Kitabı oku: «Ты у него одна», sayfa 2
– А это никого не должно волновать! Тебя, дорогая, в первую очередь! – Данила забавлялся. Боже, как он веселился, видя ее обессилевшей и злобной. Не надменной и холодной, а такой вот – растрепанной и вышедшей из себя. – Слушай, Эмка! – Он вдруг шлепнул себя по лбу. – Как же я это сразу-то… Малыш! Ну ты бы сказала, честное слово…
Он пошел прямо на нее, попутно расстегивая пуговицы на рубашке.
– Ты чего?! – Она опешила сначала, не сразу поняв, куда он клонит. – Что я должна была тебе сказать?!
– Ну, детка, расслабься. – Он легко сломал ее сопротивление, закрутив упирающиеся ему в грудь руки ей за спину. – Ты же ревнуешь! Ты же должна это понимать.
– Черта с два ты угадал, гад! – Эльмира все еще пыталась вырваться, хотя прекрасно знала, чего стоят ее силы против его. – Мне просто противно… Мало же тебе времени понадобилось, чтобы опуститься так низко. Хотя о чем это я?! Ты и не поднимался! Ты так и прозябал на том самом дне, где я тебя сдуру обнаружила однажды…
Он ее ударил! Он впервые ударил ее. Наотмашь, хлестко, одними пальцами. Сначала выпустил ее, попутно оттолкнув, а затем ударил.
– Ты!!! Ты меня ударил?! – зашипела она, пятясь и во все глаза уставившись на Данилу. – Ты это сделал?!
– Да, черт возьми! Я это наконец-то сделал! – Никаких угрызений совести в голосе, казалось, что он был вполне доволен собой. Уронил себя на подлокотник кресла. Слегка откинул назад голову и несколько минут оценивающе ее разглядывал. – Оказывается, это не так кощунственно, дорогая, – ударить свою супругу. В этом даже есть некая прелесть… Особенно когда жена этого заслуживает. А ты, несомненно, заслужила, дорогая. Несомненно.
После этих его слов Эльмира стремительно ринулась к себе в спальню. С силой шарахнула о притолоку дверью и быстро повернула ключ в замке.
Она не слышала, ушел Данила из дома или нет. Не помнила, как зародился и минул день, сменившись сиреневыми сумерками за окном. Она лежала без движения, уставившись немигающими глазами в потолок, и мысленно читала по себе панихиду. Отчего-то в его рукоприкладстве, пусть и не столь болезненном, она углядела символ своего окончательного падения. Не его, а своего собственного. Ей казалось, что это не Данила унизился, ударив женщину, а ее опустили. Опустили так низко, что ниже уже быть не может. И самое страшное заключалось в том, что противостоять ему, попытаться что-то исправить, вернув себе лидерское положение, она уже не могла. Она это понимала, понимал это и он. Неспроста таким ликованием наполнились его глаза, пристально наблюдавшие за ее потрясением…
Вечером Эмма все же нашла в себе силы подняться с кровати и волоком дотащиться до ванной. Получасовой контрастный душ немного привел ее в чувство. Кожа покрылась мурашками. Зубы выбивали дробь, но на душе стало пусть и не очень спокойно, но и не так муторно.
Черт с ним, с Данилой, в конце концов. Пусть живет, как знает. Она для себя определила собственную роль рядом с ним – роль стороннего наблюдателя. А все остальное – не ее проблемы. Что в конце-концов произошло? Ну тискалась рядом с ним какая-то шлюха, и что? Глупо было ревновать, а то, что она ревновала, Эмма к стыду своему не признать не могла… Ну ударил он ее по щеке, так и ладно! Лишний раз доказал свое паскудство. И пускай не оправдывает себя тем, что якобы она того заслужила! Черта с два! Да, была холодна с ним все эти годы. Да, не любила. Так ведь никогда и не обещала этого! Говорила, что попробует. Пробовала – не получилось. Какие к ней теперь претензии? Любая другая давно бы за порог выставила со скудной котомкой: проваливай, мил человек, пока цел, надоели мне твои пьянки-гулянки. А она что? А она все это время терпела. За свекровью умирающей ухаживала. Мыла ее, кормила, переодевала. А ведь терпеть не могла покойницу. Та, кстати, отвечала ей тем же.
