Kitabı oku: «Голая экономика. Разоблачение унылой науки», sayfa 7

Существует еще один подход к решению проблемы экстерналий, которому экономисты в некоторых случаях отдают предпочтение: обложение противоправного поведения налогом вместо его запрета. Я уже признал, что мой Ford Explorer несет в себе угрозу для общества. Как отметил экономист из Корнельского университета Роберт Франк в обзорной статье New York Times, сегодня разворачивается настоящая гонка вооружений, только вместо оружия у нас внедорожники. «Любая семья может выбирать только размер собственного автомобиля, но не может указывать другим, что им покупать. И любая семья, которая в одностороннем порядке приобрела транспортное средство поменьше, рискует разоружиться в одностороннем порядке», – написал он⁵³. Так, может, стоит просто запретить Hummer? Может, надо обязать Детройт производить только безопасные малолитражные автомобили?

Экономисты, в том числе и господин Франк, с этим не согласились бы. Главная проблема с внедорожниками, да и, если уж на то пошло, со всеми транспортными средствами, состоит в том, что их эксплуатация обходится владельцам слишком дешево. Издержки водителя, связанные с поездками в гастроном на Hummer, очевидно, гораздо ниже, чем общественные издержки. Так увеличьте частные издержки. Как пишет господин Франк, «принимая во внимание неоспоримый факт, что вождение огромных, загрязняющих окружающую среду машин причиняет ущерб другим людям, единственное практическое средство решения данной проблемы заключается в создании стимулов, побуждающих людей учитывать этот ущерб, принимая решение о покупке автомобиля». Если реальные издержки присутствия Explorer на дорогах для общества составляют 75 центов по сравнению с 50 центами на километр, в которые эксплуатация этой машины обходится владельцу, необходимо просто ввести налог, уравнивающий эти две категории расходов. Налог может быть введен на бензин, выбросы, вес автомобиля, или пусть это будет некоторая комбинация разных налогов. Главное – сделать так, чтобы поездка на Hummer в продуктовый магазин стала гораздо менее привлекательной с финансовой точки зрения.

Но тут мы вступаем в область неизведанного. А уместно ли позволять некоторым водителям платить за привилегию управлять транспортным средством настолько громоздким, что этот монстр может раздавить какой-нибудь малолитражный Mini Cooper, даже не расплескав напиток из стаканчика в держателе в своем салоне? Да – точно по той же причине, по которой большинство из нас едят мороженое, несмотря на то что это вызывает болезнь сердца. Мы соизмеряем возможные проблемы со здоровьем, к которым может привести потребление мороженого Almond Fudge компании Starbucks, с божественным сливочным вкусом этого лакомства и решаем, что время от времени все-таки будем позволять себе это удовольствие. Мы не отказываемся от мороженого полностью, но и не едим его по три раза в день. Экономика говорит нам, что окружающая среда требует таких же компромиссов, как и все остальное в нашей жизни. Мы должны повысить издержки, связанные с вождением внедорожника или любого другого транспортного средства, так, чтобы они отражали истинные издержки этой модели поведения для общества, а затем предоставить автовладельцам самим решать, целесообразно ли и впредь каждый день ездить на работу на Chevy Tahoe.

Обложение налогом поведения, которое влечет за собой негативные экстерналии, создает множество нужных и важных стимулов. Во-первых, это ограничивает такое поведение. Если издержки, сопряженные с эксплуатацией Ford Explorer, вырастут до 75 центов за километр, число таких машин на дороге непременно уменьшится. И что не менее важно, продолжат на них ездить – и сполна платить за это обществу – люди, которые действительно высоко ценят уникальные качества внедорожника, например, те, кому приходится перевозить относительно большие грузы или часто ездить по бездорожью. Во-вторых, налог на вредные выбросы из автомобильных двигателей увеличит поступления в бюджет, в то время как запрет тех или иных транспортных средств такого результата не даст. Из этих поступлений можно оплатить некоторые расходы на борьбу с глобальным потеплением, например на исследования в области альтернативных источников энергии или, по крайней мере, на строительство защитных дамб вокруг островных государств, которым грозит затопление. А еще эти деньги можно использовать для снижения некоторых других налогов, скажем подоходного, поскольку они не поощряют поведение, которое мы, напротив, хотели бы поощрить.

