Kitabı oku: «Зеркальный бог», sayfa 2

– Тиянтер сгорел! В полчаса!

– Господи! – всколыхнулся Передрягин. – Никак, совпадение… Когда?!

– Вчерась пополудни. И гореть бы целому кварталу, коли б не снегопад!

«Стало быть, сутки прошли», – отметил про себя Викентий Гаврилович и тут только обратил внимание, что и деревья, и зазеленевшая было земля, и крыши дворовых построек, – все засыпано тяжелым липким слоем снега… В каком-то полу-оцепенении он подошел к столу и, не ведая что творит, вновь бросил кости на карту города. На этот раз они упали прямо на макушку Соколовой горы. Та покосилась, меняя форму, а с ее боков, как букашки с листа, сползли домики.

– Готовь пролетку! – приказал в окно капитан.

– Какую пролетку, барин! – возразил несговорчивый конюх. – Впору сани запрягать!

– Запрягай что хочешь, – капитан от нетерпения сорвался на визгливый крик, – но чтоб через пять минут все было готово!..

К Соколовой горе сани подлетели часа через три.

4.

Повсюду сновали кареты скорой помощи, трубили и звонили пожарные команды.

– Что случилось, матушка? – спросил Степан у бедно одетой старушки, с трудом державшейся за столб газового фонаря.

– И-и, милай, – всплакнула она. – хибарки-то наши провалились сквозь землю. Стояли себе мирно, и вдруг сегодня, средь бела дня – оползень! Раз и – проглотил их! Горе-то какое!.. – Слезы градом покатились по ее морщинистым щекам. – Внученька моя… Уж не знаю: жива ли… Все копают да выкапывают… Много их там. Всю ночь напролет копали. Семь человек уж достали. А моей средь них, слава Богу, покуда не оказалось… И за что такие напасти?!.. Ах, бедныя-бедныя! – запричитала она и без сил привалилась к столбу.

– Куда ехать? – спросил Степан хозяина.

Передрягин не ответил. Он сидел в пролетке, как восковая кукла, и весь дрожал мелкой дрожью.

– Э-э, да вы, барин, никак простыли, – решил конюх и поворотил оглобли домой.

В имение приехали к полуночи. Осторожно положив капитана в постель, слуги разошлись по дому, шепотом обсуждая нездоровье хозяина.

А тот лежал в темноте и размышлял вслух:

– Выходит, ОН мне дал такую силу… Но ведь это же – грех, преступленье! Сам! Своими руками!!.. А, впрочем, разве это я убивал?!.. – Он нервно рассмеялся. – Бред!.. Завтра же поеду к уездному лекарю. Пусть нервишки подлечит: микстуру пропишет, или на Воды отправит… И впредь о господине Вольноре ни-ко-му! И себе тоже…

Он закрыл глаза и тут же заснул. И приснился ему Вольнор в своей волчьей шубе. Строго глянул на Передрягина, укоризненно произнес:

– Что ж это вы, любезный, людей убивать надумали? Я ведь просил хорошенько ознакомиться с подарком. А вы что? С налету да с наскоку решили судьбу изменить? Ведь там, в коробке, на самом дне, инструкция лежит. А вы ее пропустили. Вот и натворили бед, Викентий Гаврилович! – Но тут же примирительно добавил: – Ну, ладно, мертвых не вернешь, только в дальнейшем умнее будьте. – Он помахал ему рукой и пропал, а Передрягин проснулся.

Добрался он кое-как до прихожей, выпил кружку теплого кваса и направился в свой кабинет.

На этот раз он осторожно заглянул в коробку, чтобы, не дай Бог, не уронить что-нибудь на карту города. И вправду: на самом дне лежала бумаженция, на которой большими буквами было написано: ИНСТРУКЦИЯ – и больше ничего! Он перевернул ее другой стороной, потом вверх ногами, зачем-то посмотрел на свет – ни единой буковки!

– Странно!.. – обескуражено сказал Передрягин. – Что ж это за сон такой?..