Даниле опять же каждое утро по две сотни отстегивала на кутежи. Конечно, не велики деньги, но он и таких в последнее время не зарабатывал…
Чашка кофе, выпитая в одиночестве на кухне, помогла ей прийти к выводу о том, что она теперь свободна. Что бы он себе там ни напридумывал относительно их совместного житья-бытья, ей плевать. Она свободна. И пусть кто-нибудь попытается это оспорить…
Он не спорил. Более того, после того объяснения, закончившегося пощечиной, они не сказали более друг другу и пары слов. И продолжалось это вот уже почти полгода.
Он не ушел, нет. Даже не переехал на квартиру своей матери. Жил по-прежнему с ней под одной крышей, лишь перетащил свои вещи в другую комнату.
Он больше не просил у нее денег. Хотя продолжал пить до недавнего времени. Где он брал средства – воровал ли, работал ли, – оставалось для нее загадкой. Но над ее отгадкой она не очень-то ломала голову.
Они почти не виделись. Данила уходил из дома, когда Эмма только-только открывала глаза. Целый день он где-то пропадал, как, впрочем, и она, всерьез взявшись контролировать работу двух принадлежащих ей продовольственных магазинов. А когда она возвращалась, в его комнате уже не горел свет. Они уже изволили почивать.
Эмма быстро принимала душ или ванну. В зависимости от степени усталости, озлобленности и озабоченности. Заученными движениями расстилала постель и, обессиленно ухнув на подушки, почти моментально засыпала.
– Тебя так надолго не хватит! – выдала ей сегодня за ланчем ее давняя подруга Лизавета, с которой они последнее время чаще обычного сталкивались по роду своей коммерческой деятельности. – Ты холодна как лед. Ты неулыбчива. Ты пашешь, как… как негр, если можно так выразиться! Эмка, ты очерствела. Оглянись вокруг, жизнь продолжается. Ты молода, красива. Не нужно хоронить себя в той глыбе льда, которую ты намораживаешь и намораживаешь вокруг себя.
– Мне так легче, – отмахивалась Эльмира, машинально подсчитывая ущерб от просроченного шампанского, вовремя не выставленного на прилавки. – Я кручусь, забываюсь. Все то говно, извини за выражение, но по-другому просто не скажешь, все оно куда-то девается. Его перестаешь замечать. Домой прихожу, валюсь в кровать и моментально отрубаюсь. Никаких чувств, никаких желаний.
– А что муж? Данила-то как это терпит? – Лиза была свидетельницей на их свадьбе и к ее супругу испытывала если не дружеское, то достаточно теплое расположение. А узнав о его героизме на чеченской войне, произвела его в разряд национальных героев.
– А что Данила? Данила сам по себе, я сама по себе. Живем в разных комнатах. Полгода уже не разговариваем. – Зная о симпатии приятельницы к ее мужу, Эльмира никогда не посвящала ее в свои семейные проблемы, но сегодня ее отчего-то потянуло на откровенность.
– Да ты что?! – Лиза уронила чайную ложку в вазочку с десертом и слегка приоткрыла ярко напомаженный ротик. – Ты и Данила?! Такой бравый парень! Косая сажень в плечах… Глаза… Боже, Эмка, ты чокнутая! В его глазах, в них столько любви было и вместе с тем столько муки. Я едва не плакала от того, как он смотрел на тебя. А когда из загса тебя на руках нес, я разревелась все же. Он тебя словно дорогую фарфоровую статуэтку в руках держал. Он так… так тебя берег от всего!
– Доберегся, – печально вздохнула Эмма, мысленно пытаясь припомнить, когда в последний раз видела Данилу. Звуки, свидетельствующие о его присутствии, время от времени слышала, а вот видеть… нет. Месяца два они точно не пересекались на восьмидесяти пяти метрах занимаемой ими жилплощади.
– И что?! Что он?! Как живет?! Чем живет?! – Лиза отодвинула от себя нетронутые взбитые сливки с каким-то непонятным ядовито-желтым наполнителем, уложила локти на стол и едва не легла на него грудью. – Эмка, ты совсем глумная! Да такого мужика в момент схватят! Сейчас ведь что кругом творится?! Одни кобели. Кобель на кобеле и кобелем погоняет. А твой Данила…
– Ну что мой Данила?! Что?! – Неожиданно от слов Елизаветы ей сделалось неприятно.
