Kitabı oku: «Неизвестный Поэтъ XIX века. Памятник Поэзии», sayfa 2

Полдень

Солнце, солнце божье око!

Милосердный произволъ,

Святой Троицы, высоко,

Осязанный светъ ливалъ!

Светъ твой жизнь въ меня влагаетъ,

Греетъ, движитъ и хранитъ,

Воздухъ въ легкие вливаетъ,

Небо съ землею говоритъ!

Воздухъ пью и таю, таю

Ароматный, ароматный

Съ духомъ миръ соединяю

Необъятный, необъятный…

Весь, весь кругъ необозримый,

Мне родные существа!

Живъ, и живъ и пью обильно

Воздухъ божье молоко!

И красавица природа,

Разкаленная какъ я,

Обняла меня красотка

Поцалуемъ бытия!

Таетъ, млеетъ еле дышитъ

И как дева хороша,

Грудь въ ответъ младая пышетъ

Разыгралася душа!

Счастье искренне блеснуло

По богатству бытия,

Слава богу отрыгнула

Разкаленная земля.

И та слава разлилася…

Вся какъ воздухъ обхватя!

И та слава собралася…

Въ солнце центръ бытия!

Славитъ во Творца въ дыханье

Жизнью славить отъ рассвета,

И безчувственность созданья

Приодета и согрета!

Славитъ миръ безъ цвета мысли

Самой жизнию на деле.

Человекъ во свете мысли

Славитъ духомъ, сжатымъ въ речи.

Порывъ силъ

Ухъ мошь подымаетъ подраться,

И кровь молодая кипитъ!

Хоть с кемъ бы нибудь постязаться,

Кого бы нибудь поучить!…

– Вотъ лысина старца сияетъ

А юноша смотритъ в нее,

Зеркальная жизнь отражаетъ

Его молодое чело!

Намъ во избытке призванья,

С улыбкою смотрит в себя

Охъ! Вижу въ улыбке желанье,

Отверзнуть уста для плевка!..

Поединка! Пойдемъ назидая!

Онъ, глупъ, не ученъ, безъ души,

Заставилъ! Чтобъ краткая шея

Нагнулась, предъ старцемъ въ тиши.

Нард-Калъ

Угрюмъ Нардъ-Калъ мятеженъ онъ

Въ кругъ гулъ волны, какъ говоръ жизни,

Но эта жизнь не будетъ сонъ,

Заснулъ Нард-Калъ безъ взора жизни.

И спитъ Нардъ-Калъ средь яркихъ водъ!..

Тамъ позади гудитъ народъ,

Но впередъ нимъ во мгле могила

Одетый въ саванъ, Нард-Калъ у водъ,

Такъ хладно, страшно, проситъ мира

Угрюмъ какъ Нартъ

Въ пучине векъ!

Угрюмъ старикъ, въ кругъ гулъ и жизнь,

Но проситъ онъ у мира – мира,

Могиленъ видъ, заснула мысль,

И предъ нимъ одна могила

О, будь Нардъ-Калъ.

Господний рабъ!

Умъ и сердце

Мысли душу изсушили,

Чувства хлынули рекой!

И оживительной волной

Душу вновь оплодотворили

Чувства душу затопили,

Льется пламя… огонь и…

Умъ возсталъ, да воли нетъ,

Длинно мысли приходили

Перегорая, разлетались

А иной кровью затоплялись…

Увлечение

На душе такъ сладко, сладко…

Кто-то стелетъ путь такъ гладко,

Для ея летучей мысли,

Манитъ, манитъ ручей объ жизни…

Напевая про былое

Отрадное все родное!

Кто-то в даль ее зоветъ —

И душа на зовъ идетъ!

Чувство, умъ, воображенье,

Въ степь какъ Тройка с вдохновенной,

Съ колокольчикомъ мечты

Улетаетъ – онъ – Лети!

Не лети душа далеко,

Не несись на зовъ невнятный,

Облако то лишь широко

На тебя ли непонятной!