И еще раз принялся внимательно рассматривать картонных человечков. Бог мой! Да ведь их лица совершенно были похожи на лица официальных губернских властей! Вот – сам губернатор, с вздернутым мясистым носом, пышными бакенбардами и знаменитой шишкой на лбу, вот – судья, с заплывшими от горячительных напитков глазками… А где же, где же… ах, вот он! Прокурор, худой и желчный, словно проглотил таракана…

Передрягин даже расхохотался, позабыв на миг о страшных событиях последних дней. И вновь, словно по чьей-то указке, не понимая, что делает, расставил каждого у здания, к которому тот относился: губернатора прислонил к входу в его дом, Начальника пожарной охраны – у пожарной каланчи, судью – у здания городского суда, полицмейстера – у Главного полицейского управления…

Расставил – и еще раз подивился схожести картонных человечков с их живыми оригиналами.

Глядя на полицмейстера, отставной интендант вдруг возмутился вслух:

– Отчего этот вечно болеющий побочный сын графа Денисова без толку занимает пост, а губернаторские приказы вместо него должны исполнять другие?! Даже кузен мой гораздо лучше справится с его работой. Ведь как лихо он организовал поимку разбойников в Петровских лесах! Вот возьму – да и разжалую сего хворобу!

Он взял на ладонь картонного полицмейстера и сильно щелкнул его пальцами по носу, затем ножницами аккуратно срезал погоны и поставил сторожить будку, что при въезде в город. Потеха, как есть, потеха!

«Даже если эта игра как-то и связана с событиями в городе, – продолжал размышлять Передрягин, – уж это точно никак не исполнится! Видано ли дело, чтобы полицмейстер в одночасье превратился вдруг в сторожевого! А раз так, почему бы не развлечься еще немного?»

И переставил судью на место трактирщика «Чего изволите?» – тем более, что тот в прошлом году не поверил ему в долг… Трактирщику Передрягин приготовил другой сюрприз: он сделал его мальчиком на побегушках.

Словом, наигрался вволю и немало себя потешил!

Отсмеявшись и отдышавшись, отставной капитан кликнул дворовых девок и приказал накрывать на стол: очень уж он проголодался. Уплетая с большим аппетитом тушеные грибы в сметане и вареную картошку, посыпанную соленым укропом, он услышал под окном встревоженный голос полковника Албинского:

– Викентий Гаврилович!

Передрягин раздраженно скривился: не любил, когда мешали трапезничать. Он вытер губы о край скатерти и подошел к окну. В экипаже сидел белый, как официальная бумага, сосед.

– Слыхали новость?!.. – заорал тот на весь двор, вращая бесцветными глазами: – Судью-то нашего – тю-тю! И полицмейстера тоже! Говорят, приказ из столицы прибыл. Как вам это нравится?! Общественность в панике: новых назначений пока нет. Тут явно какой-то шахермахер… В какие времена живем!.. – Он сделал паузу, чтоб отдышаться и впервые понизил голос: – Я давно подозревал, что они оба… тайные агенты немецкого Двора… или того хуже: масоны! Но это – между нами. – Албинский заторопился. – Не буду вас утомлять, уважаемый Викентий Гаврилович! Надо успеть еще в два места… – он ткнул кучера острием зонта. – Пшел! – и через мгновенье лишь облако пыли висело под окном Передрягина.

На этот раз Передрягин почти не удивился. «Вот она в чем «ИНСТРУКЦИЯ!» – подумал он. – Теперь Я МОГУ ПРАВИТЬ ЛЮДЬМИ! Могу наказать, уничтожить, а могу и отблагодарить, устроить чью-то судьбу или карьеру…»

Такая мысль пришлась ему по душе: осуществлялись его сны. Он порылся среди картонных фигурок, всматриваясь в них, нашел там Скворцова и поставил его возле полицейского управления.

«Однако, – осенило вдруг капитана, – он и так уже фактически полицмейстер. Нет уж, если благодетельствовать – так в полной мере! Пусть, раз он мой родственник, тоже решает кое-какие судьбы! – И торжественно назначил его на пустующее место судьи. А в полицмейстеры решил произвести соседа Албинского. Пусть хлопочет: реже будет отвлекать по пустякам.

Словом, потрудился Передрягин на славу. Он вошел во вкус этой игры, и каждый день ставил новый спектакль. Ему понравилось играть чужими жизнями и судьбами.

