Kitabı oku: «Великий князь», sayfa 4

– Проворуются, как пить дать проворуются.

В качестве меры поощрения работников, отличившихся на устроении засечной черты, планировалось награждать – не деньгами, конечно. Косами, пилами, лопатами, ножами-топорами. Откованными, между прочим, из тульского уклада. Чтобы Шуйские да не поправили свои дела продажей таких наград? Да быть того не может!.. А после того как их воровство вскроется, прямая им дорога за Камень Уральский, осваивать новые вотчины, старые же отойдут в казну, с полного на то одобрения боярской Думы. Ну, может, и не одобрения, но понимание данного действа точно будет присутствовать.

«А если думные бояре не проявят должной чуткости и понимания, отец мигом припомнит уже им все многочисленные грешки – например, допущенные при составлении Бархатных книг»²⁵.

Вспомнив, какой переполох и суета образовались два года назад среди всех князей, бояр и дворян, наследник трона ядовито улыбнулся: по указу его царственного родителя родовитые царства Московского для попадания в эти самые книги должны были документально подтвердить свое высокое происхождение. Жалованные грамоты на вотчины и титулы, записи в церковных книгах, упоминания в монастырских летописях – все это было достаточным доказательством. Да вот беда: слишком уж часто случались свары меж удельными княжествами Руси, и очень уж хорошо в этих сварах горел пергамент…

«Кстати, чернильные строчки еще и неплохо подчищали или правили все кому было не лень. Потому что иногда получалось так, что запись о родовитом пращуре есть, но лучше бы ее и вовсе не было – или предок в свое время измазался в чем-нибудь дурнопахнущем с политическим уклоном, или выставился совсем уж откровенным предателем и братоубийцей».

Впрочем, это мало кого останавливало. Тех же, кто никаких грамот и записей не имел вовсе, шли по веками проверенному пути подношений и челобитных. Первое доставалось думным боярам и приказным писцам, второе же, вместе с обильными доносами на мздоимцев-бояр, попадало в руки Иоанна Васильевича и бережно хранилось. До поры до времени.

Грр-рм!

Поворчав напоследок далеким громом, дождь стал утихать, постепенно превращаясь в слабую морось, которую расшалившийся ветер тут же начал закидывать в открытое окно. Сладко зевнув, Дмитрий вдохнул летние запахи и глянул на ложе, уже заждавшееся своего хозяина. Вернув взгляд за окно, он увидел, как по мокрой земле кремля осторожно передвигается десяток стрельцов, направляющихся на смену воротной страже, и тут же вспомнил про еще одну причину, по которой Опричнина не состоялась. То бишь про полтысячи сирот-недорослей, поверстанных на государеву службу из боярских детей и бедных дворян – как говорилось в указе, «для устройства нового стрелецкого полка». Это если официально. А если неофициально и вправду, то в подмосковной деревне с редким названием Березовка как раз заканчивали строительство казарм, в коих следующие четыре года будут жить и учиться воинскому делу будущие командиры пехотных и кавалерийских полков. Пять-шесть лет и у великого государя Московии появится весомый аргумент в виде регулярной армии, способной поприжать боярскую вольницу и остудить самые горячие головы родовитой знати. До температуры сырой земли.

«Будут, обязательно будут у отца свои янычары! А потом они и ко мне по наследству перейдут, лишь бы серебра на обучение, обмундирование-вооружение и содержание хватило…»

Вдоволь посмаковав далекие перспективы, Дмитрий внезапно ощутил мимолетный приступ озноба, впрочем, навстречу ему из средоточия тут же плеснула волна ласкового тепла. Простейшие манипуляции с собственной энергетикой стали настолько привычны, что уже не требовали даже и малейшего участия сознания… Чуть дрогнули пальцы, поглаживая гладкие бусины четок, затем подросток слегка привстал, намереваясь дойти уже наконец до ложа, но замер, а потом и вовсе сел обратно. Поднес правую ладонь к лицу, разглядывая три янтарных шарика и невзрачный серебряный крест, сжал одну из трех золотистых бусин, вновь ощущая непривычно-упругую подвижность давно уже окаменевшей древней смолы.