Въ даль ли кинется въ слепую

Иль въ таинственность святую

Нетъ раемъ высокой мысли

Нет въ путь широкой жизни

Ни в приволие мечты

Не отыщетъ красоты

Будто есть, что въ небесахъ,

Пересыпана въ звездахъ

Тело? – вотъ она земля

Одинаково бледна.

Радость

Что эта душа ощущаетъ?

Будто щекочутъ ее…

Будто красотка ласкаетъ,

Будто целуетъ меня…

Радость, то радость мигаетъ!

Въ душу отвагу вливаетъ,

Льется воздухъ теплота,

Радость целуетъ меня!

Сядь ожъ на душу, о радость!

Будто красотка на троне,

Да нацелуется въ сладость

Полно кивать мне поклонъ…

Человекъ! Я не земная,

Райская радость говоритъ

И отъ неба къ вамъ слетая,

Затемъ должна я небо влить…

Посмотри на миръ на дальний

Вздохи, слезы, перечти,

И скажи мне недовольный,

Отъ меня – къ другим лети!

Всехъ люби – и будетъ слаще

Время жизни проводить

И тебя я буду чаще,

Какъ редкаю навещать…

Ну прощай!.. къ другимъ лечу

Радовать во души сладить,

Велика земля, спрошу!

Ну прощай и помни радость.

Улетела! Чую… чую…

Сладость, свежесть бытия-

Подавай сюда врага!

Я какъ брата разцелую.

Надежда

Сияет Надежда какъ звездочка Бога,

И шепчетъ на сердце, какъ слово Пророка,

Загадочно манитъ, духъ видитъ родная,

Но синимъ туманомъ прикрыта живая…

Наши тучки, плачут очи,

Не видать во темной ночи,

Завтра светъ прогонитъ тьму

Что мне делать одному?

Где души граница? небо то дневное!

Въ небе разступилось облачко златое,

И луна- надежда поплыла такъ нежно!..

Хоть и день а видно, хоть и ночь а слышно…

Слышно здесь во глубину,

Скоро день придетъ ко мне…

И мечта, предвестникъ думъ,

Чары вьетъ какъ колдунъ….

Время быстролетно, сердце не обманетъ,

Что едва мелькнуло, то как солнце взглянетъ —

Вот она надежда… царственно стоитъ,

И все осветивши… Солнышко блеститъ!

Сердцу ясно, духу ясно,

Грянетъ душу съ высока,

И природа такъ прекрасна

Совсемъ, светлымъ убрана!

Надежда, надежда! спутница жизни,

Сияй ожъ ты Солнцемъ изъ светлой отчизны,

Въ тебе свыше тайна, глубоко значенье,

Ее ты проводишь чрезъ все отражения

Чрезъ все перемены, ведя ободряя,

Надежда земная,

Святая надежда —

Ты рая наследство!

Въ тебе духъ не спитъ-

Ты рая магнитъ!

ГИМ ОПИ ф. 281 оп. 2 д. 122.

Насалы

Опять вы со мной Идеалы души,

Вы ангелы неба роднаго!

Опять взросли вы въ сердечной тиши

Плодами восторга святаго?

Я васъ позабылъ въ разгаре страстей,

Теперь васъ нежданныхъ приемлю!

Какъ мне не любить васъ – прекрасныхъ гостей

Принесшихъ лучь Бога на землю.

Безъ васъ бы душа холодною была

Подъ полюсомъ смерзнувшейся льдины.

Безъ васъ бы светъ Божий былъ вечная мгла

И мертвы цветныя долины

И есть ли вполне человекъ здесь живетъ

Сияя прекрасною душою

И, съ мудростью жизни ступая впередъ,

Роднится съ надзвездной страною:

То вамъ одолженъ онъ блаженствомъ своимъ,

Прекрасной души идеалы!

Творецъ Онъ другой наземли, и предъ нимъ

Все Божьи создания малы.

Изъ вечнаго света, изъ бездны идей

Чудесной струей изтекая,

Въ высокия души избранныхъ людей

Вы каплете перлами рая.