Он стал чаще появляться в городе. Всякий раз, проезжая мимо губернаторского дома, с тайным наслаждением думал, что губернатор – хозяин лишь своей шишки на лбу. Настоящий Хозяин всего – он. Если что не понравилось – запишет в блокнотик, дома пролистает и – за дело: перетасует картонных человечков, бросит игральные кости у неприятного ему заведения. В общем, задышал всей грудью, зажил полной жизнью! Огорчало только, что никак не мог он придумать, как ему поправить свой достаток! Но потом решил и эту проблему: стал заключать со знакомыми пари на новые назначения.

Удивила и расстроила его в те дни неожиданная смерть кузена. Тот, насобирав тома судебных дел, перевязал их крепкой бечевой, повесил себе на шею и бросился вниз головой с моста. Капитану было так обидно, словно он получил свидетельство черной неблагодарности бывшего пристава.

Так прошел месяц-другой. Игра стала понемногу приедаться. Все, что можно было перевернуть с ног на голову – было перевернуто. Все варианты были разыграны. А Вольнор больше не появлялся: ни во сне, ни наяву, и Передрягин совершенно не знал, что делать дальше.

5.

Однажды, разбирая картонные фигурки, он увидел в одной из них… себя. Да-да! Определенно это был он! Даже бородавка на левой ноздре была тщательно прорисована.

Тут Передрягин воспрянул духом, и новые планы родились в его безумной голове.

«Как же я раньше-то себя не нашел!» – сокрушался он.

И тут же, не мешкая, назначил сам себя губернатором всего края. И не просто губернатором, а генерал-губернатором, так как он все-таки был военным. И переехал в губернский город, и занял губернаторский особняк в самом центре, и стал уже открыто повелевать людьми.

Теперь он стал подумывать о женитьбе. Ему давно нравилась одна особа. Только вот незадача – была она женою Прокурора. Передрягин, тем не менее, решил добиться ее благосклонности.

Для начала он отослал прокурора с проверкою в уезд. Сам же, не теряя времени, стал осыпать его жену всевозможными знаками внимания: присылал корзины с цветами, нанес несколько визитов, во время которых мало говорил, но часто бросал долгие многозначительные взгляды.

Наконец, устроил традиционный бал в своем доме и приурочил его ко дню Ангела своей замужней избранницы. Именно на балу он решил объясниться с «предметом страсти пылкой».

Он дождался момента, когда танцы были в самом разгаре. Молодые губернские чиновники под музыку носились по залу с дворянскими и купеческими девицами. Капитан предложил имениннице локоть и вывел ее в сад. Там, в беседке и должно было произойти событие, к которому он так тщательно готовился.

Передрягин с трудом встал на левое колено и надел на руку возлюбленной тонкий золотой браслет, сопровождая это действие стихами, которые специально сочинил накануне:

 
Я сегодня, как мальчик, доверчив:
Так хочу я поверить любви!
Ах, как светятся взгляды у женщин!
Но как звезды – глаза мне твои!
 

Он надеялся, что после этого должен был последовать поцелуй – для чего даже привстал с колена… Но прокурорша с негодованием оттолкнула стареющего губернатора, швырнув дорогой подарок в лицо.

С трудом дождавшись окончания бала, бывший отставной интендант, а ныне – губернский повелитель, решил более не церемониться с несговорчивой особой. Вновь пришла пора действовать проверенным способом: найти в адской игре картонные фигурки прокурорской четы и подчинить их судьбы своей воле.

Он искал игру Вольнора весь день и всю ночь. Обыскал старый дом, поднял на ноги слуг. Игра не нашлась… Может (но об этом не хотелось даже и думать), сам Вольнор похитил картонный город – кто знает! Так или иначе – жениться генерал-губернатору Передрягину не довелось.

С этого дня дела его пошли наперекосяк. В Петербург посыпались подметные письма от тайных и явных врагов с жалобами. Раньше, когда все делалось втемную, по волшебству – сам Передрягин был как бы ни при чем. Но теперь губернатор Передрягин отдавал конкретным людям конкретные приказания, множа тем самым количество недовольных, потому что править, как оказалось, он не умел…

Вскоре из столицы прибыл фельдъегерь с Царским Указом, чтобы доставить губернатора в столицу для отчета.

