Kitabı oku: «Исцеление огнем»
Часть 73
5 марта 1918 года, час пополудни, Одесса, Приморская улица, примерно в километре от Воронцовского дворца, бывшей резиденции генерал-губернатора, а ныне Центрального исполнительного комитета Одесской Советской Республики
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Недоделки в мире восемнадцатого года я начал исправлять с пропущенного мною при прошлом заходе бывшего подполковника русской армии Михаила Муравьёва. Тогда времени было в обрез, так что до этого персонажа у нас просто не дошли руки, и теперь предстоит исправить эту недоработку. За месяц с небольшим, когда этот сорвавшийся с цепи авантюрист находился вне нашего контроля, ему удалось развернуться по полной программе. Его бандиты предали потоку и разорению Кременчуг, Екатеринослав (Днепропетровск), Кривой Рог, Елисаветрад (Кировоград), Николаев и, наконец, Одессу. Тут, в Южной Пальмире, примерно неделю назад этот безумный деятель провозгласил независимую от Петрограда Одесскую Советскую Республику, главой которой назначил самого себя.
Одесса, кстати, была Муравьёву местом хорошо знакомым. Как доложила энергооболочка, он с июля пятнадцатого года и по май семнадцатого, после тяжелого ранения в боях в окрестностях Кракова и излечения в госпитале, проходил службу ротным командиром во второй Одесской школе подготовки прапорщиков пехоты. Далее, на первом съезде фронтовиков Юго-Западного фронта (г. Каменец-Подольский) Муравьёв выступил с предложением создавать в русской армии особые добровольческие ударные части. Временное правительство эту инициативу заметило и перевело ее автора в Петроград. Там этот деятель возглавил оргбюро Всероссийского центрального комитета для вербовки волонтёров в ударные части, одновременно занимая должность председателя Центрального исполкома по формированию революционной армии из добровольцев тыла для продолжения войны с Германией. На этом поприще Муравьёву удалось сформировать до ста «батальонов смерти» и несколько женских ударных батальонов. Эта деятельность была высоко оценена мосье Керенским: он назначил перспективного кадра начальником охраны Временного правительства и произвел его в подполковники.
Но, едва дело для главноуговаривающего и компании запахло жареным, неугомонный авантюрист разорвал дальнейшие отношения с Временным правительством и примкнул к левым эсерам, готовившимся брать власть в союзе с большевиками. Впрочем, формально в партию левых эсеров он так и не вступил, партийной дисциплине не подчинялся, и все свои дальнейшие выкрутасы производил исключительно по собственному желанию. Сразу после Октябрьской революции он обратился к Ленину и Свердлову с предложением своих услуг, и те назначили его уполномоченным по борьбе с погромом винных лавок. Еще через два дня Муравьёв стал членом штаба Петроградского Военно-Революционного Комитета, а потом каждый следующий день получал все более высокие должности. С двадцать восьмого октября (здесь и далее – по старому стилю) он становится начальником обороны Петрограда, двадцать девятого октября назначен главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, с тридцатого октября командовал войсками, действовавшими против войск Керенского – Краснова.
Закончилась эта карьера так же неожиданно, как и началась. Уже восьмого ноября Муравьёв сложил свои полномочия в связи с тем, что партия левых эсеров отозвала своих представителей из органов власти, что было вызвано отказом Ленина от формирования однородного социалистического правительства.
Впрочем, гениальный авантюрист оставался в забвении всего-то чуть меньше месяца. Когда на Дону пышным цветом зацвела махровая Калединщина, Совет Народных Комиссаров РСФСР образовал Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией и назначил его главнокомандующим левого эсера Антонова-Овсеенко, а уже тот подтянул Михаила Муравьёва на должность своего начальника штаба. Когда советские войска вступили в Харьков, где была провозглашена Украинская Советская Республика, Антонов-Овсеенко выделил Украину в отдельное направление, командовать которым назначил своего начальника штаба. А дальше началось такое, что Джеку-Потрошителю оставалось лишь нервно курить за сараем. При взятии Полтавы шестого января Муравьёв приказал без суда расстрелять девяносто восемь офицеров и юнкеров эвакуированного туда в пятнадцатом году Виленского юнкерского училища.
