Kitabı oku: «Генрих Шестой глазами Шекспира», sayfa 4

Сцена 5
Тауэр

Мортимера в кресле вносят два стража.

Вот и еще одна новая для нас фигура – Эдмунд Мортимер. Он – дядя Ричарда Плантагенета, родной брат его матери. Поскольку Мортимер, равно как и мать Ричарда, ведет свой род от второго сына короля Эдуарда, то имеет право претендовать на престол точно так же, как и племянник, сын сестры. Появление Мортимера сопровождается его монологом, из которого нам предстоит узнать, какую очередную фальшивку собирается подсунуть нам Шекспир.

– Вы, стражи дряхлых лет моих… – начинает Мортимер, обращаясь к стражникам.

Так, пойдем по порядку. Во-первых, Эдмунд Мортимер родился в 1391 году, а скончался в 1425 году. Даже если предположить, что сцена имеет место прямо перед его кончиной, то персонажу всего 33 года. Это что, «дряхлые года»?! Даже с учетом эпохи – не соглашусь. Во-вторых, Эдмунд Мортимер умер не в Тауэре, а в Ирландии, где занимал достаточно высокий пост. В-третьих, в Тауэре он действительно сидел довольно долго, но было это очень давно, еще при короле Генрихе Четвертом, который, как и любой узурпатор, занявший трон силой, а не естественным путем, изо всех сил старался избавиться от любых претендентов на престол. Следующий король, Генрих Пятый, надевший корону уже в совершенно законном порядке, никаких претендентов не боялся и освободил Мортимера, вернул ему все титулы и привилегии, а после смерти Генриха Пятого Эдмунд Мортимер вошел в регентский совет при малолетнем короле. Более того, отец Ричарда Плантагенета затеял заговор как раз с целью сместить Генриха Пятого и посадить на его место Мортимера, поскольку его претензии на престол выглядели более весомыми. Когда Эдмунд узнал об этом, он пошел к королю и всех сдал. Видимо, очень был благодарен Генриху за освобождение из тюрьмы, искренне стремился служить ему и больше не хотел никаких неприятностей. Ричард Кембридж, отец Ричарда Плантагенета, был казнен вместе с другими заговорщиками, а Эдмунд Мортимер продолжал исправно нести службу королю. Так что молодому, полному сил, обласканному властью и преданному короне Мортимеру совершенно нечего было делать в Тауэре, да еще в кресле, изображая из себя немощного умирающего старика.

Но у автора пьесы свои резоны, ему нужны персонажи с определенными характеристиками, которые будут своими поступками двигать сюжет в нужном направлении. Поэтому он, как мы уже неоднократно убеждались, берет кое-что подходящее из реальности, а кое-что придумывает. Для удобства. Так что в данной пьесе мы имеем очень старого претендента на корону, без наследников (что правда: Эдмунд Мортимер умер, не оставив детей), озлобленного на власть (поскольку сидит в тюрьме и, судя по всему, уже давно). Этот персонаж может передать свои претензии на престол только одному человеку – своему родному племяннику Ричарду Плантагенету. Вот такая экспозиция.

В своем монологе Мортимер расписывает, как он стар и болен, и что скоро, дескать, в могилу сойдет, и кудри-то у него уже седые, и ноги не ходят.

– А племянник мой придет? – спрашивает он стража.

– Придет, милорд, придет, – отвечает стражник, – за ним послали.

– Хорошо. Моя душа будет спокойна, если я с ним поговорю. Бедный парень! Он обижен, как и я. Я сижу в тюрьме с тех пор, как на трон сел Генрих Пятый. (Наглая ложь! Генрих Пятый его освободил, а посадил Генрих Четвертый.) А ведь до этого «я в битвах был велик». (Еще одна ложь, ибо Генрих Четвертый взошел на престол, когда Эдмунду было всего 8 лет, так что до Тауэра он ни в каких битвах «быть великим» не мог при всем желании.) «С тех самых пор и Ричард опозорен, наследия и почестей лишен». (Это уж совсем ни в какие ворота. Чем, как и когда опозорен Ричард Плантагенет и какова была во всем этом роль Эдмунда Мортимера, мы с вами только что выяснили. Ричард пострадал потому, что виноват был его отец, это так, но Эдмунд-то вышел из ситуации весь в белом.)

Входит Ричард Плантагенет.

– Пришел твой опозоренный племянник, дядюшка, – говорит он.

– О каком позоре ты говоришь? – спрашивает Мортимер.

– Сегодня у меня был разговор с Сомерсетом. Он распустил язык и попрекнул меня тем, что моего отца казнили. Так вот, я хотел бы знать, за что казнили моего отца.