Остаток жизни он провел в казенном Желтом доме, привязанный полотенцами к ржавой больничной кровати.

СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

 
О, как легко мне стать счастливым:
лишь в клетку осень заманить…
 

Из старинного романса

1.

Невероятная по своей таинственности история приключилась в нашем уезде.

Недалеко от города П. жил одинокий дворянин Сергей Ильич Стрешнев.

Он был очень богат, имел дорогой дом, женился.

Сразу же после свадьбы отправились они с женой в свадебное путешествие по Италии. В дорожной карете проехали вдоль всего побережья, купались в изумрудных водах двух морей – Тирренского и Средиземного, обедали в небольших тавернах, покупали на рынках жареную рыбу, медовые груши, жирные маслины и сочный виноград. А еще пили прохладное вино в веселых кабачках. Побывали в Ватикане – в галерее Борджиа, стояли у Пизанской башни и у подножия Везувия, сидели на каменных скамьях Колизея и, затаив дыхание, дивились на фрески великого Рафаэля в церкви Санта-Мария дель Пополо. Словом, путешествовали на славу!.. Но однажды утром, проснувшись в номере маленькой римской гостиницы, молодой дворянин обнаружил, что его жена исчезла… Он поднял на ноги всех карабинеров Вечного города, но юная супруга как в воду канула!.. Целых три месяца посвятил супруг поискам жены. Он был потрясен, почти что сломлен и все не мог поверить в случившееся. Однако, так ее не найдя, – убитый горем, вернулся в Россию.

С той поры жизнь для молодого дворянина, видимо, потеряла всякий смысл. Он перестал выезжать в свет, интересоваться друзьями, забросил хозяйственные дела… Имение потихоньку приходило в упадок, но он этого не замечал.

Однажды, в конце мая, заехал к нему в имение старинный друг Александр Привалов, не ведавший про беду Сергея Ильича. С трудом узнал он в полуседом бородатом человеке с потухшим взором – еще недавно молодого беспечного влюбленного. Погоревав с ним за дюжиной привезенных бутылок шампанского да выкурив несколько трубок, Александр решил встряхнуть друга и предложил Стрешневу съездить в город на открытие нового частного театра купца Афонина.

Хозяин вначале наотрез отказался ехать, но чуть захмелев, согласился и даже обрадовался такому предложению, ибо не был в городе уже давно. Он велел достать из сундука фрак. После проведенных над Сергеем Ильичом цирюльничьих манипуляций, Привалов был рад отметить, что друг его приобрел почти прежний молодцеватый вид. Поехали.

Вот проехали городскую заставу, вот экипажи остановились у городского сада, напротив которого расположилось роскошное здание нового театра. При входе – Стрешнев кинул мимолетный взгляд на богиню Талию, держащую в одной руке комическую маску, а в другой – бубен, и отметил про себя, что лицо ее кого-то напоминает. Фасад украшали статуи девяти муз размером в человеческий рост, располагавшиеся на небольших постаментах. Привалов схватил его под руку и потащил внутрь…

Не дожидаясь, пока Керубино переоденется в платье Сюзанны, Стрешнев незаметно покинул театральную ложу в тот момент, когда Александр усердно поедал глазами дочку статского советника. Получив назад от швейцара свои перчатки, трость и цилиндр, Сергей Ильич поспешно вышел на театральную лестницу. Он уже протрезвел, и память его, задремавшая на время, стала вновь мучить душу.

Заметив хозяина, кучер Харитон подъехал поближе к ступеням и даже распахнул дверцу. Стрешнев еще раз кинул взгляд на богиню комедии, и вдруг… странная мысль пронзила его. Он схватился рукой за колонну, чтобы не упасть.

– Сережа! – раздался позади голос Привалова. – Вот где ты, беглец! Ну, неужто так можно: покинуть меня да еще вначале пиесы?! – Он посмотрел на него. – Э-э-э… да тебе, братец, нехорошо!..

Стрешнев только показывал рукою куда-то наверх.

– Она… – бормотал он. – Это она…

– Кто она?! – удивился Привалов, тщетно пытаясь увидеть то, что разглядел Стрешнев, и чего он сам не замечал.

– Ия… Муза Талия… Жена моя!.. – выдохнул Сергей Ильич и рухнул в объятья друга.