– Не понял…

Коснувшись самым краешком далекого горизонта, ласковое июньское солнце тут же раскрасило пушисто-белые облака во всевозможные оттенки ало-желтых цветов. Затем россыпью мелких золотистых брызг окатило закованные в слюду узкие окна-бойницы тверского княжеского терема, окрасило в ало-розовый цвет его бревенчатые стены… А напоследок уставшее за день светило отразилось от ухоженного оружия и бахтерцов небольшого воинского отряда, успевшего в Тверь аккурат до закрытия ворот.

– С прибытием, государь-наследник!

Благосклонно кивнув на приветствие дозорной стражи, синеглазый отрок неспешно перекрестился на икону Иоанна Предтечи, закрепленную в стрельчатом киоте²⁶ над воротной аркой. Затем ласково похлопал по шее своего вороного аргамака, обещая ему скорый отдых, отчего тот без малейших понуканий двинулся вперед, горделиво неся своего всадника. Глухой стук копыт тут же стал громче и звонче, потому что подковы били уже не по сырой земле, а по булыжной мостовой, появившейся в результате особого «каменного» налога князя тверского Димитрия Иоанновича. Каждый купец, прибывающий в Тверь, был обязан привезти десяток булыганов определенной формы и размера. И с любой подводы, приезжающей на торг, тоже два-три камня въездной «пошлины». Плюс в результате одного из первых указов юного правителя все пойманные в княжестве воришки и лихие люди обрели постоянную занятость, сытную кормежку и бдительную охрану – на каменоломнях.

– Истинно говорю вам, грядет Страшный суд!!! Переполнилась чаша гнева Его…

Увидев богатые (хотя и изрядно запыленные) одежды и гриву серебряных волос, один из юродивых на ступенях белокаменного Спасо-Преображенского собора резко возбудился, начав во все горло орать грозные словеса и пророчества, но, увы, старания его пропали втуне, и тринадцатилетний правитель не удостоил крикуна даже и мимолетным взглядом. Не считать же за желанный результат нездоровое оживление среди собратьев по паперти и троих прихожан, опасливо перекрестившихся на храм?..

«Вроде уже не весна, через три дня июнь закончится, а у этого до сих пор обострение не прошло. Или у шизофреников это дело зависит от настроения, а не от сезона?..»

Добравшись наконец-то до княжеского терема, Дмитрий прямо из расшитого серебром седла направился в баню, дабы как можно быстрее смыть с себя дорожную пыль и запахи сыромятной кожи, доспешного железа и конского пота. Разумеется, не один – с некоторых пор на одиночество он мог рассчитывать только в пределах своих покоев (да и то не всегда) и в нужнике. Относительно недавно удостоенный звания рынды с рогатиной Тарх Адашев, княжич Горбатый-Шуйский, троюродный брат Василий Старицкий, рында большого саадака²⁷ Федька Мстиславский, подручник Мишка Салтыков… Так называемая малая свита, в которую входит еще и задержавшийся в Москве княжич Скопин-Шуйский и выполняющий в Туле его поручение Богданка Бутурлин.

– И-эх, хорошо! Сейчас бы еще медовухи!..

Петр Горбатый-Шуйский, на правах самого старшего по возрасту и родовитости ближника, огласил витающие в предбаннике настроения, дополнив их заговорщицкой улыбкой.

– Хм.

– Так я распоряжусь?

Правильно истолковав еле слышное хмыканье своего господина, шебутной княжич тут же выскользнул за дверь, искренне сожалея, что царевич совсем не интересуется пригожими девицами. Тяжело вздохнув и вспомнив сразу несколько теремных девок с обильными телесами, восемнадцатилетний Петр слегка поправил простынку вокруг бедер (что-то жать начала) и озвучил одному из стольников желание государя-наследника насчет легкой медовухи. Сам княжич предпочел бы вкусить крепких стоялых медов, но без прямого указания синеглазого властителя тверского удела кто ж ему нальет?.. А значит, только сбитень, квас и легкая медовуха. Ну или вино. Причем такое, что иная водичка покрепче будет. Разве это жизнь?..