В-третьих, налог в наибольшей степени ложится бременем на неповоротливые, пожирающие топливо транспортные средства, поэтому будет стимулировать Детройт строить больше экономичных автомобилей, причем с помощью пряника, а не кнута. Если Вашингтон запретит все без разбора автомобили, расходующие более галлона топлива на 30 километров пробега, не повысив при этом стоимость эксплуатации такого транспорта, вряд ли кого-нибудь удивит, что в ответ на это Детройт выпустит на дорогу множество машин, способных проехать на одном галлоне чуть меньше 30 километров. Не 32, не 40 и не 100, что сегодня возможно благодаря новым технологиям солнечных батарей. Впрочем, если ввести налог, основанный на расходе топлива и (или) массе транспортного средства, то, приходя в автосалоны, потребители будут руководствоваться самыми разными предпочтениями. Автопроизводители отреагируют на это очень быстро, и другие их продукты, такие как Hummer, отправятся туда, где они и должны быть, в место вроде музея промышленных продуктов-мутантов.

Можно ли назвать обложение экстерналий налогами идеальным решением? Ни в коем случае. Тот же пример с автомобилями чреват целым рядом проблем, и самая очевидная из них связана с определением правильного размера налога. Ученые пока не пришли к полному согласию относительно темпов глобального потепления, не говоря уже о связанных с этим явлением издержках, и, уж конечно, относительно того, какой может быть реальная стоимость эксплуатации Hummer в расчете на километр пробега. Какой налог нужно установить: 0,75, 2,21 или 3,07 доллара? Вы никогда не найдете нескольких ученых, которые дадут вам единодушный ответ, а уж о Конгрессе США и говорить нечего. Не следует также забывать и о проблеме равенства и справедливости. Я уже отмечал, что, если поднять издержки эксплуатации особо прожорливых автомобилей, те, кто ценит их по-настоящему, от них не откажутся. Но наша мера того, насколько мы что-либо ценим, представляет собой цену, которую мы готовы за это заплатить, а богатые всегда могут заплатить за что угодно больше остальных. Если издержки, связанные с вождением Explorer, повысятся до 9 долларов за галлон бензина, то люди, которые возят на таких машинах вина и сыр на пляжные вечеринки на острове Нантакет, очевидно, продолжат это делать, в то время как какой-нибудь подрядчик из Чикаго, которому пикап нужен для перевозки пиломатериалов и кирпичей, вполне возможно, не сможет позволить себе такой транспорт. А для кого из них большая машина действительно по-настоящему ценна? Мудрые политики могли бы обойти эту проблему справедливости и равенства, введя налог на неэкономичные автомобили, чтобы компенсировать налог, который в основном ложится бременем на средний класс, например налог на заработную плату. В этом случае наш чикагский подрядчик больше платил бы за свой автофургон, но отчислял бы меньше денег Федеральной налоговой службе из зарплаты. И наконец, следует отметить, что процесс поиска экстерналий и их налогообложения может выйти из-под контроля. Любой вид деятельности на определенном этапе порождает те или иные внешние эффекты. Каждому вдумчивому аналитику понятно, что чудаков, которые носят одежду из высокоэластичного спандекса в общественных местах, надо облагать налогом, а то и сажать в тюрьму. Я живу в Чикаго, где орды бесформенных людей, перезимовавших в закрытом помещении на диванах, в первые теплые весенние деньки вываливаются на улицы в тесно обтягивающих костюмах. Эта картина может стать довольно страшным опытом для каждого, кому «посчастливится» ее увидеть, и уж точно подобное зрелище не для маленьких детей. И все же налог на спандекс, скорее всего, никогда не введут.

Однако я отклонился от исходной, гораздо более важной темы. Если вам говорят, что рынки, будучи предоставлены сами себе, всегда приводят к выгодным для общества результатам, знайте: это полная чушь. При большом разрыве между частными издержками, связанными с той или иной деятельностью, и издержками от нее общества сами по себе рынки не в состоянии сделать нашу жизнь лучше. Разумные люди могут и должны обсуждать все возможные подходящие средства и способы решения таких проблем, что нередко подразумевает привлечение государства. Но, конечно, не всегда.