Вот те на! Это как же понимать? Ричард что, не знает? Как такое вообще возможно? Он же не в безвоздушном пространстве живет. Его отца казнили в 1415 году, уж столько лет прошло, а ему так и не рассказали? И он сам никого не спросил? Да быть не может! Нет, дорогие товарищи, я все понимаю: вопрос был задан, чтобы озвучить ответ и поведать зрителям всю ту эпопею с престолонаследием, которую мы с вами уже тщательно разобрали. Иными словами, это банальный авторский прием. Но нужно же меру хоть какую-то знать и минимально блюсти логику человеческого мышления. Взрослый мужик, ввязывающийся в политическую борьбу за место на престоле, просто не может быть таким неосведомленным идиотом. Это нонсенс. Более того, в предыдущей сцене Ричард Плантагенет уверял, что непременно докажет невиновность своего отца, который не был и не мог быть изменником. То есть позиционировал себя как человека, который досконально знает, в чем суть вопроса, и ему нужно только время, чтобы собрать доказательства.

– Причина того, почему я во цвете лет оказался в тюрьме, и есть причина казни твоего отца, – отвечает Мортимер.

Подробней разъясни причину эту;

Не знаю я, и мне не догадаться, – просит Ричард.

Ну вот, еще лучше. Оказывается, почему дядюшка сидит в Тауэре, наш Ричард тоже не в курсе. И тоже почему-то ни у кого никогда не интересовался.

«Старик» Мортимер начинает излагать то, что мы уже знаем: кто кому наследует и почему. Правда, короля Ричарда Второго он почему-то называет сыном Эдуарда Третьего, его первенцем, хотя на самом деле Ричард был не сыном, а внуком, сыном умершего первенца Эдуарда Черного Принца. Но это не суть важно. Все остальное в его рассказе соответствует фактам, поэтому пересказывать монолог незачем.

– Мортимеров, таким образом, отстранили от права на трон, – заканчивает свой рассказ Эдмунд Мортимер.

– И вы, дядя, последний из них, – уточняет Ричард.

– Да. Но у меня нет детей, и мой наследник – ты. Теперь все в твоих руках. Но тебе нужно быть крайне осторожным.

– То, что вы мне сообщили, очень важно. Выходит, казнь моего отца была не заслуженным наказанием, а расправой кровавого тирана.

Да елки-палки! «Выходит». А ты думал иначе, что ли? Тогда о чем ты вообще говорил Сомерсету, когда грозился доказать, что отец не изменник и обвинение ложно? Более того, в данном эпизоде поражает еще одна вещь – просто-таки патологическая неосведомленность Ричарда Плантагенета о вещах, которые должны были быть ему известны с раннего детства. Он дворянин и, повторюсь, королевской крови, так что все нюансы своей родословной он должен был изучить даже раньше, чем выучил буквы. Таковы были законы времени. Он не мог не знать о том, что Мортимеры – претенденты на престол, что Эдмунд – возможный кандидат, и сам он, Ричард, точно такой же кандидат, поскольку его мать – родная сестра Эдмунда. Если бы Ричард Плантагенет этого не знал, то как мог состояться разговор в саду Темпля – непонятно. Он же считает себя претендентом, спорит об этом с Сомерсетом – и вдруг такой разговор с дядей… Логики – ноль.

– Молчи! – предостерегает его Эдмунд. – Будь осмотрителен, племянник: дом Ланкастеров стоит прочно, его не сдвинуть.

Эдмунд Мортимер умирает на руках у племянника, Ричард Плантагенет произносит над его телом скорбную речь, обещает позаботиться о погребении. Когда стражники уносят тело, он озвучивает твердое намерение восстановить честь и доброе имя, а также опровергнуть обиды и оскорбления, которые нанес ему граф Сомерсет:

 
А потому я поспешу в парламент.
Иль нашей крови право возвращу,
Иль зло себе во благо превращу.
 

Акт третий

Сцена 1
Лондон. Парламент

Трубы.

Входят король Генрих VI, Эксетер, Глостер, Уорик, Сомерсет, Сеффолк, епископ Винчестерский, Ричард Плантагенет и другие. Глостер пытается подать бумагу; епископ Винчестерский хватает ее и разрывает.

К этому моменту всем вам, наверное, уже понятно, что соотносить действие пьесы с реальной жизнью – занятие пустое и бессмысленное. Если король Генрих Шестой явился на заседание парламента, то он уж точно не младенец. Значит, прошло много лет. События в Орлеане, как помните, имели место в 1428–1429 годах, когда королю было 6–7 лет. Стало быть, миновало с тех пор еще лет 10, никак не меньше. С другой стороны, Эдмунд Мортимер скончался в 1425 году, а тот парламент, на котором разбирался конфликт герцога Глостера и епископа Винчестерского, созывался в 1426 году. Одним словом, Шекспир с реальностью разошелся окончательно и бесповоротно, и мы больше не будем даже пытаться что-то уточнять и в чем-то разбираться. Короче, король уже достаточно взрослый, чтобы присутствовать в парламенте. На этом все.

Итак, Хамфри Глостер, дядя короля, пытается подать какую-то бумагу, Генри Бофор, епископ Винчестерский, этому препятствует и бумагу рвет.

– Что, донос на меня притащил? – злобно вопрошает епископ. – Долго сочинял, наверное, готовился? Если хочешь меня в чем-то обвинить, делай это вслух и без подготовки, и я тебе сразу отвечу при всех, мне подготовка не нужна.

– Кичливый поп! – восклицает Глостер. – Если бы не уважение к этим стенам, ты бы увидел, каков я в гневе! Если я подаю бумагу, то совсем не потому, что в ней ложь и я боюсь открыто ее огласить. О твоих подлых и гнусных делах даже дети знают. Ты самый злостный ростовщик на свете, ты враг мирной жизни, ты распутник, несмотря на сан священника. Ты, прелат, пытался меня убить! Куда ж больше-то. Уверен, что ты и королю желаешь зла.

– Глостер! Тебя я презираю! – негодует епископ. – Лорды, я готов ответить на обвинения. Если я такой порочный, алчный и спесивый, как здесь сказали, то почему же я так беден? Где мои деньги? Почему я верен духовному призванию и не лезу делать карьеру? Нет, милорды, корень зла не в том, что я порочен, а в том, что герцог хочет убрать меня с дороги и править страной единолично «и никого не подпускать к монарху». Я докажу ему, что равен…

– Кто равен? – возмущенно спрашивает Глостер. – Ты – мне? Ты, побочный сын моего деда?

– Ах, боже мой! А ты сам-то кто? Ты тиран, севший на чужой трон.

– Поп наглый! Я – лорд-протектор!

Стоп. Пауза и новая попытка разобраться. Если Хамфри Глостер до сих пор лорд-протектор, значит, король все еще не правит самостоятельно. Официально Глостер был протектором до 1429 года, то есть королю Генриху Шестому исполнилось к тому времени 7–8 лет. Сессия парламента, как уже говорилось, состоялась в 1426 году. Королю 4–5 лет? Возможно. Ну, поглядим, что будет дальше. Может, он действительно просто сидит, изображая монарха и болтая ножками в высоком кресле.

– Ты протектор, а я – прелат божьей церкви, – ответствует епископ.

– Ага, ты такой же прелат, как разбойник, который грабит людей, прикрывшись маской рыцаря.

– О нечестивый Глостер!

– Ой, можно подумать, ты сам очень благочестив.

– Меня защищает Рим!

– Вот и беги в свой Рим за защитой.

В ссору вмешивается граф Сомерсет:

– Милорд, не наносите оскорблений.

Судя по тому, что Сомерсет обращается к Хамфри Глостеру, он собирается защитить епископа Винчестерского, то есть встает на его сторону и готов признать его правоту. Что ж, все естественно, ведь мы помним, что епископ, Генри Бофор, приходится родным дядей и Эдмунду Бофору, и Джону Бофору-младшему, хотя до сих пор так и не ясно, кого из них имел в виду Шекспир под именем «граф Сомерсет». Точно известно одно: оба они – сыновья Джона Бофора-старшего, родного брата Генри Бофора. Сомерсету отвечает уже не протектор, а граф Уорик:

– А пусть ваш епископ не заносится!

Стало быть, граф Уорик примыкает к сторонникам Глостера. Расстановка сил постепенно принимает более ясные очертания. Сомерсет, однако, не обращает внимания на Уорика и продолжает говорить с Глостером:

– Вам следует быть более благочестивым и все-таки проявить уважение к духовному сану.

Глостер по-прежнему игнорирует Сомерсета, и за него вновь вступается Уорик:

– Как по мне, так это епископу следует быть более смиренным. «Прелату эти распри не к лицу».

– Но когда оскорбляют священный сан… – пытается возразить Сомерсет.

Однако Уорик перебивает его, не давая закончить мысль:

– Священный, не священный – все равно. Герцог Глостер – протектор короля, это неоспоримо, и это означает, что он главный.

Ричард Плантагенет, наблюдая парламентскую свару, думает: «Надо сидеть тихо и молчать. Если я скажу хоть слово, меня тут же осекут, дескать, помолчи, любезный, не вмешивайся, когда лорды разговаривают. Эх! Как бы я хотел сейчас высказать Винчестеру все, что я думаю!»