– Наконец-то!

– Промочим горло…

– Я кваском обойдусь.

– Ну и дурак!

Подхватив с широкого блюда два кубка разом, предприимчивый княжич протянул первый своему господину:

– Как ты любишь, Димитрий Иванович, вишневая!

– Благодарствую.

Довольно кивнув, наследник суздальских князей приземлил мосластый зад на лавку, отхлебнул из кубка пару глотков и активно включился в довольно вялую беседу, для начала оживив ее пошлым намеком насчет скучающих без должного внимания тверских девиц. Переждав волну хохотков и фырканий, Петр начал увлеченно вещать про очень важные и волнительные для каждого юноши вещи. Как-то: про охоту, игру в ручной мяч, о девицах легкого нрава. Затем родовитые недоросли обсудили редкое оружие, дорогих скакунов, девичьи упруго-фигуристые достоинства, ловчих соколов и вновь как-то незаметно перешли… На смешливых и податливых красавиц, имеющихся в тверском кремле в очень даже приличном количестве.

– Ох, ё!..

Васька Старицкий, ввиду расслабленности и легкой истомы позабывший о коварстве медовухи, попытался было выйти из-за стола и едва не расшиб себе лоб, споткнувшись на ровном месте о собственные же ноги.

– Уже набрался?!

– Кто, я?!

Бум!

Медовуха оказалась сильнее, и при ясной голове и полной памяти княжич познакомил-таки свое чело с мягкой липовой лавкой.

– Чего ржете, кони!

Не скрывая улыбки, царевич кивнул Тарху и верному подручнику, отправляя их на помощь троюродному брату, коего в процессе поднимания за малым не стукнули темечком о лавку (это Адашев отличился) и разок закатили под стол (а это уже стараниями Мишки Салтыкова). Но все же благополучно подняли и усадили, да.

– За государя-наследника!

Большая умница Федор Мстиславский, по своему обыкновению, тонко прочувствовал момент, одним тостом погасив все возможные пререкания между Старицким и его нарочито-неловкими «помогальщиками». Все разом выпили (правда, царевич только пригубил), затем не менее дружно совратили Адашева с пути трезвенника, убедив таки его сменить в кубке пшеничный квас на вишневую медовуху – в конце-то концов, ну чего стесняться и опаситься, когда вокруг все свои?! Строгие отцы далеко, приставленные ими к своим чадам дядьки-воспитатели тоже не близко, а Димитрий Иванович против хмельного пития не возражает. Лепота, одним словом!..

– Я ей ладонь за пазуху да на грудь, а она в руку мне вцепилась и молчит. Я норовлю дальше ладошкой посунуть – не дает. На себя тяну, так тоже не пускает! И глазищи такие шальные, что просто ух!!!

– Ну?! А ты чего?..

Как ни странно, победами на любовном фронте хвастался не восемнадцатилетний Горбатый-Шуйский, а скромный сын царского оружничего Льва Салтыкова – большой сластена оказался Мишка до этого дела, ох большой! Ну или отменный фантазер. Что, впрочем, совсем не отменяло кобелиных повадок четырнадцатилетнего «ходока».

– А чего я, коли она меня сама на сеновал затащила да оседлала? Солома еще такая колючая оказалась, весь зад исколола… И колени тоже.

– Га-га-га!.. Ты гляди, какой неженка!

– Да не, как есть жеребец. Оседланный!!!

Переждав взрыв хохота, рассказчик добавил немного драматизма:

– А наутро нас тятя нашел и первым же делом зна-атную трепку задал. Мне. Старыми вожжами.

– Ух-ха-ха!..

– Да духовник на исповеди все выпытывал – было ли чего али не было?

Замахав на страдальца обеими руками (уже скулы свело от смеха), Тарх нечаянно сбил свой кубок на пол, щедро оросив темные плахи ароматной медовухой.

– Ты погляди, еще один напился!..