Таитесь вы долго, какъ зерна въ земле

В младенческой души поэта,

Но вотъ возмужалъ онъ съ огнемъ на челе,

И сталъ человекомъ для света

Проснулись вскипели въ уме и поэтъ

Исполненъ высокихъ видений

Пророкомъ всезрящимъ выходитъ на светъ,

Творцомъ вековыхъ помышлений.

Одинъ онъ, какъ Бога и Ангелоъв другъ,

Становится миромъ чудеснымъ

Въ земное сводя и небо и духъ,

Земное равняя с небеснымъ

И даже могилы волшебнымъ жезломъ

Онъ въ жизнь одеваетъ младую,

И въ хладе земли, съ гробовымъ червякомъ

Онъ мысль съединяет живую…

Такъ дышутъ они – идеалы ума. —

Любовью на всё безконечной,

Бледность предъ ними природа сама,

Какъ время предъ жизнию вечной

Весной вечно-юной природу даритъ

Ихъ вымысловъ духъ животворный…

Имъ ядъ Эвмениды и прелесть Харитъ,

И ужасъ, и радость покорны.

И тени и светъ; и небо и адъ

Сливаютъ они на свободе,

Ихъ миръ изумляетъ и сердце и взглядъ

Соперниковъ нетъ имъ въ природе!

Созданный идеей встаетъ человекъ

Не смерти разслабленнымъ сыномъ,

Но славой высокой украшенный въ векъ

Небесъ и земли исполиномъ.

А женщину, – деву ль создастъ идеалъ. —

То все улыбнется ей страстно.

Такой красоты человекъ не видалъ, —

Ни въ сне, ни въ сказке прекрасной

Люблю идеалы, люблю ихъ напевъ

Про небо, миры золотые,

Про гордыхъ мущинъ, приветливыхъ девъ,

Про горы, долины земныя.

Прослушал бы вечно ихъ песню любви

Въ ней много сердечной услады,

Тревожатъ они помышленья мои

И грудь исполняютъ отрады.

Души идеалы небросьте певца.

Онъ мыслью вамъ преданъ своею

Пусть вами живетъ и поетъ до конца

Доколе ему – чародею

Чреда ненастанетъ въ могилу упасть

И въ мраке исчезнуть глубокомъ

Доколь неприсудитъ забвения власти

Сравнять и курганъ надъ пророкомъ.

РГАЛИ ф. 1346, оп.1, д. 490.

Прекрасный край

Прекрасный край, счастливый край,

Украинские поля!

Земной эдем, земной мой рай,

Туда поеду я!

Там мило все – и неба цвет

И воды и земля!

Туда скорей, скорей… ах, нет

То рай не для меня

Что там найду? – веселый круг

Там нет моих друзей!

Любви ль привет? В толпе подруг

О мне кто вспомнит ей!

И как мне ждать, как верить мне

Найти любви привет,

Когда в родимой стороне

О мне и мысли нет! —

К брегам Невы, в холодный край

Помчусь скорее вдаль:

Прощай эдем прощай мой рай

Мне спутница печаль.

(Это стихотворение обнаруженное в РГАЛИ фонд Шибанова П. П. альбом неустановленного лица ф. 561 оп. 3). 1835 год.

Кавказъ

Упершись пятой въ глубокие бездны,

Главу онъ покоитъ въ выси поднебесной.

Обвито ело ледяною чалмою

И кудри на плечахъ широкой волною;

Небрежно окутанный снежной порфирой

Стоитъ онъ могучий, какъ памятникъ мира.

Остатокъ величия прежней природы

Свидетель покойный паденья вековъ!

Развей предо мной ты бывшие годы

Годину добра и годину свободы,

Скажи ты мне повесть о давнемъ быломъ!

Какъ прежде зналъ миръ нашъ?

1835 г. Харьковъ.

Запорожцы

Грозой промчались вы свободные сыны

Наездовъ, вольности, и жизни полудикой!

Где дикий вашъ табунъ, где ваши курени

И подвиги борьбы и сильной и великой?

Исчезли въ какъ шумъ дробящейся волны?

Какъ битвы бешенной отчаянные крики

И что жъ осталось от вашихъ идоловъ войны?

Могилы на степяхъ! – вотъ ваши обелиски…

Не стало васъ – забыли васъ потомки,

Минувшей вольности обломки!

И въ косы мирные сковали вашъ булатъ!

Проснитесь слабые, сломайте ваши цепи!..

Пусть закаленые мечи опять заговорятъ!

И крови вражеской наполнитъ наши степи.

26 Генваря, 1837 г., Харьковъ.

Утро на Украйне

Закрылась луна серебряной фатой

Потускли лики звезд на небе голубом,

Туман раздвинулся и жизнью молодой

Горит опять заря на степи огневом,

Восток загружен, облит златистою влагою.

Сияет чудный мир гребнистых облаков

Еще мгновенье. С проснувшейся землей.

Цалует гигант сияющим лучом.

Сорвал он черный флер ревнивою рукой.

И вновь блестит земле волшебной красотой

Ожил угрюмый лес и засеребрились волн

Звучит вновь соловей гармонией святой.

И пахарь стопой?

Невесело бегут по светлой влаге челны…

28 Генваря 1837 г. Харьков

Батурин

Ты был весел той порой —

Как на конях казаки

Гарцевали пред тобой

И стекалися в полки.

Как с отвагой удалой

В бой кидались старики

И над родиной святой

Ветром вели бунчуки;

А теперь т дик, угрюм;

Что жь, причиной грустных дум?

Не давайся ты печали, невеселью старика.

Уж до близкой смерти вряд ли

Приголублю старика!

30 Генваря, 1837 г., Харьков.

Украйна

Синее небо, черная степь,

Я навещалъ васъ недавно! —

Вспомнилъ, какъ Ляха злобнаго цепь

Васъ тяготила бесславно;

Вспомнил, как часто воинтсвенный гулъ

Степи тревожилъ, и крови лилъ реки;

Вспомнилъ казачества буйный разгулъ,

Здесь схороненный на долго, на веки!..

Вырвалъ, изъ рукъ седой старины,

Свитокъ сказаний заветныхъ;

Вамъ долголетье, воли сыны,

Въ песняхъ потомковъ приветныхъ!

Славному слава! – Волны временъ

Все подмываютъ, рушатъ, уносятъ;

Только деянья славных племен,

Въ грозномъ величьи, къ потомству возносятъ!

Многое вспомнилъ!.. и стало мне жаль

Васъ, безграничные степи!

В сердце запала раздумья печаль,

Мысли опутали цепи! —

Небо и степи! – Вами взволнованъ

Былъ вдохновительно я!

Стихъ поминальный вамъ уготованъ

Отъ чужеземца меня! —

Съ вами прощаясь, грудь надрываясь,

Въ душу теснилась печаль;

Ехалъ я ночью – степь мне казалась,

Будто бы вечности даль!

Грустно было!.. Дух угрюмый

Овладелъ мной въ этотъ мигъ,

И напевъ народной думы

Мне насвистывалъ ямщикъ!

Звукъ налегъ свинцомъ на сердце,

Мне напомнил о быломъ —

И нашелъ единоверца

В сердце пламенном моемъ! —

1837 год.

Стансы
(Читанные на пикнике 26 января 1839 года).

Въ исторьи древней, средней, новой,

Нетъ, къ сожалению, следовъ:

Кто заслужилъ венокъ лавровый,

Кто основатель пикниковъ.

Известно всемъ, кто первый шпагу

На горе выковать успелъ;

Известно также, кто бумагу,

Кто буквы первый изобрелъ.

Хотя же имени не знаютъ

Того, кто выдумалъ пикникъ,

Что онъ былъ истинно великъ.

Какъ смертные отъ шпагъ страдаютъ

Возьмемъ въ примеръ хоть Новый годъ;

Хоть плачь: всем шпаги прицепляютъ

И посылаютъ всехъ въ походъ

Не меньше бедъ и отъ бумаги,

И отъ пера и отъ чернилъ.

«Перо стократъ опасней шпаги!»

Мудрецъ какой-то говорилъ.

А типографии? О Боже!