– Он… он верный. Про таких, как он, говорят: как за каменной стеной. Ты же совсем одна. Ни родителей. Ни братьев, ни сестер. Он же тебе за всех сразу был. Работал как проклятый, невзирая на твою обеспеченность… Боже, что ты натворила!.. – Лиза замолчала, несколько минут досадливо покусывая губы и покачивая головой. Потом вытянула вперед руку, дотронулась до локтя Эммы и проникновенно так поинтересовалась: – А у тебя никого нет?
– В каком смысле? – Эмма выгнула брови дугой.
Конечно, она не была дурой и мгновенно поняла, куда клонит ее приятельница. Интонация Елизаветы вкупе с ее заговорщическим подмигиванием, конечно же, яснее ясного свидетельствовали о ее домыслах относительно возможного любовника, существование которого Эльмире удавалось до поры скрыть. Она и сама, может быть, была бы рада такому повороту в своей судьбе, но, увы, порадовать подругу было нечем.
– Так и никого?.. – Елизавета, несмотря на ее симпатию к Даниле, явно была разочарована. Но тут же она снова обрадованно вскинулась: – А у него? У Даньки твоего? Может, у него кто-нибудь есть?
Рассказывать ей о развязной шлюхе, бесстыдно устроившей стриптиз на широкой публике? Нет, Эмма до такого опуститься не могла. Она недоуменно дернула плечами и лаконично ответила, что не знает. Разговор постепенно съехал на другую тему, и менее чем через десять минут дамы распрощались.
– Звони, дорогая, не пропадай. – Елизавета светски потерлась своей щекой о щеку Эммы и поспешила к своему «Вольво», но на полдороги все же притормозила и, оглянувшись на нее, пробормотала: – Данила… Данила… Знаешь, если ты хочешь, я наведу о нем справки. Не может же такого быть, чтобы молодой здоровый мужик прозябал полгода в одиночестве, довольствуясь объятиями постельных принадлежностей. Ну, как?
– Нет, не нужно, Лиза. Я не хочу об этом знать, – казалось, искренне ответила она ей и тут же устыдилась собственной лжи.
А ведь в самом деле ей было бы небезынтересно знать, чем он сейчас занимается. С кем проводит время? Судя по относительному порядку, оставляемому им за собой в ванной и на кухне, он пребывает в трезвости. Спьяну разве стал бы он вытирать за собой тарелки с чашками или протирать полочку с бритвенными принадлежностями? Нет, конечно. Он и не брился почти во времена запоев. Неужели она проглядела его обновление? Опять проглядела. Отчего-то все, что с ним происходило и происходит, проскакивает мимо нее. Порой бывало и интересно узнать, но такие порывы были непродолжительными, быстро иссякали и забывались. Однако сейчас…
Эмма мерила шагами пространство своего кабинета, из которого вытурила предыдущего генерального директора, пьяницу и бабника, и не могла не думать о своем муже. Вот ведь делать больше нечего, как тратить время на подобные размышления: пьет или не пьет сейчас ее Данила. Да и ее ли он вообще в настоящий момент? Может быть, уже давно другой семьей обзавелся, а в молчанку продолжает играть из вредности или из корысти…
– Черт! – вполголоса выругалась она, выходя из кабинета и цепляясь ремешком сумки за дверную ручку.
– Вы уже уходите?! – Изумление ее помощницы Лены, исполняющей обязанности и секретаря, и кадровика, а иногда, в интересах дела, и просто красивой женщины, было воистину великим. В кои-то веки ее хозяйка уходит с работы засветло. Обычно-то и сама торчит здесь до первых звезд, и людей терроризирует. – Вы больны?
– Нет, Лена, все в порядке. Решила просто сегодня пораньше домой вернуться. Кажется, кажется, у моего мужа сегодня день рождения…
Брякнула первое, что пришло в голову, а, брякнув, тут же пожалела. К чему было врать, если ее анкетные данные занесены в память компьютера. Ленке ничего не стоит щелкнуть парой клавиш и выудить информацию. К тому же зачем-то добавила это дурацкое «кажется». Хороша жена, если о дне рождения мужа говорит лишь предположительно…
На улице шел мокрый снег, что настроения ей не прибавило. С утра уже было весна началась. Солнышко ласково пригревало. Асфальт сох прямо на глазах, превращая огромные весенние лужи во влажно поблескивающие пятна. Она и на встречу с Лизкой согласилась скорее под воздействием весеннего погожего утра. Разве могла она предположить, что та сумеет так ее растревожить. А тут еще этот дурацкий мокрый снег, забивающийся в глаза и волосы. Холодящий щеки и леденящий душу. Бр-рр-р, нет ничего противнее этих влажных плотных комочков, бешено вращающихся вокруг тебя, норовя и тебя превратить в ледышку.
Эмма с облегчением опустилась на водительское сиденье своего «Пежо». Машина изумительного ласкового цвета «голубой лагуны» была ее любимицей. Она так и называла ее про себя: «мой пижонистый „Пежо“. Эмма заученно повернула ключ, мотор нежно заурчал, и теплый воздух салона быстро согрел ей руки.
Господи, она целую вечность не возвращалась домой так рано. Семнадцать ноль-ноль. Просто детское время… У подъезда вечный страж – тетя Зина, изумленно вытаращила на нее старческие подслеповатые глаза. А дома… А дома Данила. Окна их квартиры освещены. Свет какой-то яркий, нереально яркий. Или ей просто так казалось. Обычно-то она возвращалась, когда уже весь дом был погружен в сон. И окна их квартиры смотрелись тогда черными нежилыми провалами. А сейчас вон как ласково светятся. Хотя ее там и не ждут.
Она его напугала. Стоило только погромче хлопнуть дверью, как в кухне с жутким грохотом что-то посыпалось на пол. Следом его сдавленное чертыханье, а затем еще и звон разбитого стекла.
– Надо же, какой фурор я произвела своим появлением! – пробормотала Эльмира вполголоса и, подталкиваемая неожиданным азартным предвкушением, пошла, не раздеваясь, на кухню.
Данила стоял у окна и растерянно оглядывал остатки своего несостоявшегося ужина. Спагетти рассыпаны по полу. Рядом дуршлаг и перевернутая вверх дном кастрюля. Банка с соусом, расколовшаяся пополам и выплеснувшая свое пурпурное содержимое на кафельные плитки пола.
Эльмира застыла на пороге кухни и вперилась взглядом в мужа. Вернее, в мужчину, который еще полгода назад был ее мужем. Был, потому что сейчас он мало походил на того, прежнего.
Ну, во-первых, он был трезв. И, по всей видимости, пребывал в этом состоянии пару последних месяцев.
Во-вторых, он отрастил щегольскую бородку (!). Что, по ее мнению, ему совершенно не шло. Ничего шкиперского, так – бандит с большой дороги или уголовник. Он отпустил длинные волосы, стянув их в хвост. Вставил в ухо серьгу. И еще он, что, по ее мнению, не прибавляло ему мужественности, удалил все волосы на груди. Да и одет он был самым нелепым образом.
Кожаные штаны в обтяжку. Такая же кожаная жилетка, надетая прямо на голое тело. Узконосые сапоги со шпорами.
– Что за чертовщина?! – Не выдержав положенной паузы, она все-таки подала голос минуты через три.
Он давно забытым взглядом исподлобья посмотрел на нее и пробурчал едва различимо:
– Неожиданно получилось. Начал спагетти откидывать на дуршлаг. Дверь хлопнула. Все из рук выскочило…
– Я не об этом! – Эмма нетерпеливо сморщилась в сторону бедлама на полу. – Я о тебе. Ты сменил имидж…
– Ах, вон ты о чем. – Данила равнодушно дернул крепкими плечами и тоже без эмоций отрезал: – Это не должно тебя касаться.
– Я и не касаюсь! Ни тебя, ни всего того, что с тобой связано, я просто интересуюсь! Это так сложно понять? Еще сложнее ответить?..
Господи, к чему этот истерически-визгливый тон?! Самой себе противно, что уж говорить о нем. Даже в его непроницаемости была пробита брешь ее нервическим возгласом.