Пока долговязый Адашев поднимал с пола посудное серебро, дверь в предбанник чуть-чуть приоткрылась, позволяя кравчему наследника быстро оглядеть все их застолье. Нет ли какого непорядка, не нужно ли чего?

– Федька! А у тебя чего-нито уже было или как?..

Тринадцатилетний Мстиславский многозначительно улыбнулся:

– Куда мне до вас, лихих жеребцов.

– Ты гляди, какой скромник!..

Веселый гомон резко утих, когда царевич плавно поднялся с лавки, одновременно поправляя на плече укутывающую его простынку.

– Сидите.

Привставший было вслед за своим повелителем Адашев тут же передумал.

– Отдыхайте.

После звонкого щелчка пальцами в сторону вроде как закрытой двери, она тут же распахнулась, пропуская стольника с новым кувшином медовухи. И еще одного – с блюдом, на котором горкой лежали тонкие полоски копченого мяса. Пока родовитые недоросли радовались пополнению стола, их господин уже покинул предбанник, впрочем, тут же остановившись перед личным мовником²⁸ и сухой простынкой в его руках. На ноги царевича надели мягкие чувячки, влажную гриву волос слегка просушили, после чего и препроводили на один поверх выше – в княжеские покои.

– Господин мой!..

Встретившая его прямо на пороге Прихожей верная Авдотья буквально полыхала искренней радостью, приправленной толикой жадного нетерпения и нотками недавней скуки. Улыбнуться ей в ответ, по пути в Опочивальню скинуть простыню и чувячки, ничуть не стесняясь белокожей наготы: был когда-то стыд, да весь вышел…

– Уф!

Упав на ложе так, чтобы с краю осталось место для статной служанки, Дмитрий окончательно расслабился. А после первого прикосновения женских рук и гребешка к своим волосам и вовсе начал проваливаться в сладкую дремоту.

«Хорошо…»

Глава 3

Взз!..

Тощий слепень опасливо кружился вокруг неподвижного двуногого зверя со сладкой, теплой и такой живительно-вкусной кровью, обстоятельно примериваясь, куда бы ему присесть. В одном месте его уже встретила плотная ткань, в другом – смазанный жиром и разогретый солнечными лучами металл плотной кольчуги…

Шлеп!

Но стоило голодному насекомому коснуться голой кожи, как его короткая жизнь оборвалась. А сотник царевичевой стражи, Петр Лукич Дубцов, досадливо покривился и еще раз потер правую скулу, быстро осмотревшись по сторонам. Не то чтобы в этом была какая-то особая нужда, просто давала о себе знать намертво въевшаяся в разум и плоть привычка. Да он даже дома, в своей постели, и то спал вполглаза! Впрочем, на поле вокруг него все было спокойно: подчиненные бдили, свита государя-наследника расселась вокруг небольшого костерка, готовясь слегка перекусить на свежем воздухе, сам же Димитрий Иванович сидел на белой кошме посреди пятна буйной зелени, ограниченного со всех сторон зарослями кустов. Кстати, против своего обыкновения он не ходил вдоль кустов крыжовника и боярышника или недвижимо молился, а всего лишь внимательно разглядывал полторы дюжины золотых и серебряных перстеньков. Из тех, коими награждают служилых людишек за верную службу или удачное дело. Ну или гонца за добрую весть. Острый взгляд главного охранителя отчетливо видел, как царевич небрежно ворошил драгоценное жуковинье²⁹, время от времени останавливаясь на чем-то приглянувшемся кольце, а затем, когда оно падало с ладони обратно, минуту-другую что-то выводил остро заточенной чертилкой в небольшой книжице. Спокойный, серьезный – сразу видно, делом занимается, а не играется с золотыми цацками… Правда, не совсем понятен смысл этого его дела – ну так заботы и помыслы правителей очень часто выше разумения простых воев. Хотя бы оные и были сотниками стражи и дворянами из старомосковского служилого рода.

– Никак государь-наследник кого похвалить желает. А, Петр Лукич?