Тот растерянно огляделся по сторонам и, заметив внизу стрешневскую коляску, отчаянно замахал кучеру, но Харитон и сам уже бежал со всех ног.

– Хватай барина да вези-ка домой, – посоветовал Привалов. – Худо ему очень. Видать, умом тронулся.

Поддерживая Сергея Ильича с обеих сторон, спустились к экипажу.

– Виданное ли дело: каменную девицу признать своей женой, – кивнул Привалов в сторону мраморных богинь.

Харитон тоже мельком глянул на них и вдруг прошептал, быстро перекрестясь:

– Господи!.. Никак, барыня Ия Кузьминишна!..

На следующий день Стрешневу по просьбе Привалова нанес визит доктор, который был тут же отправлен восвояси. Это укрепило Александра во мнении о болезни друга. По городу проползли слухи о тяжком нездоровье Сергея Ильича.

Прошла неделя. Стрешнев почти не вставал с постели, о чем-то все время напряженно думал.

Наконец, в первое воскресенье, под вечер, он поднялся с кровати и позвал челядь:

– Филька! Васька! Чтобы к ночи были готовы. Поедем в город. И никому про то ни слова!..

Сергей Ильич велел им взять с собой крепкий длинный канат и несколько больших покрывал. Харитону же приказал снять с дуги колокольчики, а перед городской заставой свернуть.

– Через лесок, что ли? – удивился кучер.

– Именно, – ответил Стрешнев. – И тем же путем обратно.

– Ох, не застрять бы, барин! – с тревогой покачал головой Харитон. – Дорога, сами знаете: сплошной кисель. А возле оврага, не дай Бог, и вовсе завязнем.

– Делай что говорят, – холодно буркнул Сергей Ильич.

– Воля ваша, – обиделся Харитон. – Только после не извольте сердиться.

Как только часы в каминной пробили полночь, коляска с закрытым верхом спешно выкатилась со двора.

Весь день шел дождь, а к ночи еще и ветер поднялся. Стало сыро и промозгло. Настроение у слуг был прескверным.

– Может, вернемся?.. – вновь проворчал Харитон.

Сидящие с ним рядышком лакеи с надеждой прислушались, что ответит хозяин из-под кожаного навеса. Но тот молчал, закутавшись в плащ. Тяжело вздохнув, Харитон стегнул вожжами лошадей, и те нехотя припустили трусцой по темной вязкой дороге.

Обогнув городскую заставу и мостом перебравшись через Белоглинский овраг, они ехали к Театральной площади. Газовые фонари тускло освещали улицы. Стрешнев мысленно благодарил Бога за посланную непогоду. Вокруг не было ни души, лишь изредка тявкали из-под ворот сонные собаки. Да и то их голоса, почти что не были слышны из-за сильных порывов ветра и шума дождя.

К счастью, театральные светильники из экономии оказались погашены. На голове Музы Комедии красовался венок из роз, а сама она была изображена в развевающемся платье. Теперь, при сильном ветре, оно казалось настоящим и очень легким!

Читатель, конечно же, разгадал опасную затею Сергея Ильича. Но слуги по-прежнему ни о чем не догадывались.

Стрешнев поднес ладони ко рту, ибо голос его с каждым порывом ветра относило в сторону, и криком велел своим лакеям нести покрывала.

– А ты, – обернулся он к Харитону, – привяжи канат к запяткам коляски!..

Подойдя к скульптуре, Сергей Ильич сам начал крепко обвязывать статую другим концом каната. Филька и Васька очумело посмотрели на него.

– Убьетесь, барин!..

– Молчать! – гневно закричал он на них. – И пошевеливайтесь!

Слуг взяла оторопь. Но опасение, что театральный сторож может застукать их в самый неподходящий момент, заставило тотчас же броситься помогать хозяину.

Когда канат был привязан, а покрывала приготовлены, Стрешнев приказал Харитону отъезжать. Сам он встал с поднятыми руками возле статуи, чтобы тут же поддержать ее, когда Талия оторвется от пьедестала.

Канат сильно натянулся, казалось, он даже зазвенел на ветру. Статуя покачнулась…

Внезапно молния расколола небо на две части. Ярчайшая вспышка ослепила похитителей. Над головой, что есть силы, ухнул громовый раскат, эхом отозвавшийся за городским садом.

– Небо за воровство гневится! – крикнул Филька прямо в ухо Ваське.

Тот не успел ответить, как вторая молния разорвала непролазную тьму и с треском чиркнула по статуе. Тысячи искр брызнули во все стороны, жаля руки и лица, словно разозленные пчелы.

Слуги лихорадочно крестились:

– Господи! – причитали они. – Не убий! Пожалей! Прости!..

И тут, с третьей вспышкой, озарившей небесный простор, все увидели, что на руки мужа падает бесчувственная давно пропавшая молодая барыня.

– Ия! – закричал Стрешнев, обнимая ее. – Душа моя!

Глаза женщины были закрыты, она часто дышала. Сергей Ильич укрыл ее своим плащом и отнес в коляску. Комическая маска выпала из тонкой руки прямо под колеса, а бубен, что был в другой ее руке, – зазвенел, подпрыгивая по ступенькам театра.

Слуги с вытаращенными в темноте глазами без конца повторяли молитвы.

– Гони что есть силы! – крикнул Стрешнев Харитону. – Через заставу!

И на этот раз Бог миловал: проскочили они заставу без приключений, и теперь, скрипя рессорами, уже мчались по знакомой дороге домой.

Слуги, стуча зубами, перевели дух. Их одежда промокла насквозь, а руки окоченели. В кромешной тьме тонули и звезды, и лица похитителей. Лишь по мятному запаху скошенных трав можно было определить, что едут они через луга. Лошади были опытные: сами несли коляску домой, замедляя бег на поворотах.

Была глубокая ночь, когда госпожу внесли в дом и положили на диван в гостиной.

Она все еще не пришла в себя: мокрые ресницы дрожали, губы шептали что-то бессвязное – разобрать было нельзя.

Горничная и старушка-ключница растерли холодную, недвижимую, невесть каким образом, вернувшуюся хозяйку, переодели ее в сухую рубашку. После этого Сергей Ильич сам перенес супругу в спальню. Он укрыл ее пуховым одеялом и погасил все, кроме одной, свечи.

Дождь стучал по крыше, а в окно сквозь толстую пелену свинцовых туч сочился серый рассвет.

Стрешнев все смотрел и смотрел на спящую жену и не верил, что она рядом – и все так же прекрасна. Казалось, жена ни на день не постарела. Лишь поразила его странная белизна нежной кожи, а синие круги вокруг глаз, казалось, говорили о смертельной усталости. Он просидел подле нее в кресле почти до самого утра, не заметив, как задремал.

Разбудил его дворовый петух, что прокукарекал в положенное время. Сергей Ильич проснулся и тут же кинул взгляд на кровать.

К своему ужасу он обнаружил, что постель – пуста. Сердце его забилось так же сильно, как тогда, в Италии, в то злосчастное утро.

Ию искали везде: в доме, в саду, за огородами – ни следов на дороге, ни отклика на его зов…

Между тем, из города с дознанием никто не приезжал: ни полицейские чины, ни сыщики самого губернатора. Видно, решил Стрешнев, не напали еще на след.

Лишь несколько дней спустя, когда дорога высохла основательно и привычно запылила под колесами, – к Сергею Ильичу наконец-то приехал Александр Привалов – проведать, как он изволил деликатно выразиться. Стрешнев не стал рассказывать гостю о случившемся, а тот не напоминал о докторе, которого товарищ на порог не пустил.

Они поговорили о погоде, о лошадях, о ценах на пшеницу, затем Привалов живописал прекрасный бал в доме статского советника, и поделился тем, что сделал-таки предложение его дочке. Лишь в театр больше не звал, боясь болезненных фантазий друга.

Но Сергей Ильич сам осторожно задал вопрос товарищу:

– А что, братец, статуи у театра?

– Какие статуи?! – нарочито удивился тот, словно не понял.

– Ну, у театра Афонина, – напомнил Сергей Ильич. – Все ли на месте?..

– А что с ними сделается?! – искренне удивился Привалов. – Куда поставили, там и стоят.

Стрешнев застыл в недоумении:

– То есть, как это стоят?!.. Все – девять?!

– Сколько положено! – кивнул Привалов.

– Видно, с того дня ты там не бывал! – не поверил Сергей Ильич.

– Как же! – хмыкнул гость. – Только вчера проспал на водевиле. «Три десятки» называется. Чепуха непревзойденная! Но актрисы, скажу я тебе – шарман! Говорят, двух из них Афонин купил у самого Расцветаева! Звонкие голоса! Знойные улыбки! Стройные ножки! А талии – тоньше осиной!

– Вот-вот! – оборвал его Стрешнев. – Талию-то, что стояла перед театром, – сперли!

– Кто?! – не понял Привалов.

– Воры, кто ж еще!

– Да кто тебе сказал об этом?!

– Уж сказали… – загадочно произнес Сергей Ильич.

– Вранье! – отмахнулся Привалов. – Вчера сам видел. Третья слева. Только после ночной бури (помнишь, третьего дня?) она слегка пострадала: наверное, молния ударила. Кажется, у нее бубен разбило. А так – стоит! Что ей сделается?

– Ты это точно говоришь?! – затормошил его Стрешнев.

– Вот те крест! – перекрестился гость, пытаясь успокоить друга. – А не веришь – едем со мной! Сегодня другой водевиль дают. Забыл, как называется. Но не в этом дело. На актрис посмотрим, а то скоро женюсь…

– Так не женись, – резонно заметил Сергей Ильич. – Коли не любишь.

– Я?! Не люблю?! – в запальчивости возразил Привалов.

– Коли б любил – знойных улыбок вокруг себя не замечал бы.

Когда друг уехал, Стрешнев велел закладывать лошадей. Но только Харитон выкатил коляску к парадному подъезду, – вдруг отменил приказ.

«Поеду-ка я завтра в город, – решил он. – Прямо с утра!..»

И всю ночь вертелся с боку на бок, задавая себе один-единственный вопрос, что же это все-таки было? Какая тайна увлекла его за собой? Что бы там ни было, он должен ее разгадать…

Стрешнев вспомнил венчанье, и свою свадьбу с бубенцами, и поездку в Италию, и загадочную встречу с женой на прошлой неделе… Глаза жгли слезы, но стыдиться их было не перед кем…

На следующее утро Сергей Ильич отправился в город к Афонину.

Когда-то они с Афониным были довольно тесно знакомы: оба любили бильярд и на званных вечерах предпочитали сплетням, картам да буфету всласть погонять шары по зеленому сукну. На эту встречу он решился за утренним кофе, надеясь получить у губернского богача ответ на мучивший его вопрос. Зная, что Валентин Николаевич встает с петухами, Стрешнев велел Харитону закладывать коляску.

Проехав городскую заставу, Стрешнев решил вначале все же удостовериться в правоте слов Привалова, и приказал кучеру повернуть к городскому саду. Проезжая мимо нового театра, Сергей Ильич действительно узрел на положенном месте все девять муз, среди которых была и его Талия, только без венка, комической маски и бубна. И туника теперь больше смахивала на рубашку, в которую переодела ее горничная. Удивительно, что никто этого не заметил, кроме него!

Как ни странно, боль, сжимавшая сердце все пять долгих лет, немного отступила.

– Гони на Дворянскую! – задумчиво молвил он, и коляска застучала дальше по мостовой.

Афонина Стрешнев застал в палисаднике: тот аккуратно подрезал кусты. Завидев старого уездного знакомого, он спрятал садовые ножницы в карман фартука и, радушно улыбаясь, пошел ему навстречу.

– Если не ошибаюсь – Стрешнев?!.. Сергей Ильич? Какими судьбами?!.. Давненько мы с вами шарами не стукались. Может, сыграем в «американку», или в «пирамиду»?.. А вы отлично выглядите!.. Представляете, про вас давеча такого наговорили, что хоть – в могилу ложись!.. Вот ведь языки без костей!.. Будто вы… – он заговорщицки подмигнул, – одну из муз, что у театра, приняли за вашу, пардон, жену!.. А я ответил: ну, перебрал человек! Тоже, когда выпью лишку – такую ахинею несу!.. Ха-ха-ха!..