Слово берет король Генрих. Ну наконец-то! Сейчас мы, бог даст, хоть что-нибудь поймем про этот персонаж.

– Дяди Винчестер и Глостер, вы верховные правители страны. Прошу вас, пожалуйста, помиритесь, соедините «сердца в любви и дружбе». Для репутации нашего трона нехорошо, что два таких знатных лорда ссорятся. Я, конечно, еще совсем маленький, но поверьте мне, гражданская война – это очень плохо для государства.

 
Какой престолу нашему позор,
Что два таких высоких пэра в ссоре!
Поверьте мне, милорды, я могу
Сказать, хотя и очень юн годами:
Раздор гражданский – ядовитый червь,
Грызущий внутренности государства…
 

Юн годами, значит. Сам это признает. Так все-таки сколько Генриху лет?

За сценой крики: «Бей бурые кафтаны!»

Бурые кафтаны, как вы помните из сцены перед Тауэром, – это слуги епископа. Значит, в данный момент кто-то призывает восстать против Винчестера. Кто? Нам уже заявили его непримиримого врага, герцога Глостера.

– Что там за шум? – спрашивает король.

– Я уверен, что смуту затеяли люди прелата, – тут же отзывается граф Уорик.

Снова крики: «Камней! Камней!» Входит лорд-мэр Лондона.

– Ваше величество! Уважаемые лорды! Пожалейте наш город и его жителей, велите протектору и епископу отозвать своих людей. Мы издали запрет на ношение оружия – так они набили карманы камнями и «молотят друг друга по башкам, на улице все окна перебили». Торговцы даже вынуждены были закрыть лавки.

Входят, продолжая драться, слуги Глостера и епископа Винчестерского с окровавленными головами.

– Повелеваю вам прекратить! – царственно произносит король. – Дядя Глостер, уймите эту драку.

– Ну уж нет! – отзывается один из дерущихся, обозначенный как Первый слуга. – Даже если вы запретите нам использовать камни в качестве оружия, мы им зубами в глотку вцепимся.

– Только попробуй! – отвечает ему Второй слуга, противник по драке. – Мы вам не уступим!

Снова дерутся.

Глостер пытается остановить драку, уговаривает слуг прекратить «беззаконный бой», однако Третий слуга выступает с длинной речью:

– Ваша светлость, мы знаем, что вы человек прямой и справедливый и происхождением уступаете только королю. Мы не допустим, чтобы «чернильная душонка», этот епископ, оскорблял такого человека, как вы, родного отца всей нашей Англии. И мы сами, и наши жены и дети готовы погибнуть за вас.

Первый слуга подтверждает готовность пасть смертью храбрых за милорда Глостера, мол, если мы умрем, то подметки наших башмаков будут сражаться вместо нас.

Снова дерутся.

– Стойте! – кричит Глостер. – Если вы действительно преданы мне, «послушайтесь меня и бросьте драку».

Король Генрих заводит слезливую песню о том, как он любит мир и не любит ссоры.

– О, как раздор мне угнетает душу! Милорд Винчестер, разве вас не трогают мои слезы и стоны? Неужели вы не смягчитесь? «Кому быть милосердным, как не вам?» Если вы, слуга церкви, так любите ссориться, то как вообще можно уговорить людей жить в мире?

Нытье юного короля, судя по всему, никого не трогает, и дело берет в свои руки граф Уорик:

– Прелат и герцог, уступите друг другу и помиритесь. Ваш отказ прекратить ссору может пагубно сказаться на судьбах страны и нашего государя. Смотрите, сколько бед и смертей уже породила ваша несчастная распря! Помиритесь, если не хотите, чтобы кровопролитие продолжалось.

Епископ упирается:

– Пусть Глостер смирится, а я не уступлю.

Глостер, как человек законопослушный (к тому же автор явно ему симпатизирует), говорит:

– Мне очень жаль короля, поэтому я уступлю, конечно. Но если бы не король, я бы своими руками вырвал сердце у Винчестера.

– Смотрите, епископ, герцог Глостер «из сердца ярость лютую изгнал» и успокоился. Вам тоже пора перестать злиться, – продолжает уговаривать Уорик.

Глостер протягивает епископу руку.

– Винчестер, вот тебе моя рука.

Епископ никак не реагирует, и вынужден подключиться сам король Генрих:

– Стыдитесь, дядя Бофор. Вы же сами меня учили, что злоба – великий грех. Неужели вы хотите взять такой грех на душу?

– Не стыдно вам, епископ? – поддакивает Уорик. – Король вам преподал урок. Уступите. Неужели вас не коробит, что малое дитя вынуждено учить вас добру?

Епископ Винчестерский, наконец, протягивает руку Глостеру:

Ну, так и быть. Любовью на любовь

Отвечу я, пожатьем на пожатье.

Глостер, разумеется, замечает отсутствие искренности в этом вынужденном перемирии, поэтому бормочет себе под нос: «Подозреваю, что никакой любви и примирения у него в сердце нет». Но вслух произносит:

– Смотрите, друзья, мы пожали руки, и это означает, что отныне между нами мир. И бог мне свидетель: я говорю искренне, без лицемерия.

Епископ тоже говорит сам себе: «Мало ли что я пообещал, выполнять все равно не собираюсь». Иными словами, автор подчеркивает характеристики своих героев: Глостер предвидит обман, но он благородный дворянин и готов следовать слову чести, епископ же Винчестерский изначально не собирается держать данное слово, то есть он подлый и коварный.

Король от всей души радуется, что дядюшки помирились (один-то и вправду дядя, но другой – дед, хотя в английской традиции принято не вникать в тонкости родственных связей – у них все, кто не родители и не родные братья-сестры, именуются дядями-тетями и кузенами). Генрих просит слуг последовать примеру их хозяев, помириться и разойтись.

Первый слуга отвечает:

– Я готов. Раз все закончилось – пойду к лекарю.

– Я тоже, – подхватывает Второй.

– А я лекарства поищу в трактире, – весело сообщает Третий. Вероятно, квалифицированная медицинская помощь ему не нужна, хватит и чего-нибудь крепкого для восстановления сил.

Лорд-мэр, слуги и другие уходят.

Граф Уорик подает королю прошение Плантагенета о восстановлении в правах. Герцог Глостер поддерживает просьбу:

– Я уверен, ваше величество, что вы все взвесите и найдете основания для возвращения титула Ричарду Плантагенету.

Генрих не возражает.

– Да, эти основания имеют силу, – говорит он. – Мы возвращаем Плантагенету все кровные права.

– Я тоже согласен, я как все, – тут же заявляет епископ Винчестерский.

– Если Ричард Плантагенет будет нам верен, – продолжает король, – он получит не только права Мортимеров, но и права доблестных Йорков, которым он приходится родственником и наследником.

– Клянусь быть вашим покорным слугой до конца дней, – торжественно обещает Плантагенет.

Король церемонно провозглашает Ричарда «истинным Плантагенетом» и «вновь пожалованным герцогом Йоркским». Ричард в ответ произносит все положенные по протоколу слова о долге и грозится убить всех, кто замыслит зло на государя.

Все хором произносят:

– Привет тебе, могучий герцог Йорк!

Однако ж граф Сомерсет общего восторга не разделяет, и пока все поздравляют новоиспеченного герцога, он бурчит: «Погибни ты, презренный герцог Йорк».

Глостер напоминает королю, что пришло время плыть во Францию и короноваться, как было прописано в договоре, заключенном между Генрихом Пятым и французским королем Карлом Шестым Безумным. Учитывая, что коронация Генриха в Париже состоялась в 1431 году, можно полагать, что «юному годами» королю в данной сцене около 9 лет. Но на расчеты Шекспира полагаться, конечно же, нельзя: он датами и сроками вообще не заморачивался.

Король публично подчеркивает главенствующую роль своего дяди Хамфри Глостера:

 
По слову Глостера король идет;
Так дружеский совет врагов сметет.
 

Глостер сообщает, что корабли готовы к отплытию.

Трубы. Уходят все, кроме Эксетера.

А вы, поди, уже и забыли, кто такой Эксетер? Не мудрено: автор бросил этого персонажа еще в первой сцене первого акта. Похоже, он и сам забыл, что такой человек есть в его пьесе, он ведь после Сцены 1 даже не упоминается в репликах других действующих лиц. Герцог Эксетер – это Томас Бофор, родной брат Генри Бофора, епископа Винчестерского, лорд-адмирал Англии, член регентского совета при малолетнем короле. Вспомнили? Настоящий Томас Бофор, герцог Эксетер, вообще-то давно уже умер, в 1426 году, то есть при том парламенте он еще был жив, а вот события вокруг Орлеана и все последующие случились уже после его смерти. Но это ничего, мы привыкли и внимания не обращаем.

Ничего важного для сюжета в монологе герцога Эксетера нет, в нем звучат только тревожные предсказания, дескать, неизвестно, что теперь нас ожидает в связи с враждой Глостера и епископа, и похоже, что все будет очень плохо.