Три десятника окружили своего командира полукольцом, желая развлечь его (да и себя заодно) небольшим разговором. От костра, вокруг которого разлеглись родовитые недоросли, тянуло вкусным мясным запахом, вовсю грело солнышко, шелестела под ветром трава…

– Ну да. Вот только все никак решить не может – кому поперед похвалы плетей пожаловать за нерадение…

Лица десятников стали чуть-чуть серьезнее. Понятно, что сотник шутит, ну а вдруг?..

– …а кого и жуковиньем золотым наградить за усердие. Потому и ездим сюда третий день подряд.

Один из мужчин вдруг застыл на половине движения, а потом размашисто перекрестился, причем вслед за ним крестное знамение наложили на себя и остальные. Мгновение, другое и волна ласкового тепла схлынула, забрав с собой легкую усталость от жары и оставив вместо нее утреннюю свежесть.

– Да, велика благодать!..

Договорить старшому первого десятка помешала еще одна волна, только на сей раз тепло было колючим. К тому же несло в себе неявную угрозу – в головах воинов слегка зашумело, а тело стало легким и пустым, словно они приняли в себя пару братин крепкой медовухи… Знакомое, очень знакомое им состояние! Ибо точно такое же возникало у каждого, кто вольно или невольно приближался к Димитрию Ивановичу во время его молитвы. Если такого «счастливчика» быстро не оттащить подальше, его начинали бить корчи и судороги, после чего он впадал в странное оцепенение. Или принимался истошно орать – так, словно его жгли огнем. Ни первое, ни второе десятникам совсем не улыбалось, поэтому на слегка заплетающихся ногах они быстро отошли прочь, наблюдая схожее шевеление среди стражей оцепления. А еще тихонечко удивляясь. Тому обстоятельству, что прежде безопасное расстояние перестало быть таковым. Да и государь-наследник вроде бы не молился? Сам же царевич, не подозревая о тихом переполохе вокруг него, задумчиво хмыкнул и медленно наклонил ладонь, с которой вниз упало несколько крупных капель, расплескавшихся на белом войлоке кляксами темно-багрового цвета. Ладонь наклонилась еще сильнее, и к кляксам присоединился золотой перстень, смятый и оплывший так сильно, словно побывал одновременно и в кузнечном горне, и на наковальне. Надо сказать, остальные «экспонаты» небольшой выставки выглядели очень похоже, все как один отличаясь какими-нибудь странностями. К примеру, красивая серебряная оправа лежала в мелких крошках еще недавно целого топаза. А украшающий другое кольцо крупный аметист словно бы вскипел… Впрочем, на фоне черной сосульки из нефрита и рубиновых брызг на кошме это было еще нормально.

– М-да.

Задумчиво постучав ухоженным ногтем по кляксе, еще пять минут назад бывшей мелким рубином, Дмитрий подхватил книжицу, глянул на карандаш и тут же положил свою «записушку» обратно, вытянув из ножен маленький кинжал. Кстати, тоже слегка пострадавший от его экспериментаторского зуда, – на полированном булате виднелись несколько четких отпечатков указательного и большого пальцев. Заточив темно-синий грифель, он повертел клинок перед глазами, вздохнул и нежно погладил золотистую сталь, аккуратно «затирая» то, что могло бы вызвать неудобные вопросы и шепотки. Поглядел на получившийся результат, чуть-чуть подправил, досадливо поморщился и вернул кинжал в ножны одновременно с мыслью о том, что надо его срочно кому-нибудь подарить.

«Бутурлин с Тулы вернется – порадую. И ему награда, и мне меньше мороки».

Совершенно случайно испортив подарок святого старца Зосимы, царевич вначале искренне расстроился. Затем задумался, вспоминая отпечатки собственного тела на колонне и каменной напольной плитке Успенского собора. Сколько раз он пытался повторить подобное? Десять? Скорее уж все двадцать, но без понимания все его попытки были обречены на неуспех. Так бы, наверное, и махнул рукой на это дело, если бы не четки – уж как он их вертел-крутил, присматривался, принюхивался, старался прочувствовать!.. Разве что на зуб не попробовал! Зато постоянно думал, вспоминая и раскладывая до малейших мелочей все то, что делал и ощущал во время своего ночного сидения на подоконнике. Размышляя за обеденным столом, прощаясь с батюшкой, покачиваясь в седле… И уже рядом с Тверью он все же нащупал тропку к правильному выводу. Вернее, предположению. Что, если янтарные бусины на четках, столь легко впитывающие его силу, в один прекрасный момент просто… просто переполнились ей?

– Ладно, подведем итоги.

Пролистав записную книжку, Дмитрий скользнул взглядом по первым записям, ненадолго припоминая, с каким воодушевлением и надеждой он пожаловал на свою «живую» полянку три дня назад. Место, где он мог развивать свой Узор и тренироваться со средоточием в полную силу… Ну или просто «выгуливать» своенравный источник, не боясь при этом навредить окружающим – как и в пределах любой другой точки выхода геомагнитной энергии. Вроде Успенского собора, например. Недаром же первые христиане строили свои церкви на месте разрушенных храмов языческих богов, а те, в свою очередь, стояли на фундаментах еще более древних капищ. Не дураки были прежние жрецы и волхвы, совсем не дураки…

– Что там у нас первое, янтарь?

Бросив взгляд на четки, окончательно лишившиеся трех бусин из застывшей в незапамятные времена смолы, царевич досадливо вздохнул. Кто мог подумать, что отполированные частыми прикосновениями шарики просто испарятся у него в руках?

– Все же они определенно были наполнены под завязку.

Оказавшись на его ладони, нежно-розовый оникс ВЫВАЛИЛСЯ из оправы так, будто никогда и не был твердым камнем, а всего лишь кусочком бело-розового теста. Обсидиан едва не последовал за янтарем, трескались и крошились топаз, сапфир и аквамарин, превратилась в мелкий порошок троица жемчужин, таяли как снег на солнце изумруды и алмазы. Гранит стал мягким как воск, а медь совсем наоборот – ломкой, как первый ледок, серебро же быстро чернело. Дерево, причем любое, сначала становилось очень крепким, а после определенного предела темнело и разом рассыпалось в мелкую труху. Лучше всего себя показала пластинка черного нефрита, мелкий рубин чистой воды и обычный кварц – держались до последнего, словно сухая губка впитывая направленные потоки силы и медленно-медленно изменяя свое состояние: тот же нефрит неохотно приобрел свойства пластилина, рубин на короткое время перешел в жидкое состояние, а кварц покрылся густой сеткой мелко-ветвистых трещин. Еще можно было отметить булат – в отличие от тульской стали и железа, начинавших стремительно ржаветь, он только прибавил прочности и гибкости. Впрочем, доводить отличный клинок до крайнего предела его владелец не стал. Во-первых, просто жалко. А во-вторых… Окинув взглядом кучку покореженных оправ и уцелевших перстней, он достал из левого рукава небольшую холщовую калиточку и начал медленно закидывать в нее драгоценный лом.

«Да уж. Дьяк-казначей, конечно, ничего не скажет. Мне. А вот отцу настучит обязательно. Значит, кольца ему показывать никак нельзя. Гм, когда там у меня по плану поездка в Александровскую слободу? Как раз по ее результатам можно будет наградить ученичков золотыми да серебряными колечками единообразного вида – этаким прообразом медалей-орденов. Кстати, а действительно!.. Может, придумать какие-нибудь значки на грудь? Что-то вроде подмастерье, мастер и так далее?..»

На краткое мгновение перед глазами встала принадлежащая ему некогда звездочка с багровыми лучами, в центре которой был изображен пухлощекий мальчик с кудряшками на голове. Вечная беготня по поручениям учителей, сбор старых газет и ржавого металлолома, построения-линейки…

«Да уж. Октябренок, будь готов! Канэшна, дорогой, буду!..»

Мысленно плюнув и выкинув из головы несвоевременные воспоминания, рослый подросток тринадцати лет (а со спины можно было дать года на три-четыре постарше) поднялся на ноги. Глянул по сторонам, подметив встрепенувшуюся охрану, и, раздвигая вымахавшую до середины живота густую траву с недовольно запищавшими в ней комарами, дошел до своего неудачного проекта. После первых успехов в селекции свеклы, картошки и помидоров с подсолнечником (в сторону увеличения размеров и улучшения вкуса) Дмитрий загорелся идеей живой изгороди. Вернее, не так. Ему захотелось вывести кустарник, ветки которого были бы прочны как железо (а лучше – сталь), с длинными шипами и могучей корневой системой. Еще крайне желательно, чтобы получившийся «кустик» был хоть чуточку ядовит и рос со скоростью бамбука… Посадить такую прелесть по берегам речных переправ и поперек шляхов, по которым ходят в свои набеги крымчаки и ногаи – вот был бы им сюрприз, вот бы была «радость»!

Сших!..

Слегка качнувшись, ветка боярышника спланировала на траву, чуть-чуть задев листочками руку, уверенно и вместе с тем мягко держащую булатный клинок.

Сших-сшши!..

Еще две ветки упали вниз, после чего их погубитель внимательно освидетельствовал гладкие срезы, мысленно прикидывая – сколько времени займет геноцид кустарника у обычного степняка.

– Хм!

Ткнув пальцем в одного из охранников, Дмитрий поманил его к себе, а когда бравый воин верхом на злобно похрипывающем жеребце приблизился к внешней стороне живой ограды, приказал спешиться и прорубить себе путь внутрь. Сто ударов сердца! И то исключительно потому, что стражник орудовал саблей крайне бережно (чтобы не попортить клинок) и с основательной неторопливостью, чтобы и самому пройти, и коня провести за собой.

– Ступай.

Подождав, пока его «ассистент» займет свое прежнее место в цепочке охранников, царственный отрок дал волю чувствам, пробормотав очень неприличное ругательство. А потом его и расшифровав:

– Неудача!

Раздраженно зашипев и поглядев по сторонам, царевич закрыл глаза, успокаивая моментально встрепенувшийся источник. Впрочем, тут же передумал и разом выплеснул окрасившуюся в эмоции силу вовне, ощутив в разуме и средоточии приятную пустоту.

– Опять неудача…

Подметив, как разом встрепенулись чернокафтанники, Дмитрий слабо удивился.

«Зацепило, что ли? Шагов семьдесят будет. Нет, для меня далековато».

Впрочем, суета охранников почти сразу получила свое объяснение в виде приближающегося дробного топота копыт и слышного издалека веселого гомона родовитых недорослей, не входивших в его ближний круг, но все равно числившихся в свите наследника. По решению царственного отца, разумеется.

– Приперлись-таки!..

Надо сказать, подобное отношение к их кровиночкам заметно огорчало простой боярский и княжеский люд, который по сию пору так и не смог разгадать, почему одни свитские государю-наследнику по душе, а других он и видеть не хочет. Ладно бы кто на рожу был крив или разумом скорбен – так нет же. Все как один на лики приятственны, воспитания и происхождения отменного и готовы к любой службе хоть день и ночь напролет! На охоте (что соколиной, что псовой, что с рогатинкой – да любой!) забавиться и царственному сверстнику прислуживать, в потешных боях участвовать, скачках там и купаниях, иные развлечения приуготовлять. По девкам опять же… Кхм. Нет, ну скучно же, если в жизни одни книги, молитвы да державные заботы! Которые, кстати, тоже можно было бы разделить с холопами верными великого государя Иоанна Васильевича и его благословенного самим Вседержителем наследника.

– Придумал тоже батюшка – местом в моей свите своих бояр награждать!

Недовольно фыркнув и глянув на солнце, Дмитрий глубоко вздохнул и направился прочь из царства буйной зелени, выйдя наружу как раз сквозь новый проход. Впрочем, пройти он успел всего лишь какой-то десяток шагов, потому что бдительный сотник моментально подвел к нему игреневого кабардинца, чтобы царевич не утруждал зазря свои драгоценные ноги.