– У тебя неприятности? – вежливо поинтересовался ее супруг (теперь, наверное, уже бывший) и, присев на корточки, принялся совочком сгребать рассыпанные по полу спагетти. – Нервная ты какая-то сегодня. Да и вернулась раньше обычного…
– Надо же, заметил! Впервые-то за полгода!..
Эмма себя не узнавала. Отчего это вдруг поперло из нее все это недовольство?! Разве он не соблюдал условия их неозвученного соглашения? Зачем начинать все заново? Разве ей это не было удобно… до сегодняшнего дня?
Данила никогда не славился скудоумием, поэтому в точности продублировал ее мысли, поинтересовавшись:
– Зачем тебе все это, Эмма? Что на тебя вдруг накатило сегодня?
– Ничего!!!
Чтобы он не дай бог не заметил ее внезапно задрожавшего подбородка, не увидел заблестевших слезами глаз, она круто развернулась и метнулась к себе в комнату.
Он догнал ее у самой двери. Крепко ухватил сзади за плечи и, не прижимая к себе, строго спросил:
– Что случилось?! У тебя неприятности?!
– Пусти! – Она попыталась вырваться, но лишь запуталась в собственном плаще, вспотела и снова раздосадовалась на собственную неловкость. – Не твое дело!
– Да… Наверное, ты права. – Он выпустил ее, но, когда она взялась за ручку двери, быстро развернул к себе и, прижав к стене, приблизил свое лицо к ее. – Эмка… Ты не должна, я понимаю, но…
– Что «но»? – Ей хотелось сказать это резко, вызывающе, но вышло тихо и на удивление жалко. – Чего пристал?! Отпусти меня!
– Господи, какая же ты дурочка…
Его губы были совсем близко. Дыхание, щекочущее ей лицо, было свежим и чистым, без того тяжелого похмельного смрада, от которого она в ужасе шарахалась. От Данилы пахло кожей, табаком и хорошим терпким парфюмом. Одним словом, всем тем, чем пахнут, по ее мнению, настоящие мужики. А Данила казался ей сейчас настоящим. Если бы, конечно, не эта его выщипанная грудь. Как подросток, право слово…
– Эмма…
Давно забытый благоговейный шепот… Господи, у нее даже колени ослабли от этого шепота. И на миг вдруг захотелось, чтобы он сказал ей сейчас что-нибудь хорошее. Из той, из прежней их жизни. Что-нибудь славное, от чего у нее порой предательски нежно ныло сердце. Пусть это случилось лишь пару раз за прожитые с ним пять лет, но случилось же. А сейчас… Сейчас ей этого до боли захотелось. Ей было просто необходимо услышать от него что-нибудь…
Он ничего не сказал. Он предательски быстро откачнулся от нее. Поднял с пола оброненную ею сумочку и, сунув ей ее в руки, с кривой усмешкой пробормотал:
– Я почти успел забыть, какая ты красивая.
– Это хорошо или плохо? – все еще находясь в каком-то непонятном замешательстве от его близости, пробормотала Эмма едва слышно, почти интимно.
– Это? Это делает меня слабым.
И он ушел. Ушел в кухню, снова загремев там посудой, может, излишне громко. Ушел, оставив ее на пороге ее комнаты. Такую вот ослабевшую, размягшую, растерянную. Да начни он сейчас раздевать ее прямо на пороге, она бы его не остановила. Почему он этого не сделал?! Мог хотя бы попытаться… Он больше не хочет ее? И как вытекающее отсюда – он больше не любит ее.
На нетвердых ногах Эльмира ввалилась в свою комнату. Натренированным движением повернула ключ в замке. Сползла по стене на пол, не замечая, что так и не сняла плаща и сапог, и расплакалась…
А ночью опять этот сон.
Она видит себя сидящей в глубоком кресле перед телевизором, а из груди ее в области сердца торчит огромный нож. Кровь сильными толчками вытекает из раны, но боли нет. Потом она встает, вытаскивает нож, кровь останавливается. Эмма видит, как она подходит к зеркалу, поднимает руку и внимательно оглядывает себя. Удивительно, но рана от ножа исчезла, а вместо этого чуть левее груди, почти под мышкой, у нее три огромных кровоточащих рубца. Два почти затянулись, а третий совершенно свежий, незаживший. И он болит, болит, болит так, что дышать трудно…
Эмма застонала, заметалась и проснулась.
Пять часов утра. За окном темно. В квартире тишина. Она поднялась с постели и немного походила по комнате, пытаясь унять яростное сердцебиение. Почему, интересно, этот сон настолько лишает ее покоя? Ничего ведь в нем нет дикого и ужасного. Случались видения и куда более жуткие. Просыпалась иногда с криком. А потом ничего – отходила, забывалась. Тут же совершенно непонятная реакция. Сначала оцепенение. Затем замораживающий душу страх. И потом на весь день тоска необъяснимая. Гложет и гложет под ложечкой. Словно предчувствие беды какой-то. Хотя что еще ей может угрожать сейчас? Сейчас, когда она всего и так лишена. Родители погибли. И мужа она, по-видимому, окончательно оттолкнула.
При внезапно нахлынувших мыслях о нем Эмма вдруг встрепенулась. Интересно, дома ли он? На цыпочках подошла к стене, соединяющей их комнаты, приложила к ней ухо и прислушалась. Нет, ничего не слышно. Совершенно ничего. Да и глупо было бы надеяться уловить какие-нибудь звуки в пять часов утра, когда человек спит. А дыхание его… Его из-за стены не услышать. Она его и у спавшего рядом Данилы редко слышала, иногда даже тормошить приходилось, настолько страшным казалось ей его ночное безмолвие. Словно он умер…
Представив, как она выглядит, изогнувшись в немыслимой позе и шпионя за собственным мужем, Эльмира застонала уже не во сне, а наяву.
– Нет, ну что я делаю вообще, а?! – прошептала она и, в сердцах пнув подвернувшиеся под ноги тапочки, пошла на кухню.
Она нарочито сильно шарахнула дверью о притолоку. Так же умышленно громко, не опасаясь, что ее услышат, зазвенела стаканами, достала один и налила себе негазированной минералки. Задвигала стульями, усаживаясь за стол. Спросить себя, для чего она играет в «барабашку», она даже не пыталась. Ей это было не нужно. Она знала причину.
Ей до боли в животе хотелось его разбудить. Увидеть его заспанного, недовольного, что-нибудь спросонья бурчащего, предпочтительно что-нибудь грубое, еще лучше вульгарное. Чтобы с нее сползло наконец это дурацкое оцепенение, которое она вчера, засыпая, так и не смогла в себе побороть…
Данила появился в дверном проеме, когда она уже перестала его ждать. В узких черных трусах, босой. Мускулистый и до одури желанный. Ей даже скулы свело, как захотелось до него дотронуться.
«Боже мой! Что со мной творится?! Ему же меня неделю приходилось уламывать, чтобы уговорить на один акт любви! Он же молил меня об этом. А сейчас мне впору ему в ноги бросаться. То-то он потешится…»
– Не спится, дорогая? – отвратительно догадливо ухмыльнулся он. – Гормоны или кошмары?
«И то и другое», – хотелось ей ответить, но она промолчала, продолжая глазеть на него.
Господи, до чего же он… Как бы это выразить в словах поприличнее… Нет, какие к черту приличия, если трусы едва его достоинство прикрывают, а оно у него очень даже…
Под его всепонимающим взглядом она неожиданно покраснела. Данила, не опуская глаз, медленно подошел к столу и сел напротив.
– Ну что у тебя стряслось?
– У меня? С чего ты взял? – Она с совершенно беспечным видом (ну старалась, видит бог, старалась, чтобы так вышло) дернула плечами и даже попыталась улыбнуться ему.
– Твое неожиданное, как бы это выразиться, появление в моей жизни… Я полгода о твоем существовании догадывался лишь по клочьям пены на стенах ванной да по забытым тобою мокрым полотенцам.
– Ложь! Какая чудовищная ложь! – Эмма заерзала на стуле, вдруг вспомнив ни к месту, что из всей одежды на ней одна лишь тонюсенькая, короткая до абсурда батистовая ночная сорочка. – Я все за собой убираю.
– Возможно. Но дело сейчас не в этом.
Данила попробовал взять ее руки в свои, но она дернулась, как от удара током. Нечего здесь перед ней мышцами поигрывать! И откуда, интересно, в такое время года у него вдруг загар? Солярий недешев, а он…
– Ты работаешь? – неожиданно проявила она интерес, машинально подливая себе минералки, чтобы хоть чем-то занять подрагивающие руки.
– Да. – Если он и удивился, то не подал виду. Просто сидел и смотрел на нее с отсутствующим выражением на лице, которое из-за его дурацкой бороды сделалось совершенно чужим и непроницаемым.
– Кем… если не секрет, конечно.
– А если секрет, то что?
Простой же вопрос задала. Неужели так трудно ответить?! А у него на физиономии снова никаких эмоций. И до ответа не снизошел.
– А то! – Эмма повысила голос, хотя изначально не собиралась этого делать. – Если ты опять во что-то такое впутаешься, то пострадать можем мы оба!
– С чего бы это? – Неловко, не мастерски разыгранное изумление. Она заметила, что в нем что-то дрогнуло. Вот и губы облизнул, а это у него всегда признак нервозности. – С чего ты можешь пострадать, интересно? Я везде числюсь холостяком и…
– Ах вот как! – Кто бы мог подумать, что ее так подстегнут его совершенно безобидные слова. Внутри все, буквально все, зашлось от гнева. – Холостяком, значит?! И с каких это пор ты холостяк?! Можно полюбопытствовать?! И паспорт уже вычистил?! Что же до сих пор жилплощадь не очистишь?!
Ляпнула и тут же пожалела. А ну как сейчас встанет и начнет собираться? Что ей тогда делать?! Кидаться ему в ноги и просить остаться. Просить прощения. А за что? Нет, она этого не сделает, хотя и боится. Боится не столько его ухода, сколько одиночества. Полугодовой вакуум, в который она себя намеренно погрузила, не был полнейшим. Она все же знала, что он живет рядом. Что он жив, наконец. А если уйдет…
– Ты хочешь, чтобы я ушел? – Данила спросил это едва слышно.
Так же тихо она ответила:
– Нет!
Того, что произошло потом, она очень долго не могла себе простить. Она проклинала потом себя за то, что подошла к нему и, опустившись рядом с его стулом на пол, положила голову ему на колени. Ругала на чем свет стоит за то, что, когда он осторожно тронул ее волосы, она беззвучно заплакала и еле различимым шепотом попросила:
– Возьми меня, Данила! Пожалуйста, возьми меня…
А потом… Потом ничего не произошло.
Данила осторожно встал. Поднял ее. Поставил на приличном расстоянии от себя, преградив жестом ее внезапный порыв кинуться ему на шею. Совершенно не заботясь о том, что она видит его возбуждение, поцеловал ее в лоб и, повернувшись к ней спиной, вышел из кухни.
Она еле удержалась, чтобы не броситься за ним следом. Чтобы не развернуть к себе и заставить, заставить вернуться к ней. Заставить стать опять прежним: нежным, любящим и преданным Данилой. Ее Данилой…
– Лучше бы ты туда выстрелил, подонок! – закричала она, глядя на его мускулистую загорелую спину, и зарыдала уже в полный голос.
Он не повернулся. Не кинулся успокоить ее. Притормозил на секунду, а через мгновение уже заперся в своей комнате.
Большему унижению она не подвергалась в своей жизни никогда. Даже когда он ударил ее и она считала свою жизнь проигранной, ей не было так стыдно перед самой собой, как сейчас.
– Сука! – шипела она своему отражению в зеркале, нанося утром тональный крем на щеки. – Грязная, похотливая, озабоченная сука!!! Лучше бы ты сдохла тогда, пять лет назад! Лучше бы тебя не стало! Сука!!!
Быть отвергнутой мужчиной – очень тяжелое испытание для самоуверенной женщины. Но быть отвергнутой собственным мужем, которого никогда не причисляла к разряду людей, достойных себя… Чье присутствие теперь лишает душевного покоя…
Такой оплеухи Эльмира от судьбы не ждала. Чего угодно, но только не этого дурацкого вожделения, которым она вдруг воспылала к мужику, чьи прикосновения ей были до отвращения непереносимы прежде и который теперь плевать на нее хотел.
– Ты сошла с ума, – подвела она черту под своим самобичеванием и выкрасила губы пурпурной помадой.
Под стать макияжу было и ее сегодняшнее облачение. Короткая юбка, едва прикрывающая попу. Высокие сапоги. Короткая курточка. Ни шарфа, ни платка на шею. Абсолютно ничем не защищенная обнаженная кожа шеи и верхней части груди.
– Плевать! – злобно усмехнулась она своему отражению в зеркале прихожей. – Из леди в б…и. Пусть так оно и будет.
Заслышав какое-то шевеление на кухне, она прямиком взяла курс туда.
– Доброе утро, дорогой, – пропела она развязно, промаршировав к газовой плите и бесцеремонно заглянув под крышку кастрюли, в которой ее супруг что-то готовил себе на завтрак. – Вкусно пахнет…
– Доброе утро.
Господи, сколько безучастия в голосе. Никакого удивления ее появлению в столь неурочное время – в восемь часов утра она никогда не поднималась, а тут уже во всеоружии… Более того, мог бы хотя бы из вежливости изумиться, почему это она почти голышом собралась выходить на улицу.
Нет, ничего подобного. Посмотрел пустыми, ничего не выражающими глазами в ее сторону и продолжил нарезать сыр.
– Кофе угостишь? – из какого-то злорадного упрямства поинтересовалась она, усаживаясь подле него и закидывая ногу на ногу.
Данила понимающе хмыкнул и плеснул ей из кофеварки чашечку угольно-черного кофе. Так же молча выставил перед ней сахарницу, зная, что она не пьет кофе без сахара. Пододвинул блюдце с сыром и, отвернувшись от нее к плите, принялся помешивать овсянку.
Вот так-то… Никакого потрясения, никакого удивления или даже любопытства она своим появлением не вызвала. Ни комментариев, ни вопросов, ровным счетом ничего. Повернулся к ней спиной, словно лицезреть его спину является для нее преприятнейшим занятием, и мешает кашку.
Потягивая кофе, Эмма настолько заметалась в своих тревожных мыслях, что не сразу услышала, что он о чем-то ее спрашивает.
– Прости, я не расслышала. – Внутренне она моментально подобралась и завибрировала: ну вот, наконец-то. – Повтори, пожалуйста, вопрос.
Он неторопливо повернул краник горелки. Вылил содержимое кастрюльки в глубокую тарелку и, лишь залив кастрюлю водой, соизволил повторить:
– Ты настолько нуждаешься в деньгах?
– То есть? – Она едва не подавилась куском сыра, настолько нелепым показался ей его вопрос.
Она даже сразу и не поняла его подтекста. А когда он ей его озвучил, еле-еле удержалась на стуле.
– Что?!
– Я в третий раз спрашиваю у тебя: ты настолько нуждаешься в средствах, что тебе приходится зарабатывать телом?
– ??? – Слова завязли у нее в горле. Они просто не могли выплеснуться наружу от удушливого спазма, остановившего ее дыхание.
А Данила между тем продолжал свою игру. Обошел ее, окаменевшую, вокруг несколько раз, нарочито медленно оглядывая каждый предмет ее туалета и вовсю забавляясь ее оторопелым видом. Потом встал перед ней. Приподнял ее лицо за подбородок. Большим пальцем правой руки больно провел по губам, размазывая жирную помаду, затем по щекам и вдруг с плохо скрытым презрением произнес:
– Если бы ночью ты мне сказала, что нуждаешься в средствах, я бы взял тебя, оплатив твои услуги…
И тут случилось страшное – она завыла. Завыла дико, безумно, ухватившись за лацканы его кожаной жилетки и норовя опрокинуть его на пол. Этот крик наверняка был слышен многими. Не слышала его лишь она. Она чувствовала, что рот ее кривится, издавая какие-то звуки, но ничего не слышала. Она смотрела на Данилу безумными вытаращенными глазами, но ничего не видела. Какая-то сумасшедшая сила несла ее, кидая из стороны в сторону. Она пыталась справиться с ней, но не могла. Темнота то сгущалась над ее головой, то рассеивалась. Ее кружило, выворачивало наизнанку, било обо что-то. Эльмира ничего не понимала. И еще этот страшный, непонятно откуда взявшийся гул ветра. Очнувшись, она почувствовала страшную жажду, рот буквально спекся, словно она долго пробыла в безводной пустыне.
