Kitabı oku: ««Пипец этой вашей Омерике, или линия фронта проходит… Везде!»»
Мансуров Андрей.
Пипец этой вашей Омерике, или линия фронта проходит… Везде!
(Пародия на стандартные гиперпатриотические поделки)
Все имена, названия и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
Ближневосточные рубежи.
Рахим завершил намаз традиционно: земным поклоном и тяжким вздохом.
Вот очередной трудовой день и начался. Пора подниматься с колен и обходить участок.
Со стоном он оторвал тощие коленки от протёртой до дыр циновки. Потёр болящую поясницу – прохладно тут по утрам: высокогорье всё-таки… Ладно, плевать на застарелый радикулит и слабость: идти надо!
Участок Рахима, собственно, не был большим. Но присмотра требовал постоянного: то повитель-кускута нападёт на тщательно оберегаемые им растения, обвивая хрупкие стебли вначале нежно, а затем – словно удавкой, жёлтыми усиками, и стремясь выпить все, столь ценные, соки, то несколько десятков самцов саранчи вдруг откуда-то прилетят. Хотя откуда здесь, на укрытом со всех сторон горными хребтами, и почти изолированном от ветров плато, саранча – он ума не мог приложить!.. Но отлично понимал: там, где сегодня не снял с побегов пару десятков, завтра будет – две тысячи прожорливых тварей!
Выйдя из халупы, что заменяла ему дом, он потянулся: солнце только-только взошло: всё верно, будильник разбудил его на намаз вовремя! Теперь – обход. Натощак. Если Аллаху милостивому и милосердному будет угодно – до восьми он обход закончит, а там можно и позавтракать. Плевать на то, что кусок иссохшей лепёшки приходится размачивать жиденьким зелёным чаем: у него ещё остался кусок шмали примерно с палец: если пососать её, чувство голода пропадает. И хотя он отлично понимает, что это чувство – ложной сытости, и телу для работы нужно что-нибудь посущественней, пока он здесь, на этой работе, приставлен к этому полю, можно и потерпеть.
Потому что сезон скоро закончится, и с ним расплатятся. И можно будет вернуться домой, и там какое-то время просто – лежать и отдыхать. Отъедаться… А ещё…
Можно будет купить сынишке новый, престижный, мобильник, а семье на зиму – мешок риса и мешок маша. До следующей весны, когда начнётся новый сезон, должно хватить.
А где же ещё зарабатывать мужчине-афгонцу летом, как не на опийных плантациях?!
Почёсывая давно немытый тощий зад в хлопчатобумажных шароварах, Рахим двинулся по чуть заметной тропке вверх – к границе участка. Вот он: единственный путь к его плантации. И не пройдёт и пары дней, как он не будет здесь в одиночестве: второй навес, сделанный, как и над его халупой, из полусгнивших и иссохших под солнцем до белизны, палок-жердей, крытых сверху таким же полусгнившим рубероидом, уже ждёт.
Ждёт сезонщиков: бедолаг, вооружённых специальными ножичками для нарезания рисок-надрезов на головках с добрый кулак, и соскребания выступившего сока в контейнеры.
Опиум-сырец здесь, в глухой провинции Саннах, катастрофически дёшев, конечно. Но поскольку омерикосы понавезли буквально тысячи тонн реагентов, и понастроили в пещерах настоящих цехов по переработке, не нужно больше далеко возить огромные и тяжёлые тюки на осликах. Потому что упаковки героина ровно в десять раз легче. Не говоря уж о том, что места занимают куда меньше… А ведь раньше были времена, когда сырец добывали целыми семьями – кланами. Чистили липкую и вонючую массу, упаковывали. И даже ставили собственное клеймо на тару с товаром: знак гарантии качества!
Сейчас с этим проще. На качество «первичного» сырья перерабатывающим лабораториям если не совсем плевать, то где-то близко. На их работе это никак не сказывается. А если травяного мусора, и пыли-грязи в товаре окажется больше положенного, эти с-суки просто снизят закупочную цену.
И попробуй им возрази…
Рахим дошёл до границы участка: вот она, чётко обозначена насыпной землёй за невысокой стенкой из кусков сланца. Но…
ЧТО ЭТО?!!!
Почему над стеной не виден ни один стебель?!
Куда они все делись – сочно-зелёные побеги с уже начинающими наливаться головками на концах?! Неужели…
Ночью был сильный ветер и их прибило к земле?
На участок забрались какие-нибудь вредители, и подъели корни?!
Приходили конкуренты и покосили всё?!
Обуреваемый сотнями опасений и страхом от предстоящего неминуемого наказания, если виновен в недогляде, Рахим с трепещущим, словно у зайца, сердцем, сам не заметил как пролетел оставшиеся шаги, и…
И застыл, поднявшись на гребень стены.
Всё. Конец его мечтам о деньгах за работу. И плевать, что он добросовестно и скрупулёзно делал всё, что положено: деньги платят только за ухоженное и живое, дающее молочно-тягучий сок, поле.
А здесь несчастный голубой мак умер. Убит.
Насыпное поле неправильной формы сплошь покрывали пожухлые и покоричневевшие остатки стеблей: то, что осталось от отлично ухоженной и надёжно упрятанной в дебрях гор, плантации. Все полёгшие стебли уже начали разлагаться, и приторно-сладкий запах не позволял усомниться: всё кончено! С этого участка получить опий-сырец не удастся. И не только в этом сезоне, но и три-четыре следующих.
Пока зимние снега и дожди, и свирепое здесь, на высоте двух километров, солнце, и ветра не уничтожат, превратив в безобидные отходы, даже следы проклятого изобретения росских – гербицида «Би – 259»… Разработанного, по слухам, как раз – исключительно против мака. Голубого опийного мака.
Рука сама собой потянулась к переговорному устройству: чем раньше он сообщит хозяевам, тем раньше освободится от этой… Работы.
Может, ещё удастся пристроиться к каравану, уходящему за продуктами в Исламубад: там, говорят, нужны рабочие руки на новом заводе по производству удобрений…
Мейсснер раздражённо взглянул на красный аппарат: телефон, конечно, тут – то ещё «ретро», будь оно неладно! Хотя аппарат как раз ни в чём не виноват.
Не успел он плеснуть себе новую порцию виски с содовой, проклятая пластиковая коробка затрезвонила снова!
Ну, от кого он сегодня ещё не получал …здюлей?!
– Да?
– Это Парсонс.
Мейсснер как-то сразу почуял, как лёгкое головокружение и расслабление, принесённое огненным напитком, проходит, и голова становится кристально ясной и отлично соображающей. При осознании, что ему звонит лично советник по всей ближневосточной Зоне, заставили остатки здравого соображения в голову как-то быстро…
И эти остатки принуждали внимательно вслушаться в треск аналоговой старинной линии связи. Проложенной, пусть по древнему коаксиальному кабелю, зато – надёжно гарантирующей от прослушки со спутников или беспилотников: под землёй!
– Здесь Мейсснер, мистер Парсонс. Я… Вас слушаю.
– Нет, Мейсснер, это я – вас слушаю. Внимательно.
То, что шеф не назвал его «мистером» – понятно. Резидент шестёрок вроде него и в грош не ставит. Но вот что рассказывать… И – какими словами?! А придётся. Иначе…
Досрочное списание. Отставка. И – гарантированный «волчий билет».
А это значит – до конца жизни влачить унизительное существование на пособие!
– Да, сэр. Есть докладывать. Сегодня в пять четырнадцать мне доложили о гибели посевов на плантации расположенной на участке… – Мейсснер, утирая пот с лица и шеи уже посеревшим за утро платком, автоматически называл координаты, пытаясь в то же время сообразить – как объяснить промашку! Как могло случиться, что следящие системы не выявили ничего потенциально опасного: ни радары, ни датчики движения, ни визуальный контроль не обнаружили ни малейших признаков того, или – тех аппаратов, или людей, которые могли бы провернуть такую сложную и трудоёмкую операцию, как обработка дефолиантами целого района! – А в пять двадцать восемь доложили о такой же ситуации в районе Зет-девять, координаты…
– Не нужно. Я знаю где расположен район Зет-девять. Дальше.
– Да, сэр… В шесть ноль три доложили… – Мейсснер уже не скрываясь, схватил бутылку, и отпил прямо из горлышка: плевать, что подумает начальство! Он чуял, что если не промочит горло прямо сейчас, не сможет продолжить: оно пересохло так, что каждое слово драло нёбо, словно раскалённый песок, а низ живота сводила судорога: будто кто-то волосатой ледяной рукой стискивал его пах и мошонку!..
Но через пару минут он смог собраться и доложить обо всех сигналах с мест, и рассказал о «принятых мерах»: хотя какие, к чертям собачьим, тут можно принять меры: подохшие растения не оживишь! А новые, если даже перепахать всё и засеять снова – не вырастут! Во-первых, уже потеряна влага, оставшаяся от зимних снегов и весенних дождей. А во-вторых – тщательно охраняемые и даже удобряемые участки потеряны на минимум на три-четыре года. Пока проклятый реактив не разложится от «естественных» природных факторов!
– Значит, разослали наблюдателей проверить… А что – были сомнения, что сторожа и обслуживающий персонал на местах могут ошибаться?
Мейсснер отлично понимал, что брякни он глупость типа «Да, сэр! Были!», тут же получит по-полной: зачем принимал на «работу» некомпетентный персонал?!
Поэтому он выдавил:
– Нет, сэр. Сомневаться в правдивости их донесений оснований не было. Я просто… Э-э… Хотел, чтоб мои люди на месте оценили реальный масштаб… Ущерба.
– И что? Они оценили?
– Да! Да, сэр… Ущерб практически близок к ста процентам. И большая часть растений уже… начала разлагаться. И стала… Абсолютно непригодной.
– Так. – Мейсснер услышал что-то вроде барабанной дроби. Он слышал от коллег о привычке шефа барабанить мотивчик «Звёзды и ленты» ногтями по полированной крышке рабочего стола, расположенного в удобной кондиционированной огромной комнате: кабинете в резиденции в Джайпире, – Ясно.
Возникла пауза, во время которой Мейсснер забыл даже о том, что нужно дышать: ну как же! Решается его, да, наверняка и остальных лоханувшихся «советников», основной обязанностью которых как раз и являлись охрана и присмотр за изготовлением сырца, судьба!
Наконец в трубке раздался спокойный и нарочито нейтральный голос:
– Оставайтесь пока на месте. Ничего не предпринимайте до новых распоряжений.
– Ясно, сэр. Слушаюсь, сэр.
Шеф даже не соизволил дослушать или попрощаться – в трубке запикали весьма гнусненькие гудки отбоя. Мейсснер трясущейся рукой положил трубку на аппарат: осторожно, словно она могла его укусить.
Пока не укусила. Вот именно – пока!..
Но задница его чуяла: перебросят его теперь в какую-нибудь Оляску, или вообще – в Онтарктиду к пингвинам! И разжалуют – это уж как пить дать.
И придётся оставшиеся до пенсии годы мёрзнуть на сорокаградусном морозе по девять месяцев в году, да проклинать чёртовых росских, и…