У сторон, которых тем или иным образом касаются экстерналии, может найтись стимул прийти к частному соглашению по собственному желанию. Об этом нам сообщил Рональд Коуз, экономист из Чикагского университета, получивший Нобелевскую премию в 1991 году. При удачном стечении обстоятельств одна сторона, на которой экстерналии сказываются негативно, может заплатить другой стороне за отказ от приводящего к ним поведения. Например, когда мой сосед Стюарт увлекся игрой на барабанах бонго, я мог бы заплатить ему, чтобы он перестал это делать или переключился на менее шумный музыкальный инструмент. Если мои неудобства от производимого им шума были больше, чем польза, которую он извлекал из игры на барабанах, я теоретически мог бы выписать ему чек за то, чтобы он убрал их в чулан, и в результате мы оба выиграли бы. Поясню это с помощью конкретных, хоть и гипотетических расчетов. Если для Стюарта полезность от игры на барабанах составляет 50 долларов в час, а по моим ощущениям этот шум вредит моей психике на 100 долларов в час, то нам обоим будет выгодно, если я выпишу ему чек на 75 долларов за то, чтобы он занялся более тихим делом, скажем вязанием. Стюарт получает наличные, которые нужны ему больше барабанов, я же плачу за тишину, которую ценю дороже 75 долларов.

Но, позвольте, если Стюарт жутко шумит, почему я вообще должен платить ему за то, чтоб он перестал это делать?! Возможно, и не должен. Одна из ключевых идей Коуза заключается именно в том, что частные лица могут самостоятельно разрешить проблему экстерналий только в том случае, если соответствующие права собственности всех сторон четко определены, то есть если мы точно сформулировали и знаем, какая из сторон на что имеет право. (Как мы обсудим далее в этой главе, права собственности часто включают в себя моменты гораздо более сложные, чем сама собственность.) Имеет ли Стюарт право грохотать и шуметь так громко, как ему нравится? И имею ли я право работать у себя дома в относительной тишине? Предположительно, на эти и подобные вопросы отвечают нормы и стандарты, установленные для Чикаго. Ответ на этот конкретный вопрос, скорее всего, зависит от времени суток: Стюарт имеет право барабанить до определенного времени, а я имею право на тишину в вечерние и ночные часы.

Если у меня есть установленное законом право на труд в тишине, то платежи должны производиться другой стороной. Это Стюарт должен был бы платить мне за то, чтобы я позволил ему барабанить. Но он делать этого не будет, потому что в данном случае игра (на барабанах) не стоит свеч (платы). Я писатель темпераментный и человек впечатлительный, и тишина для меня стоит никак не меньше 100 долларов, так что Стюарту, чтобы я терпел его грохот, пришлось бы раскошелиться как минимум на эту сумму. Но, как мы говорили, для него игра на бонго стоит всего 50 долларов. И он, понятно, не станет выписывать чек на сотню за то, чтобы делать нечто, обеспечивающее ему полезность всего на 50 долларов. В итоге я получаю тишину бесплатно.

Это объясняет вторую важную идею Коуза: частные стороны всегда придут к одному и тому же результативному решению – тому, которое обеспечивает максимально эффективное использование всех задействованных ресурсов независимо от того, какая из сторон первой заявляет о своих правах собственности. Единственная разница состоит в том, кто в итоге кому платит. В моем примере спорным ресурсом выступает наша общая со Стюартом стена и поступающие через нее звуковые волны. Наиболее результативным использованием этого ресурса будет тишина, ибо, как мы уже определили, я ценю спокойствие рабочей обстановки выше, чем Стюарт ценит свою игру на бонго. Если сосед имеет право шуметь, я заплачу ему за то, чтобы он прекратил это делать, – и буду работать в тишине. Если же у меня есть право на тишину, Стюарт не будет готов заплатить мне достаточно, чтобы играть на барабанах, – и я опять же буду работать в тишине.

Примечательно, что в реальной жизни подобное происходит постоянно. Мой любимый пример – одна энергетическая компания из Огайо, которая, по утверждению живущих по соседству людей, испускала «странный голубой дым», вредивший их имуществу и здоровью. Согласно закону «О чистом воздухе»⁵⁴, местные жители имели полное право подать в суд на предприятие и остановить загрязнение окружающей среды. У компании American Electric Power был выбор: или прекратить загрязнять атмосферу, или заплатить всему городку (221 житель) за то, чтобы он переехал в другое место⁵⁵.

New York Times написала об этом так: «Коммунальное предприятие покупает задушенный им городок, всех, вся и синий дым в придачу». За официальное согласие не подавать на нее в суд о возмещении ущерба, связанного с загрязнением воздуха, American Electric Power заплатила жителям примерно в три раза больше, чем стоили их дома. За 20 миллионов долларов все проблемы энергетической компании упаковали свои пожитки и убрались прочь – в буквальном смысле слова. Предположительно, с финансовой точки зрения это имело смысл. По сообщению той же New York Times, «переселение народов» стало первой сделкой, в результате которой компания «распустила» целый, хоть и небольшой город. «По мнению юристов и экологов, эта мера поможет компании избежать значительных расходов и существенных проблем с репутацией».

Заключительный вывод Коуза таков: чтобы частные стороны могли самостоятельно решить проблему экстерналий, транзакционные расходы, связанные с заключением подобной сделки – от времени, которое потребуется для поиска всех, кого она касается, до судебных издержек на заключение соглашения, – должны быть достаточно низкими. Например, мы со Стюартом могли, поторговавшись через забор во дворе, прийти к соглашению без чьего-либо вмешательства. А American Electric Power сумела заключить сделку с более чем двумя сотнями домовладельцев. Однако частные стороны не могут самостоятельно урегулировать такие серьезные проблемы, как, скажем, выбросы в атмосферу CO₂. Каждый раз, садясь в автомобиль и заводя двигатель, я наношу ущерб, хоть и очень незначительный, всем шести миллиардам жителей нашей планеты. Выписка каждый раз чеков каждому из этих шести миллиардов займет уйму времени; это невозможно сделать, особенно если и так опаздываешь на работу. (Кстати, некоторые люди, живущие в холодных широтах, только выигрывают от изменения климата, так что, возможно, это они должны мне заплатить.) Да и права собственности, связанные с выбросом газов, способствующих созданию парникового эффекта, до сих пор четко не прописаны. Имеется ли у меня право на неограниченные выбросы CO₂? А может, у кого-нибудь из граждан островной нации в Тихом океане есть право заставить меня прекратить делать то, что способно со временем погрузить под воду всю его страну? Это один из примеров противоречий, которые должно разрешать государство.

Но давайте вернемся на шаг назад. Государство не только сглаживает недочеты и шероховатости капитализма, прежде всего оно делает возможным существование рынков. Если вы выскажете в кругу друзей мысль вроде той, что государству следовало бы просто не лезть не в свое дело и рынки сами по себе принесли бы благо и процветание всей планете, это наверняка будет воспринято множеством одобрительных кивков. В сущности, именно на этой идее строятся многие политические кампании. С этим согласится любой, кто когда-либо выстаивал в очереди в Управлении регистрации транспортных средств, подавал заявку на получение разрешения на строительство или пытался заплатить налог за няню. Эта излюбленная идея всех вечеринок имеет только одну проблему: она ошибочна. Именно эффективно работающее государство делает рыночную экономику возможной. Точка. А плохое государство или отсутствие оного уничтожает все преимущества капитализма; и это одна из причин того, что миллиарды людей во всем мире и сегодня живут в крайней нищете.

В первую очередь государство устанавливает правила. Страны, где нет эффективно функционирующих правительств, никак не назовешь оазисами процветания, обеспеченного свободным рынком. В них дорого и трудно вести даже самый простой бизнес. Нигерия владеет одними из крупнейших в мире запасов нефти и природного газа, но компании, которые пытаются заниматься в этой стране бизнесом, сталкиваются с проблемой под названием BYOI (bring your own infrastructure) – «принеси с собой свою инфраструктуру»⁵⁶. А Ангола богата нефтью и алмазами, но все ее богатства пошли на финансирование не экономического процветания, а длившейся годами гражданской войны. В 1999 году правители Анголы потратили на приобретение оружия 900 миллионов долларов, полученных от продажи нефти, притом что один из трех детей в этой стране не доживает до пятилетнего возраста, а средняя продолжительность жизни составляет шокирующие 42 года⁵⁷. И дело вовсе не в том, что в этих странах рыночная экономика дала сбой, просто их правительство не смогло создать и внедрить институты, необходимые для ее поддержания. В одном докладе, недавно опубликованном Программой развития ООН, вина за нищету в мире в значительной мере возлагается именно на неэффективные правительства. Без правильного, разумного управления невозможно экономическое развитие, обеспечивающее справедливое перераспределение благ, и не работают никакие другие стратегии, делают вывод авторы доклада⁵⁸.

Факт остается фактом: никто особенно не любит спортивных арбитров, но ни один чемпионат без них не обойдется. Так каковы же правила эффективного функционирования рыночной экономики? Во-первых, государство определяет права собственности и защищает их. Вы собственник: дома, машины, собаки, клюшек для гольфа. В разумных пределах вы можете сделать со своим имуществом все, что захотите. Вы можете его продать, сдать в аренду или использовать в качестве залога. И самое важное – вы можете инвестировать средства в свою собственность и быть совершенно уверенным в том, что прибыль на эти инвестиции получите именно вы, а не кто-то другой. Представьте себе мир, в котором вы все лето ухаживаете за посевами кукурузы, а затем ваш сосед пригоняет комбайн, бодро собирает ваш урожай и забирает себе все деньги от его продажи. Звучит не слишком правдоподобно, правда? Отнюдь нет – если вы музыкант. Именно это, по сути, сделала Napster, позволив людям скачивать музыку без выплаты денежной компенсации музыкантам, которые ее создали, или звукозаписывающим компаниям, владеющим авторскими правами на нее. К счастью, музыкальная индустрия подала на Napster в суд за содействие пиратству и выиграла дело.

Следует заметить, что права собственности касаются не только домов, автомобилей и вещей, которыми забиты наши шкафы и кладовки. Некоторые наиболее важные права подразумевают владение идеями, произведениями искусства, формулами, изобретениями и даже хирургическими процедурами. Вот взять хоть книгу, которую вы держите в руках. Я пишу некий текст. Мой агент продает его издателю, а тот заключает контракт на печать и дистрибуцию книги. Книга продается в частных магазинах, а те в свою очередь нанимают охранников, призванных справляться с потенциально непослушными толпами людей, которые непременно попытаются заполучить подписанный автором экземпляр книжной новинки. В каждом этапе этого процесса участвуют только частные стороны. Казалось бы, это чисто рыночные сделки и государство тут может только помешать. В сущности, я мог бы также ругать государство за то, что оно вообще обложило мой доход налогами, что оно взимает налог с продажи этой книги и даже с зарплаты, которую я плачу няне, сидящей с моими детьми, пока я пишу.

На самом же деле все эти деловые взаимодействия возможны благодаря одному – закону об авторских правах. Это чрезвычайно важная форма права собственности для всех, кто зарабатывает на жизнь писательским трудом. Правительство США гарантирует, что, после того как я вложу время в написание рукописи, ни одна компания не сможет украсть мой текст и опубликовать его, не выплатив мне компенсацию. Любой профессор, скопировавший текст для использования в аудитории, должен сначала заплатить издателю роялти. По сути, аналогичными правами государство защищает и программное обеспечение Microsoft, и оно использует связанный с правом собственности инструмент под названием «патент» для защиты прав фармацевтической компании, которая изобрела «Виагру». Ситуация с патентами особенно интересна, в частности, потому, что ее зачастую неверно истолковывают. Ингредиенты, входящие в состав одной таблетки «Виагры», стоят сущие гроши, но компания Pfizer владеет патентом на препарат, обеспечивающим ей монополию на торговлю им на 20 лет и продает каждую таблетку за целых семь долларов. Эту огромную наценку, которая также устанавливается на новые препараты для борьбы с ВИЧ/СПИДом и другие спасающие жизни лекарства, часто описывают как социальную несправедливость, допускаемую алчными компаниями. Речь идет о тех самых «крупных фармацевтических фирмах», которые периодически демонизируются во время предвыборных президентских кампаний. А что бы случилось, если бы другим компаниям позволили торговать «Виагрой» или если бы Pfizer обязали снизить цену на препарат? Цена снизилась бы до точки, гораздо более близкой к его себестоимости. И действительно, замечено, что, когда лекарство исключается из категории патентованных – именно на этом этапе аналоговые заменители становятся легальными, – их цена обычно падает на 80–90 процентов.

Так почему же мы позволяем Pfizer обдирать потребителей «Виагры» как липку? Потому что, если бы «Виагра» не была защищена патентом, компания никогда не вложила бы огромные средства в ее изобретение и разработку. Реальная стоимость всех поистине революционных препаратов определяется расходами на исследования и научные разработки – в частности, на прочесывание тропических лесов в поисках коры экзотических деревьев, обладающей лекарственными свойствами, – а вовсе не расходами на производство таблеток по известной формуле. То же самое относится к лекарствам от любой другой болезни независимо от степени ее серьезности и опасности для жизни⁵⁹. Подсчитано, что средняя стоимость вывода нового лекарственного препарата на рынок составляет около 600 миллионов долларов. При этом на каждое успешное лекарство приходится множество дорогостоящих исследовательских проектов, которые заканчиваются ничем. Существует ли способ сделать лекарства доступными для малоимущих американцев – да и для бедняков всего мира, – не разрушая при этом стимулов компаний к разработке новых препаратов? Да, существует: после изобретения нового препарата правительство может выкупить патент на него. Государство авансом выплачивает фирме сумму, равную той, которую она заработала бы за 20 лет действия патента. После этого право собственности переходит к государству, а оно может устанавливать на лекарство любую цену, которую сочтет целесообразной. Безусловно, это дорогостоящее решение влечет за собой ряд новых проблем. Например, патенты на какие лекарства следует выкупать правительствам? Достаточно ли серьезным заболеванием следует считать артрит, чтобы оправдать использование государственных средств, которые позволят сделать новый препарат более доступным? А астма? Тем не менее данный подход по крайней мере не противоречит базовой экономической предпосылке: люди и компании готовы инвестировать свои средства, только если у них есть гарантия, что они сами пожнут то, что посеяли, в буквальном или фигуральном смысле.

Однажды я наткнулся на весьма любопытный пример того, как неоднозначность прав собственности препятствует экономическому развитию. Я тогда работал над всеобъемлющей историей американских индейцев по заказу Economist. Проведя некоторое время в резервациях, я заметил, что там очень мало частных домов. Люди живут либо в домах, финансируемых федеральным властями, либо в трейлерах. Почему? Оказалось, что в индейской резервации получить обычный ипотечный кредит на покупку дома крайне трудно, а порой и невозможно – вся земля там принадлежит общине. Член племени может получить участок земли в пользование, но его владельцем будет не он, а индейский народ. Для коммерческого банка это означает, что в случае неисполнения условий займа под залог недвижимости это имущество забрать будет нельзя. А если банку отказывают в этом неприятном (для заемщика), но необходимом условии, он как кредитор остается без реального залога под выданную ссуду. Трейлер же – совсем другое дело. Если вы не в состоянии выплачивать заем, компания в один «прекрасный» день отбуксирует его из резервации. Однако трейлеры, в отличие от обычных домов, не способствуют развитию местного строительства. Их собирают где-нибудь за тысячи километров на заводе, а затем транспортируют в место назначения. Этот процесс не обеспечивает кровельщиков, каменщиков, штукатуров и электриков рабочими местами – именно тем, в чем индейские резервации нуждаются больше всего.

Государство всеми возможными способами снижает издержки ведения бизнеса в частном секторе: вводит единые нормы и правила вроде договорного права, борется с мошенничеством, поддерживает нормальное обращение валютных средств. Оно создает и поддерживает инфраструктуру – дороги, мосты, порты и дамбы, – благодаря чему частная торговля становится менее затратной. Электронная коммерция, может, и считается одним из чудес современности, но давайте не будем упускать из виду, что после того, как вы заказываете, скажем, брюки на Gap.com, товар отгружают с оптовой базы на грузовик и везут вам по дорогам страны. В 1950-е и 1960-е годы на новые дороги, в том числе на сеть федеральных скоростных автомагистралей, тратилась значительная доля нового капитала, создаваемого в США. И благодаря этим инвестициям в инфраструктуру было достигнуто существенное увеличение производительности в отраслях, сильно зависящих от эффективности транспортных служб⁶⁰.

Далее, эффективное регулирование и контроль повышают надежность рынков. Напряженная работа Комиссии по ценным бумагам и биржам США позволяет сегодня купить акции новой компании, зарегистрированной на бирже NASDAQ, и быть в достаточной степени уверенным в том, что ни компания, ни трейдеры на бирже не мошенничают. Короче говоря, государство несет ответственность за верховенство права. (Нарушение верховенства права считается одной из главных причин, по которым кумовство, кланы и другие семейственные схемы столь распространены в развивающихся странах; при отсутствии строго определенных и контролируемых договорных обязательств гарантиями деловых сделок нередко становятся личные взаимоотношения.) Однажды Джерри Джордан, бывший президент Федерального резервного банка Кливленда, поделился своими соображениями о явлении, вполне очевидном, но слишком уж часто воспринимаемом нами как нечто само собой разумеющееся. Он указал на то, что совершенство наших институтов, как государственных, так и частных, позволяет заключать сложные сделки с абсолютно незнакомыми людьми. В частности, Джордан пишет:

Если задуматься, просто удивительно, как часто мы берем немалые суммы денег в своем банке и передаем их людям, с которыми никогда в жизни не встречались. Не менее удивительно и то, что торговцы ценными бумагами могут отправлять миллионы долларов людям, которых они не знают, в страны, где они никогда не бывали. А между тем это происходит постоянно. Мы уверены, что у нас есть инфраструктура, благодаря чему можно не беспокоиться из-за того, что наши деньги прикарманит банковский служащий, их у нас принимающий. Когда мы используем кредитные карты для приобретения нового компакт-диска или теннисной ракетки в интернет-компании из другого штата, а то и страны, мы можем быть уверены в том, что получим свой товар, а продавец может быть уверен в том, что мы оплатим заказ⁶¹.

Что же, хоть великий Шекспир и рекомендовал «убить всех этих юристов», не будем забывать, что он был драматургом, а не экономистом. В реальности же мы все сетуем и жалуемся на юристов лишь до тех пор, пока нас не обидят, а когда это случается, бежим в адвокатскую контору и нанимаем лучшего специалиста, которого только удается найти. Государство обеспечивает соблюдение закона разумно справедливым и эффективным способом. Совершенна ли эта его защита? Нет. Вместо того чтобы оправдывать и нахваливать американскую систему правосудия, просто рассмотрим пример из Индии. Индус Абдул Вахид подал судебный иск против своего соседа, торговца молочными продуктами по имени Мохаммад Нанхе; тот проложил дренажную систему по краю своего участка, в результате чего вода постоянно текла на передний двор господина Вахида. Последнему это не нравилось, отчасти потому, что он собирался пристроить к своему цементному дому третью комнату и беспокоился, что вода испортит почву и не позволит заложить фундамент. И он и подал в суд, который состоялся в июне 2000 года в Морадабаде, городе, расположенном неподалеку от Нью-Дели⁶².

В этом, по сути, банальном гражданском споре есть одна загвоздка: иск был подан 39 лет назад и к моменту вынесения решения господин Вахид уже скончался, как и господин Нанхе. (Судебное дело унаследовали их родственники.) По одному из подсчетов, даже если бы за весь этот период в Индии не было заведено больше ни одного судебного дела, чтобы разобраться с уже поданными исками, потребовались бы 324 года. А ведь речь идет не только об относительно безобидных гражданских исках. В конце 1999 года семидесятипятилетнего мужчину выпустили из калькуттской тюрьмы; он ждал 37 лет, прежде чем предстал перед судом по обвинению в убийстве, и был тут же освобожден, потому что все свидетели и следователи, которые вели его дело, уже скончались. В 1963 году судья признал его невменяемым, но постановление затерялось. И имейте в виду, что, по стандартам развивающегося мира, в Индии сравнительно эффективные государственные институты. В Сомали, например, дела подобного рода в суде вовсе не рассматриваются.