Но, узнав, что Стрешнев действительно интересуется театральными музами, Афонин спрятал улыбку:

– Чем могу помочь, сударь? – спросил он и достал, как бы невзначай, ножницы из кармана.

– Интересуюсь, – спросил Стрешнев, – откуда у вас статуи?

– Украл! – расхохотался богач.

– У кого?.. – не понял шутки Стрешнев.

– Да что это с вами, Сергей Ильич? – изумленно посмотрел на гостя Афонин. – Я заказал их в Риме. В мастерской известного скульптора Пьетро ди Степпа.

– В Риме?! – взволнованно спросил Стрешнев. – Когда ж это было?

– Лет пять назад. Как начал строительство театра… Кстати, этот итальянец недурно говорит по-русски. То ли его отец, то ли мать были из рода князей Степниных. Эй, куда же вы?!..

Но Стрешнев уже выбежал за ворота, вскочил в коляску и толкнул в спину Харитона. Лишь в последний миг обернулся:

– Спасибо вам, Валентин Николаевич! Век не забуду!

2.

Сергей Ильич поехал в Италию налегке: небольшой баул да саквояж.

Прибыл он к вечеру, оставил вещи в гостинице, быстро умылся и переоделся. Затем, взяв трость, подаренную женой (тогда еще невестой) ко дню его рождения, даже не поев, отправился по делу. Ему не терпелось поскорее разгадать тайну мраморной Талии.

Рим. Сан-Аньезе

Мастерскую скульптора ди Степпа Стрешнев нашел легко. Указал Сергею Ильичу дом скульптора священник церкви Сан-Аньезе. И, перекрестившись, долго смотрел Стрешневу вслед. Кто не знал в Риме этот, стоящий неподалеку от церкви, старинный палаццо из рыжеватого туфа с решетчатыми ставнями на окнах?

Про этот дом и, особенно про его хозяина, ходили темные слухи. Скульптор не имел учеников и вел скрытный образ жизни, будоража этим любопытство соседей. Уличные мальчишки иногда забирались на стену, впрочем, не обнаруживали там ничего интересного.

Синьор ди Степпа аккуратно – раз в месяц – жертвовал большие деньги на нужды храма и раз в год покупал индульгенции на крупную сумму. Это еще больше раздувало сплетни вокруг скульптора, ибо обычный человек с повседневными грехами не станет менять деньги на какие-то там бумажки, пусть даже выпущенные святым папством.

Стрешнев деликатно постучал дверным молотком в глухую калитку палаццо.

Никто не отозвался.

– Forza, signiore! – посоветовала ему проходящая мимо старушка.

Он постучал сильнее. Резкий неприятный стук разнесся по всей улице. В нескольких окнах дома напротив приоткрылись занавески.

– Chi e? – раздалось из-за ворот.

– Я из России, – торопливо промолвил Стрешнев. – Хочу поговорить о выгодном заказе…

В калитке открылось крошечное квадратное окошко, и чей-то карий глаз внимательно стал разглядывать гостя. Глаз, видимо, удовлетворился осмотром: окошко захлопнулось и тут же приотворилась калитка, однако, ровно настолько, чтобы в нее можно было лишь протиснуться, что и сделал Сергей Ильич, перешагнув через каменный порожек.

Дворик был тих и пуст, на цветочных клумбах чинно цвели фиалки и камелии. Не росли, как во всех дворах, фисташковые и ореховые деревья, олеандры и прочее. Только прямо у парадного входа зеленела пиния, и ее крона буйно разрослась над полукруглым балконом. Дорожки, вымощенные цветными плитами, были тщательно подметены и даже, казалось, вымыты.

Слуга – мрачный подтянутый старик – тщательно запер калитку и протянул руку к дому, приглашая гостя.

Внутри роскошного, отделанного мрамором палаццо так же было тихо и пустынно. В доме великого скульптора отсутствовали следы какой-нибудь его профессиональной работы.

Гостя провели в уютную небольшую гостиную, где, несмотря на знойный август, топился камин.

На одной стене возвышались стеллажи с книгами, на другой висела картина в овальной раме. На ней были изображены цыгане: мальчик с гитарой и девочка с несколькими монетами в смуглой ладони.

Слуга подбросил в огонь поленьев, прислушался, затем торжественно произнес: