Kitabı oku: «Ночью», sayfa 4
Тихий воздух казался неподвижным. Это была самая глухая пора. Ночь спала и бредила какими-то странными, таинственными звуками. Казалось, сами далёкие звёзды, мигая в эфире, прислушивались к этой чудной тишине. Разве изредка где-то далеко, в лугах, крикнет коростель или сонно застучит доска сторожа. Изредка лениво заструится воздух и бросит в лицо одуряющим ароматом гелиотропа и резеды из соседних цветников…
IV
– Какая ночь!.. – Михайлов невольно понизил голос, словно боясь нарушить эту тишину. – И славное же у вас здесь местечко!
Вера Павловна не отвечала, задумчиво глядя вдаль.
– А у вас дети есть? – неожиданно спросила она.
– Есть, есть… У кого их не бывает!
Она покосилась на его лицо. Опустив голову, с которой он снял шляпу, Михайлов сидел, сгорбившись, и чертил что-то концом палки по земле.
– Я, Сергей Васильич, забыла вас с женитьбой поздравить. Я только недавно узнала, что вы женились… Она, говорят, образованная женщина… Вы счастливы? Впрочем, что я говорю? – и еле уловимая горькая нотка послышалась в её тоне. – Почему ж бы вам и не быть счастливым? Ведь, вы по любви женились…
Он помолчал, продолжая чертить какие-то буквы на песке.
– А вы, Вера Павловна, счастливы? – вкрадчиво осведомился он. – Ведь, вы тоже по любви замуж шли…
Она даже в темноте покраснела и испуганным движением откинула упавшую ей на лоб прядь волос.
– Я, Сергей Васильич, вся в детях. Когда они здоровы и веселы, мне ничего больше не надо… Женщина во мне умерла…
– Давно ли? – всё так же вкрадчиво спросил он, не подымая головы.
– Давно ли, нет ли… Право, не умею сказать… И если б… если б вы знали условия моей жизни, такого вопроса… такого жестокого вопроса… вы бы мне не задали…
Он поднял голову.
– Извольте, я буду откровеннее вас. Моя женитьба – ошибка… Я совсем не люблю жену мою… да и прежде не любил её.
– Боже мой, Боже!.. Так зачем же? – прошептали её бледные губы.
– Спросите лучше почему? Слыхали вы поговорку: «Клин клином вышибают»?.. Вот и я… В разлуке… с вами… я не мог уже прожить без сильных ощущений… Вот как пьяница без сивухи… Простите за грубость сравнения. Не найду более верного… Помните, мы читали одну книгу?
– Помню, – уронила она чуть слышно и прижмурила веки, словно ей больно кольнуло в сердце.
– Как поразила нас тогда, помните… эта картина чужой страсти! Мы, задавленные нуждой, усталые, неудовлетворённые… как могли мы их понять? Сколько силы и мощи было в чувствах этих людей! Какой размах! Какая цельность!.. И потом обстановка вся… Рамка любви-то какая роскошная! Южная природа, море, залитое лунным светом, мраморная вилла, ковры, бархат… Отравили меня эти картины… Бывало, приду домой из правления в комнату от жильцов… Чад от сала, брань хозяйки с нахлебниками, трынкание гитары, продавленный диван, облезлые обои… Зажмурюсь, лягу на постель и начну мечтать… Иногда не выдержишь… Тоска схватит за сердце… Хоть бы глазком увидать эту южную ночь, море, этот «праздник природы»!.. Уйти куда-нибудь от жизни!.. Убежишь на улицу… А там дождь, мелкий, холодный… туман навис над городом, ноги скользят по грязным камням… Тоска засосёт ещё сильней… «Где же солнце?.. – хочется крикнуть, зарыдать… завыть от боли хочется… – Где же краски жизни?.. Где эти сильные ощущения, идеи, страсти, для которых стоило бы жить?»
– Где? – как эхо, чуть слышно повторила Вера Павловна.
Он обернул к ней побледневшее лицо.
– Плохо быть мечтателем, Вера Павловна… Я отдыхал только, играя на сцене, да вот… у вас… Вы заменяли мне этот нужный мне наркоз… Бывало, придёшь к вам…
– Тот же чад, – перебила она с горькой усмешкой, – убогая мебель, облезлые обои…
– Пусть! – горячо крикнул он. – Пусть! Но я был счастлив… Когда вы и это отняли у меня… Ну, да что говорить! Я сам… в своей ссылке добровольной… думал, с ума сойду от тоски… Кинулся на новые знакомства… так сказать, в свет пустился… Всё обмануть себя искал, развлечься жаждал… Она такая красивая была… с холодком… с характером, неглупа… Я увлёкся… думал: «Вот забвение!.. Спасён!..» Остальное вы поймёте… В итоге – подлость. Себя не сделал счастливым. Не дал счастья и жене…
– А она любит вас?
– К несчастью, любит до сих пор…
Они тяжело смолкли оба.
– Ну, а дальше, дальше-то? Дети бедные!
– Да, дети… Если б не они… Ну, что дальше? Будем жить, как живут сотни кругом… Станем ссориться, постепенно разочаровываться друг в друге, жить чужими под одной кровлей и всё-таки детей плодить будем… А там начнём оба изменять, потихоньку, пошло, от скуки… без любви… Будем стариться на постылой механической работе, биться как рыба о лёд, чтобы выкарабкаться из нужды. А в редкие минуты раздумья станем проклинать тот миг животного увлечения, который дал нам семью… и сковал нас навеки, как двух преступников, одной неразрывной цепью… И мы будем говорить себе в эти минуты: «Ах!.. Если бы начать всё сызнова! Если бы вернуть»… Нет! Довольно!.. Жизнь – скучная повесть, написанная без таланта и юмора… Давайте говорит о поэзии, о красоте… о том, что лучше жизни, что подымает нас над нею, делает хоть на минуту иными… добрыми и чистыми… Давайте говорить об искусстве!
– Вы всё тот же, милый Сергей Васильич, – грустно улыбнулась Вера Павловна. – А вы часто играете в В***?
– Редко… Ведь, и там больше водевилями пробавляются. А я до них не охотник. Представьте, я даже среди актёров пользуюсь симпатиями. Публика принимает прекрасно. Если б не это наслаждение изредка, уж, право, не знаю, чем бы я кончил?.. Жизнь там глухая, Вера Павловна, тёмная жизнь… А ещё находятся люди, осуждающие любителей. Кто над нами не смеётся?.. А между тем, посудите… Ну, куда же нам уйти от самих себя в свободное время? Хорошо, если есть театр, с порядочной труппой… А если нет его, тогда что? Винт?.. Или бильярд в трактире и неизбежная выпивка? Эх, Вера Павловна! Любительство… Ведь, это отдушина… Захлопните её… И все мы задохнёмся от скуки, сплетен и неизбывных мелочей…
– Аминь! – улыбнулась Вера Павловна.
Они помолчали. Откуда-то, сверху ли, снизу ли, к ним неслось знойное стрекотание кузнечиков.
– А что, Сергей Васильич, вы больше уже не мечтаете на сцену попасть?
– Нет, Вера Павловна… На то была молодость. Для любителя я хорош, но, ведь, с актёра спросится втрое больше, а плохим быть я не согласен. Хотя, сознаюсь (голос его вдруг упал), с этой мечтой расстаться мне было всего больнее. В сущности, я завидую самому завалящему актёру…
– О, полноте! – устало перебила она. – Разве они мало бедствуют? Много их я насмотрелась за эти годы. А их семьи несчастные?.. Ей-Богу, с иным провинциальным актёром совестно на улице встретиться и руку ему подать.
– Ну и пусть! Пусть! – горячо подхватил Михайлов. – И всё же воистину они счастливцы!.. Как бы ни трепала и ни обманывала их жизнь, как бы низко ни стояли они на ступенях общественной лестницы, но если есть в них искра Божие, то всё-таки на сцене они выше толпы, которая пришла глазеть на них и смеётся и плачет зачастую по их воле… Всё-таки даже без таланта, с одной только любовью к искусству, они счастливы уже тем, что знают эту красоту жизни, по которой мы все тоскуем… Вот подите ж! Откуда у меня, мещанина по рождению, человека без высшего образования, бедняка с детства, какого-то жалкого коллежского асессора – откуда она у меня, эта тоска по красоте? Эта жажда поэзии! Дико!.. Смешно!.. Я уже не мальчик. Мне под сорок, на плечах семья… Будни в прошлом… будни впереди… А вот подите ж! И не замирает эта потребность! Боюсь только, что долго так не протяну… опущусь… Задавит нужда. Если б ещё я был свободен… Но я сам влез в хомут… И он пригнёт меня к земле…
Он вздохнул полной грудью и продолжал горячо:
– Да, артист – счастливец! Пусть кругом проза и мелочи жизни! Неоплаченные счета, семейные дрязги, больные дети, ревнивая жена! У него есть часы, когда он живёт чужою жизнью, совершает подвиги или преступления, льёт слёзы, терзается страстью, наслаждается и страдает… И забывает о себе.
На этот раз Вера Павловна не возражала. Всё, что говорил Михайлов, было ей понятно. Та же тоска жила в её душе, неистребимая ничем.
Она обняла руками колени и вдумчиво глядела туда, где смутно белели кресты кладбища. И вся окрестность будто побелела… Даже звёзды стали бледнее, словно таяли. Крик коростеля уже не раздавался в лугах, смолкла и доска сторожа. Зато неподвижная прежде ночь теперь как будто дышала, и вздохи её доносили до сидевших на скамейке то отдалявшиеся, то приближавшиеся волны звуков. Это в детском саду играли вальс.