Они ужаснее чумы!

Зоильство, зависть, брань!… по коже

Морозъ отъ этой кутерьмы!

Но взять пикникъ; ну то ли дело!

Морозъ за окнами трещитъ,

А здесь веселье разогрело

Сердца у всехъ, и пиръ кипитъ!

Заботы, горе, света холодъ

Куда-то спрятались отъ насъ;

Здесь каждый радостенъ и молодъ,

Здесь каждый счастливъ… хоть на часъ.

Очерчены волшебнымъ кругомъ,

Мы позабыли все, что вне;

Здесь каждый будто съ братомъ, съ другомъ!

Не рай ли видимъ мы во сне?

А все пикникъ! онъ сделал диво,

Онъ души радостью согрелъ

Державинъ очень справедливо

Пикникъ въ стихахъ своихъ воспелъ.

«Кто ищетъ дружества, согласье,

«Приди, повеселись у насъ;

«И то для человека счастье,

«Когда одинъ приятенъ часъ.»

Такъ онъ писалъ, поэт маститый

Спасибо, право, старику,

Что онъ, нашъ лирикъ знаменитый,

Честь отдалъ лирой пикнику.

И если похвала поэта

Кому покажется мала,

То будетъ пусть она допета

Хоть бы начальникомъ стола.

Да здравствуетъ пикникъ! Дай Боже,

Чтобъ черезъ двадцать, сорокъ летъ,

Мы собрались здесь для того же,

И не сказали: многихъ нетъ!

Храни надолго, Провиденье,

Всехъ, всехъ, кто дорогъ намъ и милъ!…

О сей мольбе определенье

Советъ сердецъ здесь утвердилъ.

Любви и дружбы слово

Какъ въ прошлые года

На пиръ веселый снова

Призвало насъ сюда:

И снова гостья – радость

Душевный пиръ живитъ,

И снова жизни сладость

Въ сердцахъ у насъ кипитъ.

И вы опять здесь съ нами,

Вы, Жизнь, Краса пировъ!

Сюда примчались съ вами

Восторги и любовь.

Примите чаши наши

Съ желаниемъ отъ насъ,

Чтобъ счастье полной чашей

Лилося векъ на васъ.

А вамъ вождямъ призванья,

Вождямъ пировъ, – ура!

И вамъ, друзьямъ собранья,

Ура! Ура!

РГАЛИ.

«Леонид или ночная лампада»

Стихотворный рассказ. Сочинения Н. Н-ва. Москва. 1840 год.

Леонид

Воображение кипит,

Воображение играет,

Светильник мысли зажигает

И мир идей животворит;

Как электричество родится

И также быстр его полет,

Оно, как молния змеится,

Как молния палит и жжет;

В архивах роется былого

И обветшалое живит,

Умерших пробуждает снова

И жизнью новою дарит,

И созидает, и рисует,

В искусства проливает свет,

И им одним живописует

Картины дивные поэт.

Родит оно предначертанья,

И чем огонь его сильней,

Тем производятся смелей

Все гениальные созданья;

Его объятые игрой,

Мы даже в бедствиях счастливых

И вдаль уносят нас порой

Его волшебные порывы.

Оно, как коврик самолет,

Из края в край перелетает,

Небытие осуществляет

И в необъятное несет;

Лишь волю дай, оно взыграло,

Прервалась нить тяжелых дум,

И очарован гордый ум

И чувство сердца запылало,

Куда летишь, не знаешь сам:

Из этой пристани юдольной

Несешься мыслью своевольной

К жилищу духа, – к небесам

Но слишком улетать далеко

Претит Минервина сова:

Вскружиться может голова,

Когда поднимешся высоко;

Со мною тихо над землей

Воображение носилось,

Его велением открылось

Минувшее передо мной.

Одни былые приключенья

Намерен вам я рассказать;

А вас, хотя из снисхожденья,

Прошу покорно не зевать.

Быть может, согрешу порою,

Не так иное передам;

Смиряюсь трепетной душою,

Судишь предоставляя вам.

Простите мне мои паденья,

Ошибок множество моих:

В созданиях воображенья

Скажите, в мире, кто без них?

I

Сокрылась полночи Царица

За рябью мелких облаков,

Красавица ночных часов

Вдали рисуется зарница.

С полудня ветер передовой

Порывом сильным повевает

И глухо в тишине ночной

Гром отдаленный загудает.

Усеяв берега наклон,

Лежит село, оно заснуло,

Лишь слышится порою звон

Сторожевого караула:

Близ храма домик небольшой

И полисадник с цветниками,

И чистой сочится слезой

Ручей соседний меж камнями.

Проникнем внутрь: все в тишине

Все дышит негою смиренной

И с книгою старик почтенной

Беседует наедине.

В киоте перед образами

Лампада тихая горит,

Направо тол и шкаф стоит:

В нем книги разными рядами;

Пленяя взоры чистотой,

За занавесью шелковой,

Подушки и матрас пуховой

Одеты белой простыней;

Украшен снежной сединою,

Житейским опыта венцом,

Старик сидит перед окном,

На стол облокотись рукою.

Его все жители села

Отцом и другом называют

И овцы паствы прославляют

Благие пастыря дела.

Святым примером жизни строгой

Как светоч, он вперед идет

И вверенных ему ведет

Предначертанною дорогой.

Мудрец он истинно прямой,

В своей глуши уединенной

Доволен он, в душе смиренной,

Другими и самим собой;

Произведения искусства

Старик от юности любил

И ими сладостно поил

Он сердца жаждущие чувства;

В слепом усердии своем

Он с непритворною душою

Любил беседовать порою

С бумагой, мрамором, холстом.

И муз поклонник безусловный,

Он тайну чистую постиг,

Ему понятен был язык

Красноречивый, но безмолвный:

Святой поэзии цветы,

Резца и кисти выраженья,

Природы дивной красоты

Ему дарили утешенья,

В замену светской суеты.

Судьбы коварной перемены

Он в утро жизни испытал

И тихий вечер услаждал

Струей чистой Иппокрены.

«Грешу» он думал, иногда;

«И трачу время по пустому,

Утеха сердцу ретивому

Изящное, – моя беда!

Бывало, шумные столицы

Бывало, шумные столицы

Лишь для него я навещал,

И родины моей границы

Лишь для него переступал;

Бывало, как самодовольно

Перед картиной я сижу

И весь окованный, невольно,

Уйти хотя, не отхожу;

Случалось, что заботы бремя

К другим занятиям влечет,

Но сердце разум окует

И нужное теряет время;

Тогда, не только над душой

Не властен царь ее – рассудок;

Но деспотизм теряет свой

Сам идол статуи – желудок.

В деревне, мертвая печать

Чарует глушь уединенья

И может нам, для утешенья,

Бессмертное передать.

И как люблю я с человеком

Отсутствующим говорить!

Одно нам средство, не у ныть

И медленно следить за веком;

Но в жажде духа я хожу,

Сгорая мукою Тантала,

В литературу я гляжу

Сквозь тусклое окно журнала.

Благословен язык Римлян,

Язык Гомера и Тевтонов,

Они собрали дань поклонов

И удивление племен;

Люблю их сладкие напевы,

Их вечно пламенный перун,

Огня сердечного пригревы

И дивный звон волшебных струн;

Поэзии дожди и громы

Они умели сохранять,

На ниву тощую – в альбомы,

Дары небес не расточать:

Расстраивать боялись лиру,

Рождать стыдились комплимент —

Ума мишурный позумент,

Постыдный фимиам – кумиру;

От света их бежала тьма,

Они лишь истину искали

И небожителя, ума,

Земною грязью не марали.

Постыдно идолам служить

Тому, кто дар приносит Богу,

Он избрал верную дорогу

И к небу долг его парить.

Летая мыслью свободной

За беспредельностью миров,

Толпы земной, толпы холодной,

Чуждаться должен он оков.

Беседуя с самим собою,

В уединении старик,

Так проповедовал, порою,

Правдивой истины язык.

Он прав, глагол красноречивый

Не должен унижаем быть:

Напрасно лестью прихотливой

Мы медь желаем золотить;

К чему излишняя забота?

Природный ей изменить звук,

Слетит обмана позолота

И весь откроется недуг,

Товара скрытая доброта.

Ещежь, возможно ли терпеть

Чтобы, как змеи, пресмыкались

В лазурь могущие лететь,

Чтобы поэты унижались?

Для змей и гадов создан дол

Не пресмыкается орел

II

И так, старик, очки надвинув,

Сидит безмолвно под окном,

Меж тем как, с тучами нахлынув,

Разгрохотался ярый гром.

Чрез сени есть еще светлица,

В ней, цвет поблекнувший весны,

Хлопочет старая девица,

Передвигая чугуны;

Кривой батрак на лавке дремлет,

То в полусонье буре внемлет,

То, от удара, пробудясь,

Вдруг озирается крестясь;

Стоит у печи Маргарита

(Так знали деву старых лет),

И кот, любви ее предмет,

Мурлычет грустно у корыта.

Кругом расставлены горшки,

В углу ухваты с кочерьгою,

Ведро, с колодезной водою,

И в нем капустные вилки.

Все это гений Маргариты

В порядок стройный приводил,

Два раза кушанье творил,

Стол не блистательный, но сытый.

Дом, садик, кухня, огородов,

Везде труды, везде заботы;

Но бремя трудное работы

Она без ропота несет;

Притом же старичок почтенный

Прохожих любит зазывать,

И долг ее определенный

Их успокоить, угощать.

Ее помощником, на службе

Один Антон, – батрак кривой,

И потому между собой

Живут они в ужасной дружбе.

А чтож о нем? он не дурак,

Работать также не лепится,

По мере сил своих трудится,

Без меры нюхает табак;

Но в сторону три эти глаза,

Об них я должен помолчать,

Мы в продолжении рассказа

Еще увидимся опять.

Несется из избы соседней,

Где пастырь наш один сидит,

Вопрос: «друзья! Кто там в передней,

Куда давался Леонид?»

Кухарка кинулась проворно,

За нею тащится Антон

И басом возглашаем он:

– Знать на дворе-с! – «Прошу покорно!

Я не заметил как ушел;

Все здесь сидел он и вертелся

Что, чай на бурю загляделся?

Вот утешение нашел!

Поди, разведай, где он бродит?»

Батрак с кухаркою идут

И, через несколько минут,

Мой Леонид в светлицу входит;

Сухой нет ниточки на нем

И весь промочен он дождем,

Спешу его знакомить с вами,

И небогата чудесами,

Ее, не многими словами,

Перескажу я вам слегка:

Отсюда, с версту, за рекою,

В деревне жил его отец;

Но Леонид мои, наконец

Остался круглым сиротою,

Один, без руководства, так,

Как без Минервы Телемак.

Именье, гончие собаки

До неуплаты довели,

Из личных ссор, едва до драки

Заимодавцы не дошли;

Бранились, вздорили, кричали,

Едва не добрались до пуль,

Всю движимость перетряхали,

А результатом вышел – нуль.

Именные, между тем, ценили,

Потом опеку наложили,

Потом, как водится, оно

С аукциона продано. —

Как будто сад отгородили

И деревцо одно забыли,

И там в пустыне полевой,

Оно стоит за городьбой;

Погибает бедное растенье,

Когда искусный садовод

О нем не примет попеченье,

И в сад к себе не унесет!

Притом, какой же будет плод

Ветвей и штамба направленье?

Малютку бури заедят,

Жары, ветры, морозы, снеги,

Прививок нежный истребят

И не созрелые побеги;

А на долине, одинок,

Один остается – дичок.

Несчастный Леонид остался

На трудном жизненном пути,

Младенцем сирым, лет пяти;

Но к старцу доброму попался.

Героя нашего он взял

Из чистого благодеянья,

Он сердце дать ему желал

И верный капитал: – познанья;

Хотя процент с него, порой,

Бывает: горести с сумой.

Старик старался понемногу

Его заставить полюбить

Образования дорогу

И им уме руководить.