 50-75 миллиграмм в день. Никакого вина, пива или шампанского. Только суровые напитки для настоящих цисгендерных мужчин. Ничто не может стоять между человеком и наслаждением. Эмили Нагоски знает о чем говорит.

Иван шарит рукой под кроватью, но там только пустые бутылки. Окурки. Пепел и бумага с протухшей едой из фастфуда.

Придется спускаться вниз.

Может быть в этот раз ему повезет. Очередная доза алкоголя вызовет гипогликемию, и он наконец-таки сдохнет.

Иван берет с полки рядом с кроватью шприц-ручку, делает складку на коже бедра и колет себе инсулин. Он считает до двадцати. Время тянется медленно. Никакого потока сознания. Будто сидишь за компьютером и пялишься на белые листы в Word. Полное отупение.

Он вынимает шприц и, прежде чем отпустить кожу, считает до трех.

Каждый день одно и тоже.

Два раза за сутки.

Цифры создали Вселенную. Человек создал цифры. Где же Бог?

Жизнь прекрасна.

Нужно ценить. Наслаждаться каждым днем. Это выбор сильного человека. Все слабаки давно застрелились. Вирджиния Вулф, Дэвид Фостер Уоллес, Марина Цветаева, Энн Секстон, Юкио Мисима, Сергей Есенин, Сильвия Плат.

Иван спускается на первый этаж.

Он смотрит на стену в прихожей.

Там висит фотография жены и сына. Голубоглазая девушка с белыми волосами. Мальчик с бледным лицом.

Их больше нет.

Иван вытирает слезы.

Он слабак. Всегда был таким. В школе ни разу не дрался. Слушался маму и учителей. Начал писать, потому что хотел понравиться однокласснице. Она была старше. Ничего никогда не читала. Зато голубые глаза и блондинка. Иногда этого достаточно чтобы влюбиться.

Кто-то стучит в дверь.

Иван погладил лицо жены на фотографии. Когда-то давно он написал о ней целую книгу. Но что-то сломалось. Никаких чувств больше нет. Ее уход был как побег. Везде следы разгрома. Она все выворотила вверх дном. Он лишь еще одна комната в доме, в котором никто не живет.

Иван Пустота.

Окурок жжет пальцы.

Мальчик на фотографии улыбается. Вечно счастливый. И навсегда девятилетний.

Иван открывает входную дверь и морщится от яркого света.

На крыльце стоит незнакомка. Долговязая девочка лет тринадцати или чуть старше. На черной футболке белая надпись «СУКА».

– Ты похожа на мою бывшую, – говорит Иван и бросает взгляд назад внутрь дома, – детский сад, между прочим, в другой стороне.

– Я не ребенок. Мне четырнадцать лет.

– Ну тогда тебе пора в школу. Могу дать сигарету. Будешь там самой крутой.

Девочка снимает солнцезащитные очки и смотрит Ивану в глаза.

– Ты дерьмовый писатель.

– Все так говорят.

Иван поднимает руки вверх и показывает девочке ладони.

– Я прочла твой роман.

– "Злой человек" или с женщиной на обложке?

– Этот.

Девочка протягивает Ивану рукопись. На титульном листе огромными буквами вместо названия стоит имя:

ДЕВОРА

Даутцен сидит на кухне и пьет зеленый чай.

Из угощения только бутерброды с колбасой. Вкусные. Она бы могла съесть таких целую гору. Но писатель приготовил всего лишь четыре. Приходится растягивать удовольствие и налегать по большей части на чай.

Девочка смотрит в окно.

Там носятся пчелы. Это забавно. Родственники осам и муравьям. Они чем-то напоминают людей. Словно разведчики на вражеской территории они ищут пыльцу и нектар в саду перед домом. Когда малышки находят подходящие цветы, они тут же улетают на другую сторону улицы и там исчезают, растворившись между деревьями.

Даутцен хочет, чтобы они вернулись.

Она успела их полюбить.

– Ты громко сербаешь.

Девочка ставит чашку с чаем на стол и показывает писателю язык.

Иван переворачивает страничку рукописи и читает дальше. Время от времени он поднимает ладонь к голове и чешет свои жидкие волосы. Потом бьет себя по лбу. Что-то бормочет. Он похож на безумного старика, который вдруг обнаружил, что жена ему всю жизнь изменяла с соседом. Так трудно принять горькую правду. Девора справлялась с текстом намного лучше, чем он! Она внесла в рукопись сотни исправлений и кучу вставок, которые расширили роман почти на треть и сделали его мрачным. Зловещим. Она привнесла в него страсть и волю к жизни.

– Я никогда не был в доме на берегу.

– Девора была. Она заставила тебя приехать туда и написать все, что хотела.

Иван пожимает плечами.

В памяти пусто. Что-то есть. Но лишь тень. Неясные образы и слова.

Он прячет рукопись в карман халата и идет в прихожую. Там он снимает со стены портрет своей бывшей жены и возвращается на кухню.

Какое-то время он молчит и смотрит в голубые глаза Даутцен.

Девочка словно копия женщины на фотографии в руках писателя. Через пару лет их будет почти не отличить друг от друга. Он бы мог подождать. Заставить Даутцен остаться. Тени бродят в саду перед домом. Тьма пробегает по краю крыльца. Бездна все шире и шире.

Иван отводит взгляд от лица девочки и кладет портрет жены в ящик стола для посуды. Пусть будет тут. Никто не должен знать правду. Она слишком интимна.

– Я был женат.

– Она умерла?

– Нет. Однажды просто собрала вещи и ушла от меня.

– Мне очень жаль.

– Я тогда написал уже половину. Думал закончу и наконец-то буду свободным от этой херни.

Иван хлопает по карману халата, из которого торчит рукопись романа. Когда-то текст принадлежал только ему, но теперь сюжет вышел из-под контроля и стал служить кому-то еще. То была дверь в другой мир. Инструмент, с помощью которого Иван хотел влюбить в себя Девору. На бумаге это было сделать на много проще, чем в реальной жизни. Он писал для нее. Он придумал ее.

– Я кое-что там добавила.

Даутцен грызет бутерброд.

– Ты теперь тоже писатель?

– Нет. Я просто не знала, что еще сделать, чтобы вернуть мою Тасмин.

– Кого?

– Есть такая девчонка. Ты бы лучше дочитал рукопись до конца. Многое бы встало на место.

Иван пожимает плечами и садится на стул.

Все.

Он окончательно сбрендил. Сошел с ума. Поехал кукухой. Очумел. Чокнулся. Свихнулся. Рухнул с дуба. Слетел с катушек. И потерял последние крупицы разума.

Меньше всего на свете ему хочется читать о Деворе. Он все еще любит. Она разбила ему сердце. Он почти умер. Можно сказать зарядил ружье и выстрелил себе в голову, но пуля снесла несущественную часть мозга. Ту, которая отвечает за рациональное мышление. Как был дураком, так и остался.

Но есть вещи похуже чем смерть и разложение.

Иван разучился писать.

Последние два года он только и делал, что пялился в монитор. Белые листы и пустота. И еще порно. Они убивают. Не так, как ружье или авиакатастрофа. Скорее это похоже на жажду. Поток пересыхает, образы трескаются и сыплются пылью, герои истончаются, а потом исчезают.

Белые листы и пустота.

Мигающий курсор.

Запах пластика клавиатуры.

Вот и все.

Так умирает писатель.

Иван берет чашку с водкой и выливает алкоголь в раковину. Он тут же жалеет о содеянном. Лучше бы выпил. Мог бы забыться на время. Выкинуть из памяти знание о том, что не может писать. Перестать чувствовать дыру в сердце, где раньше жил образ любимого человека.

– Тебе станет легче, – говорит Даутцен.

Иван пожимает плечами.

– Я скажу тебе одну штуку.

– Ты мой персонаж?

Даутцен смеется.

Пчелы возвращаются в сад на звук ее смеха.

Они сразу берутся за дело. Их теперь целый рой. Маленькие сборщики собирают пыльцу и нектар со всего, что цветет перед домом. Их труд – источник многих даров.

Жужжание пчел странным образом действует на Ивана. Ему становится легче. Ничего не случилось. Он все еще здесь. Но тени на крыльце исчезают. Тьма отступает под лучами Солнца в зените. Иван открывает кран и смотрит, как вода уносит остатки спиртного в канализацию.

Даутцен говорит:

– Текст не работает без тебя. Только ты можешь заставить мир измениться.

– Откуда ты знаешь?

– Открой последнюю страницу.

Иван достает из кармана халата рукопись. Он переворачивает листы и видит в самом конце романа сразу после машинописного текста еще две строки, написанные от руки. Неровный, детский почерк убегает в самый низ страницы.

Тасмин жива.

Ровно в полдень она встретит Даутцен.

Иван поднимает глаза и видит, что кухня пуста.

Голубоглазая девочка с белыми волосами куда-то исчезла.

В саду гудят пчелы. На столе чашка зеленого чаю. И один бутерброд.

Иван точно помнит, что сделал четыре. Привычка. Так любит Девора. Всегда только это число. Ни больше, ни меньше. Черный хлеб, горчица, помидор, зелень и колбаса. Иногда сервелат, иногда особая столичная.

Она жевала эти бутерброды каждое утро и читала текст, который Иван написал ночью. Он не мог уйти спать пока Девора не допьет чай. Пока она не улыбнется и спросит:

– Когда продолжение?

Какое-то время Иван смотрит в сад.

Призрак бывшей жены всегда будет здесь.

В тех цветах, что она посадила.

Пчелы не улетят. Так и будут кружить за окном перед домом все лето.

Иван должен уйти.

Начать жить сначала. Там, где всюду пустыня. Песок сыпется вместо волн. Ветер носит холмы. Он дует в одну и ту же сторону несколько лет подряд. Дюны плывут по мертвой глади высохшего океана, засыпая останки дорог. В тех местах, где песка мало, песчаные холмы напоминают наконечник копья. Гигантские полосы тянутся дальше и дальше. В никуда. Там рассыпаются горы. Камни торчат словно пальцы мертвеца, скрюченные в попытке ухватиться за жизнь.

Иван поднимается на второй этаж и отпирает кабинет. Он сдувает пыль с ноутбука и протирает клавиатуру. Он создает новый текстовый документ и пишет до самой ночи.

Глава 11

Тасмин жива.

Она сидит на скамейке в парке больницы и смотрит на Затонувший лес. Мрачные кипарисы качаются на ветру и шепчут о прошлом. Они скрипят так громко, будто сетуют на судьбу и проклинают Солнце, которое время от времени выглядывает из облаков и гонит прочь тень и тьму.

Трудно поверить, что там, среди деревьев, нет разбойников, хищный зверей и обветшалых избушек, в которых ведьмы едят детей, кастрируют мужчин и варят омолаживающие зелья из крови девственниц.

В сказках женщины всегда вступают в союз с нечистой силой, чтобы обрести сверхъестественные способности. Они обладают магией и знанием. Занимаются сексом с демонами и ублажают друг друга. Летают верхом на метле. Приносят жертвы. Они пьют кровь младенцев и навечно остаются молодыми и красивыми.

Это суеверие стало причиной многих проблем.

Нет никакой магии и волшебства.

Есть только Тасмин. Девушка, которая ничего не помнит о себе и своей жизни. Она пришла в этот мир в возрасте шестнадцати лет. Явилась сюда из ниоткуда.

Кто-то придумал ее. Она лишь мечта. Навязчивый образ.

Черные кипарисы знают страшную тайну. Они шепчут:

– Ты умерла.

Да.

Это точно.

С каждым бывает.

Жизнь закончится смертью. Чтобы это понять не нужно быть ведьмой.

Черные кипарисы, устремленные в небо, скрывают в тени банальную правду.

Жить значит когда-нибудь умереть.

Парк примыкает к зданию психиатрической лечебницы. Здесь есть лужайки, залитые солнцем, и тихие места, спрятанные среди деревьев. Часть территории покрыта высокой травой и кустарниками, отчего кажется заброшенной и лишенной внимания человека. Местность больше похожа на лесной уголок. Иллюзия естественности так сильна, что производит впечатление, будто растения были всегда, а больница вторглась сюда лишь недавно.

Тасмин сидит рядом с камнем, на котором выбита надпись:

КОВЕР ИЗ МАЛЕНЬКИХ «ЖЕМЧУЖИН»

РАДУЕТ НАШИХ ПАЦИЕНТОВ С МАЯ ПО СЕНТЯБРЬ!

Кто-то зачеркнул ПАЦИЕНТОВ и написал сверху ПСИХОВ.

Девушка обводит взглядом поляну перед зданием, в котором находится отделение острых психозов. Ни людей, ни машин. Тишина и покой.

Здесь что-то вроде кладбища.

То тут, то там растут маргаритки и черные розы.

Они украшают могилу.

Реальность мертва.

Здесь только парк. Кипарисы. Цветы. Названия, которые не отражают сути вещей. Это просто ярлыки. Бирки с датой вскрытия и временем смерти.

Тасмин закрывает глаза.

Она должна вернуться назад. В никуда. Мир пустой и незнакомый. Прошлого нет. Будущее ничего не значит. Настоящее никому не принадлежит. Оно просто есть. Существует. Но этого мало. Нельзя просто дышать и следить за тем, как качаются на ветру кипарисы. Тасмин хочет знать, что означают другие слова, которые поднимаются из глубин памяти. Чувства. Желание. Любовь. Привязанность. Принадлежность. Отношения.

Кто-то садится рядом с девушкой на скамейку.

Тасмин открывает глаза.

Незнакомка улыбается и говорит:

– Уже полдень. Пора возвращаться домой.

Внедорожник несется вперед по шоссе.

Даутцен гонит как сумасшедшая.

Она успела полюбить быструю езду. Соленый морской ветер влетает в салон автомобиля через открытое боковое окно и треплет черные волосы Тасмин. Иногда они попадают Даутцен в нос и губы. Хмель и лаванда.

Девушка молчит и смотрит на океан.

Она не произнесла ни одного слова за все время с тех пор, как Даутцен увезла ее из больницы. Тихая. Кроткая. Совсем не похожая на себя. Теперь это кто-то другой. Под глазами у Тасмин залегли глубокие тени. Она словно призрак прошлой себя. Одна из тех мертвецов, которые думают, что все еще живы, что у них есть дела. Этот мир словно высосал из нее силу. Бледная. Черная, как птица ворона. Страшно смотреть.

Даутцен не может отвлечься. На дороге слишком много машин. Бесконечный поток автомобилей несется сквозь лабиринт городских улиц. Шум и ярость. Крики и недовольные лица. Тысячи людей спешат по делам, которых на самом деле нет.

Никто из них не знает об этом.

Никто не видит это.

Даутцен тоже не смеет взглянуть.

Но она чувствует ладонь Тасмин у себя на плече.

Внедорожник выруливает на побережье.

Океан и песок.

Волны набегают на берег и сползают обратно. Шепот и шелест. Дыхание переменчивых Лун. Черные и серые скалы ползут на глубину. Они будоражат прилив тысячи лет. Белая пена летит высоко в небо и там исчезает на фоне облаков-гигантов, которые тянутся стаями в сторону гор.

Даутцен кладет свою иссохшую руку на постаревшую ладонь Тасмин.

Внедорожник сворачивает на обочину.

Машина останавливается недалеко от съезда на старый маяк.

Расплавленный воздух качает верхушки деревьев вдоль трассы. Ржавый знак на другой стороне дороги осыпается цифрами с километрами до ближайшей заправки и ресторана фастфуда. В воздухе яркий запах резины и соль, которую приносит от берега ветер. Горы спускаются вниз к океану. Они нависают над крышей автомобиля, как деревья в Затонувшем лесу.

Жизнь, которая осталась в городе, кажется Тасмин сном. Прибой выглядит воспоминанием о настоящем. О чем-то, чего никогда не было, но вот-вот это случится.

Она смотрит Даутцен в глаза.

В голубых, темных осколках отражаются облака и дорога, и печальное лицо Тасмин. Они похожи на океан. Эти глаза. Огромный, сильный, вечно живой. Такие же странные. Спокойствие. Гнев. Они будут сниться. Звать к себе. Там. В пучине, на самом дне. Сила. И быть может… надежда?

Даутцен отстегивает ремень безопасности и обнимает Тасмин.

Сила течет. Переходит от одного тела к другому. Смешивается. Меняется. И остается.

Прикосновение длится недолго. Это все еще нежность. Маленькое безумие. Совершенно невинное. Оно пробуждает сердце Тасмин. Она жива и чувствует это каждой клеткой. Жизнь. Жизнь. Жизнь.

Девушка вдыхает соль океана в волосах у Даутцен.

Вернуться назад в реальный мир не так просто. Глаза застилает тьма. Все кружится в диком танце. И горы, и небо. Все падает в бездну. Голос Тасмин дрожит.

– Я умерла?

Океан бьется о скалы.

Даутцен пожимает плечами. Она чувствует, как слезы бегут по щекам.

– Наш котик погиб.

– Бездельник Исмат?

Даутцен кивает и прячет лицо в ладони. Она хочет в конец разрыдаться. С хрюками, всхлипами, соплями и завываниями. От боли при мысли о смерти кота. От радости, что Тасмин вернулась. Она хочет, чтобы ведьма из Затонувшего леса погладила ее по голове и волосам.

Но Тасмин смеется.

Девушка обнимает подругу и говорит:

– Хватит реветь. Он живой! Мы живы. Наш котик вернется.

Даутцен встречается взглядом с Тасмин.

В черных глазах нет и намека на ложь.

Там только надежда.

Даутцен идет чуть позади.

Она сняла кеды и держит обувь в руках. Босые ноги тонут в мокром песке. Океан лижет ступни. Он все пытается утянуть Даутцен на глубину. Ворчливый старик поднимает волны все выше и выше. Его стараниями джинсы набрали воды и прилипли к попе. Не самое приятное чувство.

Девочка смотрит на тонкую талию Тасмин.

Черное платье и белая кожа. Костлявая словно смерть. Когда Тасмин вздыхает о какой-то своей особенно грустной мысли, то под тканью одежды видны все ее ребра. Двенадцать пар. Даутцен пересчитала.

– Ты хмуришь лоб.

Нет ответа.

Тасмин молчит.

Теперь так будет всегда?

Сколько всего еще нужно узнать о ведьме из Затонувшего леса! На это понадобится целая жизнь. Даутцен не против. Она, конечно, любит болтать, но может и по-другому. Некоторые люди совсем не замечают других, когда думают о чем-то важном.

– У тебя будут морщины. Замуж никто не возьмет.

– Умных и так никто не берет.

Даутцен смеется.

– Много ты знаешь.

– Мне шестнадцать. И я теперь королева. Мне положено многое знать.

– Чего?

– Я слышала, что мой брат недавно пропал при пожаре, а мать…

Тасмин остановилась и резко развернулась к Даутцен. Девочка все еще идет вперед и не успевает отойти в сторону. Она налетает на Тасмин и вместе они падают на песок. Радостный океан швыряет в девушек самую большую и тяжелую волну из тех, что обычно приходят только во время грозы. Она выносит их за край прилива.

Даутцен помогает Тасмин подняться. Ничто и никогда больше не заберет у нее черноглазую ведьму. Мир не погубит. Даутцен ему не позволит. Она теперь сильная, как океан.

Тасмин отряхивает песок с платья и говорит:

– Ты зря отдала писателю рукопись. Он плохой человек.

– Я не могла поступить по-другому.

– Нам придется вернуться.

Даутцен смотрит подруге в глаза.

– Иван любит Девору.

Девочка хочет что-то спросить, но слова остаются где-то под сердцем. Они там, словно клетка для птицы, которая все бьется в груди и никак не найдет себе выход.

– Мы возвращаемся в город?

– Нет. Твой любитель пчел уже все испортил.

– Он был очень милым. Сделал мне бутерброд с колбасой и чашку зеленого чаю.

Тасмин морщит лоб.

– И позволил тебе оставить голову Деворы в Когтистых горах.

Даутцен прикрывает рот ладонью.

Она совсем позабыла!

Голова Деворы осталась лежать в пещере, где мерзкий дед все ел и ел мясное рагу. Оно дурно пахло. Гнилью, дерьмом и соломой. Он хотел казаться добрым, но по стенам гуляли мрачные тени. Они напугали Даутцен. Было что-то странное в том, как некоторые из них тянулись от ног старика к выходу из пещеры. Будто черная кровь текла по камням.

Даутцен сбежала. Без объяснений и разговоров. С некоторых пор она привыкла доверять себе и своим чувствам. Она поняла танец теней. Там. В котелке на костре варилось мясо, которое старик вырезал из людей, пришедших в Когтистые горы за сокровищами дракона Тетура.

– Нам нужно идти.

Тасмин берет Даутцен за руку.

Она делает шаг, но ничего не происходит. Сила ушла. Больше нет никакой магии и волшебства. Тасмин обычная девушка. Она оглядывается по сторонам, будто пытается найти себя прежнюю и забрать, поймать, впрыгнуть в тот образ, который неожиданно потеряла.

– Что-то случилось?

Тасмин отпускает ладонь Даутцен и внимательно смотрит на свои пальцы. Их десять. Все они находятся там, где положено. Но никакой силы в них больше нет.

– Я ничего не умею.

– Из тебя выйдет прекрасная королева.

Тасмин пожимает плечами.

– Когда я жила во дворце, у меня было много служанок вроде тебя.

Девочка хватает ртом воздух. Она пытается что-то сказать, но ничего не выходит.

Тасмин вздыхает:

– Теперь мы не сможем попасть в Когтистые горы.

Она поднимает взгляд на Даутцен.

– Ну что ты обиделась. Я пошутила.

Она делает паузу и добавляет:

– Служанок у меня никогда не было. Я жила в маленькой комнатке. Чулан рядом с покоями королевы. Она хранила там свои туфли.

Даутцен берет Тасмин за руку.

Океан бьется о берег. Волны моют песок. Облака плывут в сторону гор. Где-то далеко шумит город. Ветер приносит звуки машин и механизмов. Все живет и меняется.

Девочка делает шаг и тянет за собой Тасмин.

Мир выворачивается наизнанку. Океан превращается в нить и смешивается с небом и облаками. Горы стекают куда-то назад, как черная краска. Больше нет ветра и звуков города. Молчание тянется через край Вселенной. Огромные пустоты сменяются гигантскими межзвездными облаками. Столпы рождения и созидания сжимаются и фрагментируются. Во тьме появляются протозвезды.

Оформить комнату для дочери-подростка – задача непростая.

Здесь должно быть все необходимое для девочки.

Михаил мало что знал о желаниях и предпочтениях Даутцен, а потому разрешил ей сделать все, как она хочет. Решение оказалось не самым удачным, но устроило обоих. Оно избавило родителя и ребенка от бесконечных споров и ссор.

Тасмин обводит комнату взглядом и качает головой. Безумие подруги торчит из каждого угла.

– Я мало понимаю в перемещении между мирами, но это точно не Когтистые горы.

Даутцен смеется.

В спальне царит хаос и беспорядок. Что вчера нравилось, сегодня уже раздражает. Ему нет места в платяном шкафу и на вешалках. Оно должно валяться по всей комнате! Платья, украшения, сорочки, платки, вязание, книги, рисунки и куклы.

Стены фиолетовые, мебель белая, ковры и половики всех цветов радуги.

Девочка прячет ногой под кровать всякий мусор и хлам.

– Если бы я знала, что сегодня ты зайдешь в гости, я бы обязательно прибралась.

Тасмин делает вид, что всегда мечтала встретить подругу неряху. Она подходит к окну и смотрит в сад перед домом барона. Деревья шелестят на ветру. Всюду розы и маргаритки. Рядом с фонтаном скамейка. Дорожка из желтого кирпича уходит под стену замка. Кусты можжевельника тянутся к Солнцу.

– Что-то случилось, – говорит Тасмин и подзывает Даутцен к окну.

Ветер приносит крики и голоса людей, лязг металла и ржание лошадей, топот ног и лай собак. Далекие возгласы со стороны сторожевых башен и оклики караульных, лязг и скрип доспехов, дрожь земли. Горн трубит сигнал для пехоты. Колокол на крыше церкви подхватывает высокую ноту и трезвонит общий сбор.

Где-то в замке сотни людей готовятся к бою.

– Мой отец должен быть там!

Даутцен хватает Тасмин за руку и тащит к двери.

В коридорах пусто. Пахнет дымом и ржавчиной. Свечи погасли. Факелы в стенах истлели. Их давно никто не менял. Везде полумрак. Но Даутцен знает все места в этом замке. Она провела здесь четырнадцать лет. Пол скрипит так, будто вот-вот рухнет. Каменная лестница на первый этаж вся в пыли и грязи. Кругом валяются одежда и тряпки. Оружие и доспехи, сломанные щиты и стрелы. Кое-где видны следы крови. Кто-то попытался оттереть пятна от пола и стен, но сделал лишь хуже.

Пройдя через гостиную и прихожую девушки, выходят во двор.

Всюду люди. Слуги, крестьяне, ремесленники, наёмники, рыцари и воины. Копейщики, мечники, лучники и кавалеристы. Часть из них находится на стене замка вместе с бароном. Другие укрепляют ворота и готовятся к битве. Кто-то чинит доспехи, проверяет оружие, другие перевязывают раны, едят или молятся.