Далее Муравьёв должен был двигаться на Киев, где в Основном Потоке он оторвался по полной программе, при почти полном отсутствии сопротивления уничтожив несколько тысяч «классовых врагов». Но в этом мире Киев еще третьего января взяла дивизия генерала Неверовского, установив там самые правильные революционные порядки, из-за чего Муравьёв двинулся на Кременчуг, где его и застало известие о покушении на Ленина и окончательном разрыве альянса левых эсеров и большевиков. Впрочем, его, как и Антонова-Овсеенко, и раньше пытались отозвать в Петроград для разборок в стиле «кто есть кто», но, видимо, этот авантюрист своим звериным чутьем понял, что ничем хорошим это для него не кончится, и закусил удила. Далее был месяц зигзагообразных метаний по Южной Украине, наполненный безудержными грабежами и бессудными расстрелами, и закончился тот кровавый путь в Одессе провозглашением Одесской Советской Республики без большевиков и комиссаров.
И тут же случился безудержный грабеж местных буржуазных элементов, куда же без него. Сначала – контрибуция в десять миллионов рублей, а когда собрать удалось только два миллиона, то последовало всеобщее изъятие ценностей и денежных средств, даже если предназначались на выплату зарплаты рабочим. Единственное положительное отличие от Основного Потока заключается только в том, что к данному моменту Муравьёв полностью оторвался от центральных властей в Петрограде, проклиная их во все корки, а это значит, что его грязные похождения уже не пачкают светлый облик Советской власти.
Дальше на запад от Одесской республики имеет место Румынское королевство, под натиском австро-венгров и болгар потерявшее две трети собственных территорий, но не утратившее аппетита к чужим землям. В настоящий момент потомки цыган, то есть римлян, заключили перемирие с Центральными державами, вполне, как им казалось, удачно прикарманили Бессарабию, а теперь им хотелось Одессы. Муравьёв с цыганами воевал, и довольно успешно, нанеся им несколько поражений и выбив за линию Днестра. Австро-венгры в этом мире на российскую территорию не лезут, поэтому господин авантюрист-бонапартист гонял прирожденных конокрадов по Бессарабии как хотел. Румынская армия оказалась настолько никчемной, что ее смогло драть и в хвост и в гриву полубандитское формирование численностью в несколько тысяч штыков. Вопрос у муравьёвских башибузуков уже было встал о Кишиневе, и тамошняя буржуазия по этому поводу уже пребывала в превеликой панике.
Но второго марта, неожиданно для всех сторонних наблюдателей, дивизия Неверовского сеялась с позиций в Киеве, передав их полностью сформированному корпусу Красной гвардии под командованием прапорщика Силы Мищенко. А потом герои Бородина сели в эшелоны, и в сопровождении уполномоченных от центральных петроградских властей двинулись в южном направлении, на Одессу. По ходу движения части моей армии ликвидировали на станциях и городках вдоль железнодорожного пути бандитов разной степени отмороженности, осевших там в послереволюционное время, после чего товарищи из Центра имели возможность установить в тех местах самую правильную советскую власть. В дальнейшем, по прибытии на театр военных действий, это соединение должно развернуться фронтом на запад против Румынии. На данный момент я просто не знаю, выгоню ли я много понимающих о себе мамалыжников за линию Прута, и на том закончу разбор полетов, или полностью ликвидирую их никчемное цыганское государство.
Пока Неверовский по железной дороге двигался на юг, в мире сорок первого года в освобожденной Белостокской зоне формировалось еще одно соединение, командиром которого я назначил героя обороны Брестской крепости майора Гаврилова. Соединение формата бригада-дивизия является потолком этого человека как по харизме, так и по тактическим талантам. Бойцы и командный состав в этом соединении обкатаны не только несколькими первыми днями войны, но и достаточно упорным и вязким сражением за белостокскую освобожденную зону. Оно, это сражение, идет своим чередом, но, кажется, основной накал боев уже спал. Германское командование сгоряча укусило моего ядовитого железного ежика широко открытым ртом, будто это было мягкое соединение РККА с низкой боеготовностью, и теперь от изумления не может вымолвить и слова. Потери зашкаливают, а результат откровенно нулевой. Никакого сравнения с ситуацией месячной давности, когда красноармейцы-окруженцы мелкими группами бродили по лесам голодные, почти без патронов и без связи с командованием, а доблестные дойче зольдатены охотились на них как на кроликов.
Сейчас ничего подобного нет и в помине. Составные части моей армии хорошо вооружены, снабжены боеприпасами и продовольствием, а управление ими осуществляется через горизонтальные и вертикальные связи внутри Воинского Единства. Оборона вязкая и упругая как смола, а подразделения, проходящие обучение по программе егерской подготовки, углубляются далеко во вражеский тыл и наносят жалящие удары на коммуникациях, чему способствуют образцы вооружения из семьдесят шестого года, первым делом начавшие поступать именно на вооружение войск зафронтовой армии генерала Карбышева. РПГ-2 и РПО «Рысь» производят неизгладимое впечатление как на советских бойцов, так и на их германских оппонентов. Четыре литра огнесмеси, влетевшие под тент забитого пехотой армейского грузовика, для бойцов и командиров, побывавших в германских лагерях для военнопленных, подобны эффекту пролитого на душу бальзама. Такое же впечатление производит случай, когда крепколобый «Штуг», который из «сорокапятки» можно подбить только в упор, вдруг встает замертво, а потом взрывается, словив под маску пушки реактивную кумулятивную гранату.
Неплохое впечатление на бойцов производит и единый пулемет Калашникова. Он и полегче пехотного «дегтяря» (без примкнутой коробки у ПК и диска у ДП), и прицельная дальность у него больше, и металлическую ленту после боя набивать патронами легче, чем диск. Впрочем, к имевшимся в наличии пехотным пулеметам Дегтярева оттуда же, из семьдесят шестого года, прибыли приемники для ленточного питания, которые при необходимости устанавливают вместо диска. Поступили на вооружение зафронтовой армии и пистолеты-пулеметы Судаева. С автоматическим оружием ближнего боя в Красной Армии на данный момент откровенно плохо: пистолет-пулемет Дегтярева был выпущен весьма ограниченной серией для НКВД и погранвойск, а массовое производство знаменитого ППШ еще не начиналось, поэтому ППС-43 восприняли на ура.
Бригада майора Гаврилова состояла из шести отдельных батальонов, способных действовать как автономно, так и во взаимодействии с соседями и под общим руководством. В состав батальона входили четыре пеших стрелковых роты, одна мотострелковая рота на БТР-152 (девять машин), одна танковая рота на ПТ-76 (тоже девять машин) и один кавалерийский эскадрон, считающийся разведывательным. Посмотришь взглядом командира нашего времени – вроде бы ничего особенного; а для восемнадцатого года это крутизна невероятная, даже в сравнении с куда более упорядоченными временами «до без царя».
Раздав в стрелковые подразделения по два единых пулемета Калашникова на отделение, я понял, что потребности в огневом поражении на дальней дистанции закрыты полностью, поэтому нет необходимости вооружать остальных бойцов трехлинейными винтовками, и в то же время следует значительно нарастить огневую мощь на коротких дистанциях.
Так появилась структура стрелкового отделения из восьми бойцов и одного сержанта, при двух пулеметах, одной снайперской винтовке, одном гранатомете или РПО, а также шести ППС-43, предназначенных для вторых номеров пулеметчиков, снайперов и пары гранатометчиков, а также для командира отделения. Кавалерийские подразделения вооружены аналогично стрелковым, только у них вместо обозных телег (германские трофеи) для перевозки необходимых припасов имелись вьючные лошади монгольской породы. По своему опыту знаю, что кавалерия со своими четырьмя копытами с легкостью пройдет там, куда на колесах даже не сунешься.
К тому времени, когда бригада Гаврилова была сформирована и получила приказ к выступлению, Неверовский, двигавшийся в своих эшелонах без особой спешки, с остановками у каждого столба (но все-таки в несколько раз быстрее пешего марша), успел прибыть на узловую станцию Рауховка, что всего в семидесяти пяти километров от Одессы. Местный левоэсеровский ревком мои бородинцы привели к общему знаменателю, то есть повесили, с тем же равнодушным спокойствием, что и разных самостийных атаманов Грицианов Таврических. Не должны жить те люди, что не подчиняются центральным властям в Петрограде. И оказать сопротивление подразделениям героев Бородина местные бабуины не имели никакой возможности, потому что впереди головного эшелона двигался бронепоезд «Красный Арсенал», до расслабления прямой кишки пугая разную неискушенную публику жерлами трехдюймовых орудий в башнях и угловатой тяжестью броневагонов.
Еще третьего числа Муравьёв догадался, что Неверовский, снявшись с пункта временной дислокации в Киеве, идет на юг как раз по его душу – и запаниковал, начав отзывать части подчиненной ему «армии» с фронта против румын на защиту Одессы. А может, и не на защиту, а чтобы в порядке отступить на Николаев – Херсон и далее в Крым, где ныне тоже творился ужасный бардак, а потому имелась возможность организовать еще одну революционную республику, значительно лучше пригодную к обороне, чем Одесса. Но в Рауховке эшелоны дивизии Неверовского остановились и приступили к выгрузке и формированию походных колонн. В задачу героев Бородина входило выпроваживание с российской земли изрядно загостившихся любителей мамалыги, которые весьма приободрились после того, как их оставили в покое муравьёвские башибузуки. Порядок же в Одессе-маме станут наводить бойцы майора Гаврилова: как раз у них имеется вполне сформировавшееся восприятие правильной советской власти.
И вот бригада майора Гаврилова по шести дорогам (а их там ровно столько) через порталы побатальонно входит в Одессу со всех четырех, то есть трех, сторон потому что с четвертой стороны у этого города Черное море. Разведчики отдали своих лошадок коноводам и теперь идут пешком, внимательно оглядываясь по сторонам. Чуть позади них, лязгая гусеницами по брусчатке, внушая трепет случайным наблюдателям, углом вперед движется взвод танков ПТ-76, за которым шуршат шинами БТР-152, и только позади них в походных колоннах движется пехота. И все это осенено трепещущими на сыром черноморском ветру алыми знаменами. Не обломки былого мира идут, сами не знающие, кто они теперь есть, не хохлы-самостийщики, не бандиты какие-нибудь, и не румыны, а представители законной советской власти. И вместе со мной тут, на БТРе, оборудованном как командирская машина – представляющий эту самую власть товарищ Михаил Фрунзе, о котором у меня сложилось очень хорошее впечатление как об очень человечном человеке, военном гении просто самородке из народа. Также при мне Нестор Махно, куда же без него, и его верная сподвижница Мария Никифорова, заделавшаяся поклонницей нашей Ники-Кобры. Неплохие оказались люди при ближайшем рассмотрении, могут пригодиться в какой-нибудь непредвиденной ситуации.
Из окон на это представление настороженно смотрят встревоженные горожане. После двух недель господства в их городе безумных революционных бабуинов им бы сейчас и румыны с австро-венграми показались освободителями. В Основном Потоке так и было. Местных обывателей пугают красные знамена, и в то же время обнадеживает подтянутый молодцеватый вид моих бойцов, их однообразная, а не кто во что горазд, экипировка. Кроме того, им внушает почтение количество и однообразие бронетехники (у местной Красной Гвардии и контрреволюционеров она обычно с бору по сосенке), а также обилие явно автоматического оружия, также никому пока не известного в этом мире. Уж пулемет Калашникова, с примкнутой патронной коробкой и свисающим с другой стороны кончиком ленты, ни с чем не перепутаешь.
И примерно те же чувства, но с обратным знаком, испытывают муравьёвские боевики. Дотянулся, мол, проклятый Сталин из далекого Петрограда железной рукой, прислал жестоких опричников лить революционную кровушку – и деваться теперь некуда, загнали тут, в этой Одессе, как крыс в угол, так что ни туда, ни сюда. Тут надо сказать, что прямое железнодорожное сообщение Одессы с Николаевом вдоль берега Черного моря отсутствует, добираться нужно все через ту же станцию Рауховка, которую нынче оседлал численно превосходящий противник как минимум при одном бронепоезде. А воевать сподвижники Муравьёва предпочитали против врага, который в два-три раза уступает им числом, дезорганизован, тугодумен и растерян. А тут без вариантов: еще на подходе раскатают из пушек, которых у сталинских опричников как у дурака махорки, потом покрошат из пулеметов и добьют штыковым ударом.
Так что стянуть своих башибузуков в Одессу Муравьёв смог, а дальше – никуда. Надо вылезать из вагонов и топать пешком по раскисшим от дождей проселкам в сторону Николаева. Для армии, привыкшей молниеносно перемещаться по железным дорогам в соответствии с выдуманной самим Муравьёвым тактикой «эшелонной войны» сие выглядит как изощренная форма самоубийства. Тут если не каждый первый, то каждый второй воспринимает эту «армию» как сборище грабителей и беспредельщиков, а потому сопротивляться ее пешему маршу будут все, и в первую очередь местные отряды самообороны, организованные вернувшимися по хатам фронтовиками. Какого-то определенного политического окраса эти отряды не имеют, и по ходу смуты ситуативно присоединяются к той стороне, какая, как им кажется, защищает их селянские интересы. Сейчас, после Третьего Съезда Советов – это большевики, признавшие фактический передел земли на местах и до поры до времени оставившие село в покое. А вот левые эсеры, которые хотели все у всех отнять и начать делить заново при своем участии, сейчас местным гречкосеям лютые враги, поэтому и стрелять в них будут из-под каждого куста и из-за любой хаты.
Как доложила мне энергооболочка, в Основном Потоке примерно так и произошло, только вместо моих войск «армию» Муравьёва зажали в угол численно превосходящие австрийцы с румынами. Сам он, когда поражение стало уже очевидным, сбежал, и через некоторое время объявился в Москве, а его армия бесследно рассосалась, то есть самодемобилизовалась где-то на просторах юга Украины. Правда, некоторые источники говорят, что этого ценного кадра вызвали к себе Ленин и Троцкий, чтобы назначить его на новый и очень важный пост. Но все это вранье, потому что, сбежав из Одессы, он почти три месяца болтался без дела, и даже успел посидеть в ЧК по подозрению в связи с анархистами, пока по указанию Троцкого его не направили главнокомандующим на свежеобразовавшийся фронт борьбы с белочехами. А уже там этот авантюрист не удержался от участия в левоэсеровском мятеже, благополучно все просрал, и был застрелен при попытке ареста, притом, что его действия вызвали развал фронта и захват белыми Казани. Исправлять ситуацию за своим протеже тогда явился сам месье Троцкий… Впрочем, это была уже совсем другая история, потому что здесь ничего подобного и близко не намечается.
В силу всех этих причин подавляющая часть воинства Муравьёва воевать не хотела в принципе. Тем более что ходили про товарища Серегина, то есть про меня, такие слухи, что если начать упорствовать и огрызаться, то живым не уйдет ни один человек (как было с корниловцами, где те полегли все до единого), а если поднять руки и сдаться, то ничего особо страшного не произойдет. Мол, тех, кто попал в такую ситуацию по неразумию или волей обстоятельств, я особо сильно не караю и толпами не расстреливаю. Кроме того, значительная часть этой публики планировала, пока все не благоустроится, мирно перейти на нелегальное положение, а потом постараться незаметно покинуть Одессу, не привлекая лишнего внимания. Так что не успел самодельный русский Бонапарт оглянуться, как остался лишь при трехстах штыках наиболее преданных ему людей, а все остальные вдруг куда-то делись. И в этом его отличие от настоящего Наполеона, которого армия обожала до исступления, что и было главной причиной его побед в те времена, когда солдаты его противников воевали из-под палки.
Окопалась эта банда в бывшей генерал-губернаторской резиденции, иначе еще именуемой Воронцовским дворцом. Выстроено это здание было фактически на месте бывшей турецкой крепости Хаджибей и занимало господствующее положение над прибрежной полосой. В качестве последнего аргумента у Муравьёва в запасе имелись четыре трехдюймовых орудия: два из них располагались у фасадной части дворца и были обращены в сторону Приморского бульвара, а два других смотрели на Приморскую улицу, вдоль которой, по мнению непризнанного военного гения, и развернется наше наступление. Также, в качестве аргумента, для ближней самообороны в окнах второго этажа, обращенных на все четыре стороны, последние защитники Одесской республики выставили пулеметы «Максим».
Конечно, имея двенадцатикратное превосходство в трехдюймовых артиллерийских стволах, бронетехнику и хорошо подготовленных бойцов, я бы мог устроить правильный штурм дворца, изрядно расковыряв его артиллерийским огнем и с гарантией поубивав все непримиримых отморозков. Но так как при этом от шальных трехдюймовых снарядов и летающих повсюду пуль могло погибнуть изрядное количество мирных одесситов, я махнул на все рукой, открыл портал и вызвал под серые небеса этого мира находившийся в готовности «Каракурт» в полицейском обвесе. Боевики, укрепившиеся в отдельно стоящем здании – отличная цель для его парализующе-депрессионных излучателей. Один выстрел – и все кончено, при том, что никто даже не будет оцарапан.
5 марта 1918 года, два часа пополудни, Одесса, Приморский бульвар, Воронцовский дворец, бывшая резиденция генерал-губернатора, бывший ЦИК Одесской Советской Республики
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Когда из низко нависших серых облаков вынырнул «Каракурт», дал залп депрессионными излучателями и тут же скрылся обратно, то в первый момент никто ничего не понял. Невооруженным глазом депрессионное излучение в виде слабого фиолетового свечения можно наблюдать только ночью или в сумерках, а магическим зрением или Истинным Взглядом тут не наделен никто, кроме меня. И только легкое ощущение вдруг возникшей потусторонней жути, от которого на мгновение дыбом встали волосы, подсказывало, что в этом мире произошло что-то такое этакое… необычное.
– Ну что, Михаил Васильевич, – сказал я, – поехали вперед, посмотрим собственными глазами на героя сего дня.
– Что, уже, товарищ Серегин? – спросил этот советский гений-самородок, когда наш командирский БТР вместе со всей батальонной колонной тронулся с места.
Гонять по одесским улица мы не собирались, тем более в ситуации, когда за нами движется немоторизованная пехота, так что скорость соответствовала быстрому шагу идущего в ногу пехотного подразделения.
– Да, уже, товарищ Фрунзе, долго ли, когда есть соответствующие возможности, – ответил я. – Применение ударного бомбардировщика в обвесе из парализующе-депрессионных излучателей бывает незаменимо в том случае, когда при захвате укрепленного объекта требуется обойтись без лишнего кровопролития.
– А я и не знал, что вы, товарищ Серегин, так трепетно печетесь о никчемных жизнях разных врагов советской власти, – насмешливо скривив губы, произнес Фрунзе, глядя, как нас обгоняют конные разведчики, которым коноводы успели подать лошадей.
– Из всех врагов советской в этом здании меня интересует только сам гражданин Муравьёв, – парировал я, – ведь прежде чем покончить с этим человеком навсегда, его самого и ближайших подельников необходимо передать моей службе безопасности для самого тщательного допроса. Но и это еще не самое главное. Вокруг здания, которое нам предстояло штурмовать, расположен довольно крупный город, густо населенный непричастными ни к чему обывателями. И если мои артиллеристы приучены стрелять точно в цель, то противник намеревался разбрасывать свои шрапнели направо и налево, что привело бы к большому количеству жертв среди ни в чем не повинных некомбатантов. В Основном Потоке за гражданином Муравьёвым отмечались подобные грязные выходки, и я не исключаю их повторения.
– Ах вот оно что, товарищ Серегин, – усмехнулся Фрунзе, – тогда это совсем другое дело. Хотя некоторые товарищи назвали бы ваши действия излишней мягкотелостью по отношению к классовому врагу.
– Эти самые «некоторые товарищи», – с горечью ответил я, – и есть настоящие враги советской власти. Зато окружающие нас обыватели – врачи, учителя, юристы, офицеры, полицейские сыщики и даже мелкие лавочники с предпринимателями – являются составной частью великого русского народа, который я поклялся защищать. Хотите, я возьму вас за руку и отведу в мир на пятьдесят восемь лет вперед, где идейные сторонники мосье Троцкого, будто тараканы, пережившие по разным щелям эпоху товарища Сталина, начисто повывели мелкую и даже мельчайшую буржуазию, из-за чего вполне уже построенный социализм превратился в государственно монополистический капитализм. Мне, как уроженцу двадцать первого века, конечный итог этой деятельности известен заранее. Если ничего не менять, то пройдет не более пятнадцати лет, и народ, озверевший от тотального дефицита всего и вся, причем в мирное время, позволит совершить в стране буржуазную революцию, реставрировать капитализм и разделить созданную общим трудом всенародную собственность между кучкой беспринципных мерзавцев, составивших новую буржуазную власть. Не допустить этого – моя главная задача, поэтому любой перегиб влево следует считать не менее опасным, чем незаметный дрейф вправо.
– Не вижу связи между двумя эти утверждениями, – довольно резко сказал Фрунзе.
– Дрейф вправо, – пояснил я, – ведет к незаметной реставрации капитализма в ближайшей перспективе. Это то самое растворение в частнособственнических инстинктах, которое Советской России предрекают на Западе. Перегибы влево ликвидируют преимущества социализма, зачастую превращая их в недостатки, что создает накопительные условия для реставрации капитализма, только через вооруженный переворот и ниспровержение всех завоеваний. В моем прошлом от начала левацкого разворота до краха советской власти прошло ровно тридцать пять лет, на протяжении которых условия жизни внутри социалистической системы непрерывно ухудшались. Народ сам отдал все социальные достижения, лишь бы ему вернули кусок хлеба и возможность свободного выбора нужной вещи в магазине, а не «берите что дают», потому что в условиях неразворотливого госмонополизма нужных вещей выпускается совершенно недостаточно, а ненужных – избыточно.
– В общих чертах я вас понял, – хмыкнул мой собеседник, – и не могу сказать ни за, ни против, потому что самой ситуации ни в семьдесят шестом, ни в девяносто первом году еще не видел. А теперь, если можно, пример, чуть более близкий к нашему времени, когда никакого социализма мы пока не построили, только недавно взяли власть, и теперь лишь думаем, как взяться за это новое для нас дело.
– Ну хорошо, товарищ Фрунзе, ближе так ближе, – сказал я. – Возьмем, к примеру, левоэсеровский закон о социализации земли, который разом предполагал изъятие и передел всех земельных угодий, а также ликвидацию агропромышленных предприятий. В Основном Потоке, где вас, большевиков, некому было за уши оттягивать от этой ямы с кольями, такой закон на Третьем съезде Советов благополучно приняли, и уже к апрелю на российских просторах бабахнули первые казачьи и крестьянские мятежи, вызванные как раз земельным вопросом. Сначала контрреволюция подняла голову на юге, где пашут и сеют раньше всех прочих, а потом волной покатилась по центральной России. Если бы не это обстоятельство, корниловская авантюра так и осталась бы малозначимым эпизодом, даже без моего прямого вмешательства…
– Да, товарищи большевики, – сказал Махно, внимательно слушавший наш разговор, – такой закон, какой предлагали эти левые эсеры, непременно взбесил бы селянство и поднял бы его на борьбу против власти, отнявшей у них все. Нам только интересно, почему в том мире, из которого происходит товарищ Серегин, ваша власть не рухнула, погребенная под волной народного гнева, а, напротив, смогла укрепиться и вытеснить все другие революционные движения.
– Там, в моем прошлом, – сказал я, – большевики выиграли только в силу неразвитости капитализма в России, из-за чего буржуазия была вынуждена выступать против них в союзе с помещиками. А эти деятели, в тех местах, где им удалось свергнуть советскую власть, сразу же кинулись вешать и пороть непокорное мужицкое сословие за бесчинства при разделе помещичьих имений, чем опять толкнули его в объятия большевиков и их союзников. Вожди белого движения тоже по большей части происходили из помещичьего класса, как и поддержавшая их часть офицерского корпуса, а потому одобряли репрессии законных землевладельцев против возомнившего о себе быдла. И именно поэтому после всех неоднозначных колебаний мужики оказались скорее сторонниками большевиков, чем их противниками, записываясь в Красную Армию и поднимая в тылу у белых восстания. Дошло до того, что херр Колчак, поделавшийся вождем белого движения в Сибири, начал раздавать своим сторонникам… поместья, что и предопределило возникновение массового просовесткого партизанского движения у него в тылу. А будь противником большевиков капиталисты, как самостоятельный класс, не нуждающийся ни в каких подпорках, все пошло бы совсем иначе. Этим людям деревенские дела безразличны; с отдельными мужиками им дело иметь даже удобнее, чем с помещиками-латифундистами. Поэтому они, не моргнув глазом, признали бы стихийный предел земли, объявив при этом амнистию тем мужикам, кто с оружием в руках выступит против «красных». И вот тогда Советская Власть не продержалась бы и года. По крайней мере, об этот говорят вычисления моих социоинженеров…