– Димитрий Иванович, подкрепишься малость? А то на пустое брюхо да в обратный путь…

Ответив легким кивком на низкие поклоны догнавшей его свиты, первенец великого князя с высоты седла оглядел небольшое костровище, особое внимание уделив покрывшейся золотистой корочкой куриной тушке, расположившейся над слабо рдеющими угольками. Подумал и отрицательно качнул головой. Какое удовольствие есть, когда тебе в рот заглядывает два десятка недорослей, соперничающих за любой знак внимания?

– Тогда, может, по дороге?

Насмешливо хмыкнув такой выдающейся заботе со стороны княжича Старицкого, сереброволосый отрок все же согласно кивнул, одновременно вспоминая, что оставил на «живой полянке» калиту с перстнями и записную книжку. Нет, они там конечно же не пропадут… Но все равно непорядок, тем более что к некоторым его вещам обычному человеку лучше было не прикасаться. К примеру, содержимое скромного с виду холщового мешочка, небрежно брошенного на белую кошму, столь отчетливо фонило его силой, что в ближайшую неделю-другую могло запросто и покалечить. Разумеется, сделать наградные перстеньки безопасным для окружающих недолго (да и несложно), но тринадцатилетнему экспериментатору было крайне любопытно, за какое время отпечаток его энергетики полностью развеется из уцелевших в оправах драгоценных (и не очень) камней.

– Димитрий Иванович?..

Отмахнувшись от дальнейших вопросов, наследник трона московского направил своего игреневого красавца к плотным зарослям боярышника и берсеня, с тем чтобы на самой границе живой изгороди ненадолго покинуть седло. В принципе, можно было заехать и так, но боевой жеребец, злой, бесстрашный и упрямый по определению, категорически не желал заходить за ее пределы. И заставлять Беляша царевич не торопился, хотя и мог. Если уж людям в пределах его тренировочной площадки быстро становилось не по себе, что тогда говорить об умных четвероногих помощниках, чувствующих природу куда тоньше двуногих друзей-хозяев?

«Интересно, куда это делись комары? Неужели мечты мои сбылись и они все разом передохли?»

Первым делом подхватив с кошмы записную книжку, Дмитрий тут же упрятал ее во внутренний карман – очередное свое «изобретение», не получившее пока большого распространения. Деньги хранили и носили в поясе, челобитные и грамотки – за пазухой или в рукавах. Ключи – опять же на поясе или за голенищем сапога…

Взз!..

– Кыш, вампир летающий!

Отогнав от лица настырно жужжащего слепня, подросток подцепил за увязанную горловину холщовый мешочек и развернулся, собираясь идти назад, но, сделав пару шагов, резко остановился, осознав в окружающем пейзаже какую-то неправильность. Быстро осмотревшись, он повторил это действо еще раз, только уже медленнее, после чего озадаченно хмыкнул:

– Интересно девки пляшут!..

Внимательно осмотрев срезанные ветки на месте нового прохода, организованного по его приказу «садоводом-любителем» в черном кафтане, Дмитрий поворошил носком сапожка желтые листья, засохшие и скукожившиеся так, будто на дворе стоял не июнь месяц, а самое малое – ноябрь. Поглядел на боярышниковую изгородь, носящую следы легкого увядания, припомнил, как он стоял и куда смотрел в тот момент, когда выплескивал раздражение…

– М-да. Чем больше я знаю, тем меньше понимаю!..

Молодая незамужняя женщина, чьи одеяния выдавали как приличествующую ее положению скромность, так и определенное богатство, перекрестилась, завершая свою молитву, глубоко вздохнула и в сопровождении своей служанки вышла под серое предрассветное небо, где еще раз перекрестилась и бросила пару монеток покрытому мелкими язвами нищему.

– Спаси тя Бог, боярыня!

Пройдя дюжину шагов, добрая христианка поддалась своему любопытству и еще раз оглядела новехонький трехглавый собор Троицы Живоначальной. Легонько улыбнулась, затем, вспомнив кое-что, неспешно двинулась на западную сторону белокаменного строения, где после недолгих поисков и увидела искомую надпись. Подошла чуть поближе и старательно начала читать, теша свое любопытство: