Kitabı oku: «Иржик Рыболов или Рыцарь Серебряной пряжки», sayfa 2
До позднего вечера в доме находилась работа – это вытри, то принеси, лестницу подержи, ложки оловянные мелом начисть, так что улизнуть к приятелям не удалось.
Похоже, мать здорово на него осерчала. А ночью Иржик всё не мог заснуть, он гладил маленькую серебряную пряжку и слышался ему нежный девичий голос:
– Спаси меня, Иржик! Спаси! Я принцесса Розамунда!
Мастерская пана ПЕтра стояла на низком берегу Свратки. Сразу за забором была выкопана глубокая яма, рядом валялись вёдра и корыта пустые и наполненные глиной, Чуть подальше вросли в землю тяжеленные кадки, где глина отмокала. И чуть не у самого порога в громадном корытище, держась друг за дружку, чтобы не проскользнуться, топтались, толкались и пинались два чумазых паренька. Оба по самые вихры были заляпаны глиной, сходство с поросятами, дорвавшимися до грязной лужи, было поразительным, разве что мальчишки не хрюкали от удовольствия.
В большой комнате красовалась печь, всюду на полках, на лавках и козлах сохли горшки, миски, кувшины, а на кривых табуретах сидели мастер Петр и его подмастерье и босыми ногами крутили гончарные круги. Мастер что-то мурлыкал себе под нос, ну точь-в-точь отец, когда работа ладилась, а подмастерье насвистывал не в лад.
Мастер и подмастерье поклонились в ответ на приветствие, но работу прерывать не стали.
Подбежал конопатый мальчишка, приволок чистый стул и усадил гостью.
– Ну что ж, пани Катаржина, коли лежит у Иржика душа к нашему делу, возьмусь обучать его ремеслу. – Что, парень, не против руки в грязи марать? Говорят, сам Господь такой работы не гнушался.
Тем временем, под руками самого пана Петра поднялась, закружилась высокая широкогорлая крынка. Полюбовавшись на неё с минутку, гончар прихлопнул глину ладонью, скатал в колобок, и, снова крутанув ногой щербатый круг, стал вытягивать стенки новой посудины.
– Что рот раскрыл, галчонок?
– Зачем Вы её так?.. Она была такая красивая!
– А будет ещё краше. – Глина как тесто, любит, чтобы её семь раз осадили да восемь вымесили.
– Но зачем?
– Затем, чтоб посуда вышла звонкая да крепкая.
Вы, пани, не бойтесь, оставьте своего паренька здесь на часок-другой, никто его не обидит.
Ну, а ежели выйдет из смотрин толк, пусть тогда пан Якуб приходит, пива бутылочку приносит, мы с ним по стаканчику светленького разопьём да по душам потолкуем. Зря только мальчонка сюда как в ратушу вырядился, вы ему рваньё какое поищите – у нас, у горшечников, куда ни кинь, всюду глина, ну как с глиной возиться, да рук не замарать?
Едва мать скрылась за дверью, Иржик подошёл поближе к гончарам.
– Ну что, интересно?
– Ничего. Смотрится.
– Да, рыбу ловить куда интереснее, – поддел, не удержавшись, весёлый подмастерье.
– Угомонись, Зденек, всё бы тебе языком молоть.
Вот что, приятель, месить глину тебе пока несподручно, вернее несподножно, за печью следить тоже рановато, что ж, садись рядом, смотри да примечай, как грязь из-под ног посудой становится.
– А чего смотреть, верти себе круг да посвистывай.
– Ну, коли ты и так всё знаешь… – мастер сбил глину в плоский ком и встал с табурета, – садись, дружок, покажи, как ты без науки всё умеешь.
– Тоже мне, наука! – упрямец разулся, взгромоздился на табурет и лихо крутанул гончарный круг. Круг заскрипел, завертелся и бурый ком шмякнулся парню на многострадальные штаны. Да, мать его точно сегодня не похвалит. Иржик отскрёб влажный блин и снова плюхнул на середину круга. Теперь он толкал колесо медленно и осторожно, левой рукой пытаясь придержать глину, чтоб не соскочила, а правой поднимать края. Увы, глина никак не хотела подниматься, снова сползала вниз, кривилась, кринилась. Наконец, с десятого раза, вышло нечто напоминающее кособокую миску.
Когда он оторвал глаза от работы, оказалось, вокруг столпилась вся мастерская – и пан Петр, и насмешник Зденек, и четверо чумазых мальчишек – все ждали, что дальше будет.
– Вот! – Иржик кивнул на корявый плод своих трудов.
– Для первого раза вполне сносно. Ну, хорошо, а дальше что ты собираешься с этой красотой делать? Тише, не подсказывайте, он ведь без всякой науки всё знает.
– А что делать? – Иржик чувствовал в этих словах какой-то подвох, но отступать не собирался. – В печь совать.
– В печь? Где пироги пекут?
– А вот в эту – наш герой кивнул на большое сооружение в центре комнаты.
– Ага, значит, открываем мы заслонку и суём миску внутрь?
– Ну, для начала, конечно, печь растопить надо, прокалить как следует..
– Замечательно! Ну вот мы растопили, прокалили… Что дальше?
– А что? – горшок на лопату и туда поглубже.
– На лопату, говоришь?.. Я бы, пожалуй, не поленился ради такого зрелища, растопил печку, да больно дров жалко, ну и рук своих тоже, ведь только печь раскалишь, как выстужать придётся да осколки прибирать, а то и трубу печную перекладывать – это уж смотря как бабахнет.
– Как это – «бабахнет»? Вы что, в глину порох подсыпаете?
– Порох? Да сырой горшок от печного жара не хуже твоего пороха рванёт! Вот будет салют в честь того, кто и без наук всё знает! Нет, Иржик, мы горшок твой, в печь ставить не рискнём, потому что прежде надо его хорошенечко высушить.
Никто над Иржиком не смеялся, хотя глаза у всех ехидно поблескивали. – Да не переживай ты, с кем поначалу промахов не бывает, мастером никто не рождается.
– А можно, я хоть глину месить помогу, всё равно штаны грязные.
– Грязные? Это ты, дружок, грязных не видел… Ладно, меси, глины на всех хватит. Марек, дай мальцу мои старые штаны, а то мне пани Катаржина голову оторвёт. Да помоги их подтянуть, а то как бы конфуз не вышел.
Несмотря на все предосторожности, домой Иржик вернулся, грязный, как чушка. Мать только руками всплеснула.
– Ма, я сам постираю.
– Ладно, горе ты моё, «сам!». Ты сам хоть отмойся. Ну что, берёт тебя пан Петр?
Иржик задумался, вроде, работа, весёлая, и народ там дружный, а под конец он даже настоящую миску слепил, и доброго слова от мастера дождался.
– Нет, ма, хорошее дело гончарное и пан Петр – мужик что надо, только не хочу я в горшечники, не по мне это.
Мать вздохнула тяжело. – Ты что, и впрямь решил сто двадцать ремёсел перебрать? Кто же тебя теперь в ученики возьмёт?
Ладно, попробую пана Флориана уговорить, он по нашему плохо понимает, может и не наслышан ещё о твоих подвигах?
К пану Флориану, самому известному в городе садовнику, собрались только через день, когда штаны высохли.
Сад пана Флориана не сказать, что был больно велик, но на каждом клочке земли, будь он хоть с детскую ладошку, что-то росло, цвело и плодоносило. Деловито жужжали пчёлы, птицы щебетали в густых ветвях. Несколько ребятишек что-то подвязывали, поливали или собирали в корзины..
– Ради Вас, о белиссима, я посмотреть этот бамбино! – и знаменитый садовник, галантно склонившись, поцеловал пани Катаржине руку.
Едва мать ушла, пан Флориан кивнул Иржику:
– Престо! Идти за мной. Престо-престо! Вот – грядка, вот – лейка. Взяйт лейка – и трам-там-там – он изящно поводил рукой над салатом – вот так поливай грядка. Вода здесь, в этот бочка.
– А как я в бочка лейка запихну?
– Лейка запихну не надо. Взяйт вот эта штука – и трам-там-там – он показал, как зачерпывает ковшиком воду и переливает её в лейку.
Пан Флориан повернулся и ушёл, а Иржик глянул на лейку, глянул на ковшик и понял, что такая канитель не для него. Оглянувшись, не подглядывает ли кто, наш рыбак ухватил лейку за длинный нос и, произнеся «трам-там-там!», затолкал в бочку. Вода забулькала, посудина отяжелела, выскользнула из рук и ухнула на дно – Ничего себе! И как я её теперь оттуда выужу?
Чуть не час плясал он вокруг бочки, пытаясь вытащить неподъёмную «бандуру», вымок с головы до пят, едва не надорвался, но таки достал эту «трам-там-там»!
– Вот так, – знай наших! Ну, какую там грядку надо полить? Вот эту? – Земля быстро впитывала влагу, истомившиеся листья салата на глазах наливались упругой силой. Приятно всё-таки любоваться делом своих рук!
Жёлтая бабочка села на дорожку, улитка высунула рожки навстречу солнышку – благодать!
Иржик даже не услышал, как подошёл пан Флориан
– Где твой работа?
– Так я всё, я полил.
– Полил? Земля совсем сухой! Ты вылить один лейка! Один! Поливайт надо много-много лейка, и не свой штаны, а мой салат!
Парень чуть не взвыл – Господи, неужели теперь он всю жизнь будет ходить от бочки к салату и обратно?!
Потом он таскал какие-то корзины и переставлял ящики, забивал колышки и привязывал к ним верёвки – дню не было конца. Ох-ох-ох – спина гудит, руки отваливаются! Но едва Иржик присел, тут же, словно из-под земли, вырос эдакий журавль весь деловой и важный, глянул сверху вниз:
– Новенький? – Ага, ты-то мне и нужен Пошли, велено прополоть вот ту грядку.
На вон той грядке росло нечто-то ветвистое и кудрявое и запах стоял такой, что голова шла кругом – слишком остро, слишком сладко, слишком непривычно. «Журавль» эту душистую травку как-то весьма заковыристо назвал, в сорняки пальцем тыкнул и исчез. – Ну и ладно – велика премудрость сорняки драть! что он сам не разберётся? – Это что у нас торчит, – крапива? – Точно, крапива, – во какая вымахала! Долой крапиву! Это – лебеда? Или полынь? С корнем полынь с лебедою! Это – лопух? – Сейчас мы его из грядки вон!
Иржик вошёл в раж, сорняки так и летели из-под его рук.
– Баста! Стой! – вдруг услышал он гневный и чуть не плачущий голос. – Откуда ты есть на моя голова?! Ты меня разоряй! Мой пряный трав! Мой редкий пряный трав! Что ты с ним сделай!
– Я крапиву выполол. Лопух. Сорняки.
– Крапива! Лопух! Я дайт тебе «крапива»! Я показайт тебе «лопух»! – Он схватил пук «крапивы» и как стеганёт Иржика по рукам. – Убивайт тебя мало!
– Э-э! Вы чего?! Драться мы не договаривались!
Садовник снова замахнулся и Иржик пустился бежать.
Тем и окончилась его попытка стать садоводом.
Да, здорово проштрафился наш рыбак. Теперь придётся мать задабривать, так что Иржик с показным рвением трудился у верстака. У него даже пила перестала заедать и рубанок скользил ровненько, не артачился, и отец, похоже, был доволен… Только себя-то не обманешь и хорошим мастером без любви к делу не станешь как ни старайся.
Так шёл день за днём. Но однажды пани Катаржина принесла с рынка новость – городской аптекарь, хочет взять в ученики толкового парнишку . «Толковый» – это, конечно не про её оболтуса, но отчего бы не попробовать? Она тут же отыскала пани Гарджину, заправляющую хозяйством в доме мастера Йозефа из Градубец, и обо всём договорилась.
Конечно, Иржик слышал про аптеку, – кто ж в городе про неё не слышал? – А вот бывать там не доводилось ни разу. Рассказывали, будто этот самый мастер Йозеф разве что не колдун, и говорить о нём лучше шёпотом, а то мало ли… Ходит он только в чёрном и никогда не улыбается и не смеётся. А ещё говорили, что в аптеке под потолком висит высушенное чучело крокодила, привезённое из земель царя Фарамона, а к стене прибит огромный витой рог единорога. И это ещё не всё! – там в шкафах заперты пузырьки с ядами, толстой цепью к столам прикованы старинные неподъёмные книги на неведомых языках, а в подвале хранятся не капуста и не репа, а человеческие черепа! – Эх, поглядеть бы на эти чудеса хоть одним глазком!
И вот он стоит у порога самого таинственного в городе места. Мать крепко держит его за руку, и, похоже, ей самой сейчас не по себе.
Так вот она какая – аптека! – Двухэтажный кирпичный дом под черепичной крышей, на крыше резной флюгерный флажок. Над входной дверью золочёная вывеска. За большими окнами первого этажа видны застеклённые шкафы с фаянсовыми банками и стеклянными бутылями. Какой-то покупатель стоит перед прилавком и ему, словно в обычном магазине, упаковывают товар.
За углом оказалась ещё одна дверь и, едва Катаржина дёрнула витую верёвку звонка, где-то в глубине дома отозвался колокольчик. Дверь почти сразу открылась. На пороге их встречала немолодая женщина в строгом синем платье и белоснежном крахмальном фартуке. Это и была здешняя экономка пани Гарджина. Пани Гарджина ободряюще улыбнулась, пригласила войти в дом и провела в комнату, которую назвала малой приёмной. Широкое окно, глядевшее на улицу, было занавешено плотной шторой, зато окно в сад было настежь распахнуто и оттуда доносился птичий свист и грай. На стенах висели изображения людей в чуднОй одежде, животных, каких нет и в графском зверинце, географические карты, испещрённые надписями с названиями стран, городов, рек и морей. Иржик глаз не мог отвести от самой большой, в углу которой красовалась острая восьмиконечная звезда. Когда-то учитель в городской школе показывал им такую и сказал, что называется она розой ветров и что у всех морских капитанов непременно есть карта с таким знаком. Мальчишке словно пахнул в лицо ветер дальних странствий, он видел себя стоящим на палубе пиратского фрегата и ощущал солёные брызги на губах. Он не слышал, что говорила пани Гарджина и очнулся лишь когда мать дёрнула его за рукав, усадив рядом с собой.
Пани Гарджина налила всем из пузатого кувшинчика что-то золотисто-жёлтое, пахнущее лимоном и корицей.
– Угощайтесь, – в такой жаркий день ничего лучше холодного лимонада и придумать нельзя.
Опасливо взяв в руки хрупкие и наверное очень дорогие стаканы, гости церемонно, словно на приёме в ратуше, пригубили «господский» напиток.
– Жаль, конечно, что господин аптекарь вынужден был срочно уехать по делам, но вы можете не волноваться – я успела с ним обо всём переговорить. Он согласен взять Вашего сына на испытание. Если паренёк окажется толковым, если проявит к работе интерес, лучшего ремесла и искать не надо.
Сейчас я позову Берджика, он ровесник Вашего мальчугана, было бы совсем неплохо им подружиться, тем более, что жить они будут в одной комнате.
Берджик, где ты там! Берджик!
На зов в комнату вошёл смуглый тощий паренёк, большеротый, кареглазый. Непослушные лохмы цвета спелого каштана выбивались из-под кипельно-белой шапочки. Чистая белая рубашка с закатанными рукавами, короткие коричневые штаны, белоснежные чулки и мягкие чёрные туфли – барчук да и только Но грубого льна фартук до колен, покрытий разноцветными застиранными пятнами, но руки в мозолях и царапинах… – э, нет, этот парень кто угодно, только не барчук и, уж точно, не бездельник.
– Берджик у нас уже чуть не год, поэтому всё двери и щели в доме ему знакомы. Думаю, вы прекрасно споётесь.
Мать обняла Иржика, крепко к себе прижала.
– Да не переживайте так, пани Катаржина, сегодня же к вечеру, он сбегает домой и сам перед вами отчитается.
– Идём за мной, не отставай! – Берджик стал подниматься по крутой слегка поскрипывающей под ногами лестнице. Пройдя длинным коридором, он распахнул одну из дверей:
– Залетай! Ничего комнатушка?
– Здорово! – Комнатка оказалась небольшой но очень уютной. Вдоль стен стояли две аккуратно застеленные деревянные кровати. Окно с широким белым подоконником выходило в сад. У двери в простенке притулился двустворчатый шкафчик, а ближе к окну – квадратный стол, покрытый льняной скатёркой. На столе и на двух стульях были разложены толстенные книги.
– Ещё бы не здорово! Мы тобою теперь во как заживём! – а то мне вечерами и потрепаться не с кем. Тебя Иржиком зовут? А я Берджик. Ну, да ты слыхал. Эта кровать моя, – он плюхнулся на постель и мигом вскочил, – а это – твоя.
– А книжки чьи?
– Здешние. Что, читать любишь?
– Спрашиваешь! Про пиратов, про привидения, про чудищ морских!
– Про пиратов и я не откажусь, только эти книженции покруче будут – если в любую из них без подготовки нос сунуть, мозги вмиг сварятся. Да хоть от одной латыни. А их ведь не только прочесть надо, но и наизусть выучить.
– Ничего себе! И ты что, всё это выучил?
– Пока не очень – больно меня от латыни в сон клонит. Как книгу в руки возьму, так глаза и слипаются, хоть распорки ставь.
А ты что стоишь, рот раскрыл, я болтать и до ночи могу, Узелок свой на стул положи, никто не тронет. Одежда в шкафу – вот рубашка, вот штаны, думаю, всё тебе будет по росту, пани Гарджина, небось, твою мать обо всём расспросила. А вот туфли подойдут ли, не знаю. Свои башмаки оставь у порога. Рубашку и штаны на эту полку клади, только комом не бросай.
Руки помой вот над этим тазом, я полью. Знаю, что перед тем, как сюда идти мать тебя надраила до скрипа, но так уж положено.
Коричневые короткие штаны и белая рубашка сели, будто их на Иржика шили. И даже туфли оказались точно по ноге. Берджик помог повязать фартук и спрятать выцветшие от солнца вихры под крахмальную шапочку.
– Оделся, копуша? Тогда пошли с народом знакомиться.
Они спустились всё по той же поскрипывающей под ногами лестнице. На сердце у Иржика было беспокойно – как-то его примут на новом месте?
– Не дрейфь, прорвёмся! – и Берджик втолкнул замечтавшегося новичка в просторный зал. – О, тебе готовится торжественная встреча и приветственная речь!
Им навстречу уже шёл молодой человек лет двадцати, подтянутый и очень серьёзный.
– Это Штепан, наш старший подмастерье. Видишь, у него на лбу написано: – «Я зануда!»
Всё, оставляю тебя в надёжный руках, а я пошёл трудиться аки пчёлка.
Здесь и впрямь всё напоминало улей – каким-то спокойным размеренным гулом, неторопливостью и чёткостью движений, пониманием что когда и кому делать. Несколько парнишек, ненамного его старше, с сосредоточенным видом что-то растирали, толкли, переливали и пересыпали.
Штепан кашлянул и произнёс негромко, но так, что слышно было во всём зале:
– Минутку внимания! Вот ваш новый товарищ, зовут его Иржиком. – Все отвлеклись от дела. – За обедом познакомитесь получше. – Все кивнули и молча продолжили работу.
– Я посажу тебя за стол рядом с твоим соседом по спальне, что станет непонятно, он объяснит, но без дела у нас болтать не принято, так что привыкай работать молча.
Он выдал мальчику ступку, медный пестик и, отсыпав из длинной узкой банки каких-то белых мелких камушков, показал, как надо их толочь:
– Вот так, легонечко, не спеша, сверху вниз, в мелкие-мелкие крупицы, а потом надо будет растереть всё ровными круговыми движениями. Когда получишь порошок очень тонкого помола, я подойду и покажу, как ссыпать его в фаянсовую ёмкость.
Иржик уселся на лавку и принялся ожесточённо стучать пестиком.
Штепан невозмутимо остановил его:
– Не спеши. Спешка хороша при ловле блох. Кисть не напрягай, иначе рука быстро устанет. Мягко и свободно. Вот так. – Он ещё раз показал, как надо перетирать лекарство. Или это не лекарство?
– А что это за штука?
– О, это один из важнейших в фармакологии ингредиентов – кальциум карбоникус вульгарис.
Иржик оторопел от таких непонятных и красивых слов.
Рядом Берджик из такой же узкой баночки ложечкой набирал зеленоватый порошок, насыпал точно отмеренной порцией в крохотные пакетики из тонкой коричневатой бумаги и укладывал в маленькие картонные коробочки. На каждой коробочке была красиво и аккуратно выведена надпись на тарабарском языке. Похоже, здесь без латыни шагу не ступить.
Иржик засмотрелся, что делают другие. Каждый занят был чем-то своим – кто разливал по пузырькам густую и тягучую жидкость, закрывал эти пузырьки тугими пробками, оборачивал сверху бумажной шапочкой и привязывал треугольную бумажку с латинской надписью, кто, как и он сам, стучал пестиком, кто смешивал в фаянсовой мисочке какие-то жидкости и порошки.
– Эй, ты что, а если муха в рот влетит? Кончай грезить!
– Здорово тут у вас!
– Здорово. Только не у вас, а у нас. Фартук нацепил? пестик в руки взял? – значит всё, свой. Ладно, пока тебе простительно по сторонам глазеть, я и сам первый день толком работать не мог, всё на соседей таращился. Но ты всё-таки и о своей работе не забывай, её за тебя никто не сделает.
– Так я уже вроде всё, растёр эту штуку в порошок. Надо пана Штепана позвать.
– Не пана, просто Штепана. Вот как провизором станет, так и в паны произведём.
Берджик сунул нос в ступку соседа.
– О, да тебе ещё тереть и тереть.
На прятелей кто-то шикнул, и всезнайка, приложив палец к губам, замолчал.
У Иржика уже рука отваливалась, но не показать же в первый день себя слабаком! Наконец к нему подошёл Штепан, который ещё не пан, одобрительно кивнул, достал с полки другую узкую банку с серебряной крышкой и показав, как пересыпать в неё порошок, сразу же наполнил ступку новой порцией белых камушков.
Как же хотелось на улицу, там друзья, небось, в речке купаются или в ножики играют, а он в этом фартуке как приговорённый. Мученик науки тайком вздохнул. Приятель, однако услышал.
– Ничего, втянешься. Ты только не торопись, нашу работу нельзя делать кое-как. От нашего внимания и терпения порой зависит жизнь человека! Усёк? – Одну крупинку переложишь вот в такой пакетик – он потряс коричневой бумажкой, – и отправишь человека на тот свет
– Не врёшь?
– Чего мне врать?
– Скажешь, всё это – яд?
– Великий Парацельс изрёк: «Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости, одна лишь доза делает яд незаметным. И всё, что в больших дозах является смертельным ядом, в малых может спасти больного!»
Иржик слушал как завороженный, а руки сами продолжали работу.
– Эй, ты что творишь!
Но было уже поздно – трах-тарарах! – пестик сорвался, долбанул по краю ступки, та перевернулась и весь порошок снежной пеленой покрыл и стол, и пол, и фартук… – Всё, – промелькнуло у Иржика в голове, – теперь если жив останусь, меня точно выгонят.
– Я не хотел! Неужели мы все сейчас умрём? Умрём из-за меня!
– Тихо, не паникуй, ничего ещё неизвестно, может и умрём, а может и выживем. Что ты у нас растирал? – В ужасе Иржик смотрел, как его приятель берёт щепотку порошка и кладёт на язык.
– Ага, кальциум… если не ошибаюсь… карбоникус…
– Вульгарис, – севшим от волнения голосом уточнил Иржик.
– Точно, вульгарис.
– Ну?
– Что «ну»? – плохи наши дела, вряд-ли до утра дотянем.
Из шока новенького вывел громовой гогот, – естественно, все давно оставили свои пестики и пробирки и наслаждались дармовым представлением.
За спиной у Берджика возник Штепан, дёрнул насмешника за ухо так, что тот взвыл.
– Меньше слушай этого болтуна, и иди-ка скорей к пани Гарджине за тряпкий и ведром. Кальциум… Карбоникус… – Это… Мел! А «вульгарис» значит «обыкновенный».
За работой Иржик и не заметил, как наступило обеденное время. Раздался удар гонга, созывая всех к столу, но никто не вскочил с ликующим воплем, напротив, все спокойно навели порядок на своих рабочих местах и только тогда сняли фартуки и тщательно вымыли руки.
В просторной столовой народ чинно расселся за длинным столом, где перед каждым уже стояла тарелка, а от той тарелки дух – аж кишки с голодухи свело – он же с самого утра кроме глотка лимонада в рот ничего не брал. – Суп! с кнедликами! С тмином и гусиными шкварками! Иржик, отбросив всякое стеснение, пошёл наворачивать за обе щеки. Тарелка быстро опустела, но ей на смену пани Гарджина уже несла такие любимые и такие домашние творожники под вишнёвой подливой! – Уф-ф!.. Вот теперь он наелся! Вот теперь, если и предложат добавки, в него больше не влезает. – Разве что водички, а лучше компотику!.. И когда у него перед носом возник большущий стакан того самого господского напитка, Иржик понял – счастье есть!
Покончив с едой и убрав со стола посуду, все дружно налетели на новенького – знакомиться, хлопать по спине, расспрашивать и рассказывать, шутить и толкаться, вознаграждая себя за долгое неподвижное сидение.
Но вновь раздался удар звонкого гонга, и все куда-то заторопились . – Опять порошки тереть? – конечно, ради такого обеда можно и поскучать над ступкой, но разочарования в голосе Иржик скрыть не мог.
– Нет, сколько бы невежда пестиком ни стучал, аптекарь из него не выйдет. На аптекаря учиться надо. Вот сейчас и начнётся ваша главная работа. – Вы должны разбираться в травах и минералах, знать латынь, проштудировать основные труды по фармакологии, уметь пользоваться самыми разными приборами и ещё много-много всего необходимо вам освоить. Тебе, приятель, придётся начинать с самых азов. Я сам тобой займусь.
А сейчас в лабораторию, друзья, будем отмерять и взвешивать жидкости и сыпучие вещества. Сегодня вы узнаете, что такое гран, драхма и скрупул (аптекарские меры веса), научитесь пользоваться аптекарскими весами, освоите пипетку и медицинский пинцет....
Классная комната, или, как её здесь называли «лаборатория» поражала воображение – в стеклянных шкафах в фаянсовых банках, в тёмных стеклянных бутылках и запечатанных красным сургучом ящичках хранились… ах, чего там только не хранилось, может даже живая и мёртвая вода! На полках стояли книги в кожаных переплётах и в каждой из них рассказывалось как и для чего все эти порошки и жидкости смешивать, какую пользу и какой вред могут они принести.
– Ха, – Берджик считал своим долгом ошеломить своего нового друга, – здесь и книг-то всего десяток-другой, а вот в библиотеке, где хранятся манускрипты!.. Там полок до потолка и выше, и на всех – книги, книги… Их там не меньше, чем здесь банок, а то и больше!
Но сильнее всего потряс Иржика стоящий в углу меж двумя книжными шкафами человеческий скелет! Настоящий человеческий скелет с белым голым черепом, рёбрами и тазовой костью! Манящей жутью повеяло из этого угла. А самые обыкновенные ребята, вызванные от своих столов, панибратски касались белых иссушенных костей и словно некое заклинание произносили латинские слова. Некоторых пан Радомир, старший подмастерье, ведущий урок анатомии, поправлял и тогда весь класс дружно повторял за ним: «Данная кость носит название ос сакрум…» (Оs sacrum (лат.) – тазовая кость)
Когда окончились занятия? что он делал потом? что ел на ужин?.. – хоть убей, Иржик этого не помнил – он был словно в чаду. Штепан даже всерьёз забеспокоился – уж не заболел ли парнишка? Но тряпка с уксусом быстро привела того в чувство, а, прочихавшись, новоявленный ученик аптекаря вспомнил, что мать волнуется, что надо бы её успокоить и доложить, что всё у него прям зашибись, так здорово.
Дома он только и успел, что радостно сообщить, что крокодила пока не видел, зато трогал скелет, что знает теперь несколько мудрёных латинских слов, что старший подмастерье назвал его толковым малым, ну и конечно же, расписал убойную кормёжку, важность для человечества аптекарского дела и свою комнату – Представляешь, ма, на нас двоих целая комната со шкафом! – В общем, вывалил всё и сразу. Потом, без особого огорчения, сообщил, что часто прибегать не сможет, так что до воскресенья пусть не ждут. Наскоро обнял отца с матерью и бегом за порог.
В двери аптеки Иржик постучался когда все разбрелись по комнатам. Берджик, конечно же, не спал, он ждал нового своего приятеля, ведь обоим о стольком хотелось поговорить!
Главный иржиков вопрос был: – А когда пан, то-есть господин аптекарь вернётся? А точно ли он меня оставит? А вдруг я ему чем не приглянусь?
– Да не волнуйся ты, меня тоже пани Гарджина привела и тоже учитель был в какой-то поездке и не сразу вернулся, однако, вот он я, уже больше года здесь и никто меня выгонять не собирается, хотя я за это время и порошки на пол просыпал не раз, и колбу стеклянную из рук выронил и вдребезги разбил. Ох, звону было!
– Здорово влетело? – Иржик приготовился услышать о каких-то страшных наказаниях, вроде порки или запирания в тёмной комнате наедине с крокодилом.
– Ага, влетело, – велели все осколки собрать и три раза это место щёткой вымести.
– И всё?
– А тебе мало? Знаешь, как я тогда наползался?
– Даже тумака не дали?
– Даже не прикрикнули.
– И сладкого не лишили?
– За что? Как можно бедного ребёнка сладкого лишать? Это что же должно произойти, чтобы пани Гарджина меня без сладкого оставила?!
Долго друзья трепались, но усталость взяла своё и они наконец-то уснули. И вот тогда сквозь сон или во сне, Иржик снова услыхал нежный зовущий голосок:
– Спаси меня, Ир-ржик! Спаси! Я – пр-ринцесса Р-розамунда! Отыщи записку с заговор-ром, что снимает заклятие! Р-расколдуй меня!
– Но где же мне искать эту записку? Где искать тебя? – прошептал Иржик.
Но его не слышали, девичий голосок продолжал повторять:
– Спаси меня, Ир-ржик! Отыщи! Р-расколдуй! Я пр-рекрасная Р-розамунда, дочь пор-ртугальского кор-роля. Злой волшебник превр-ратил меня в стр-рашное чудище и только ты можешь меня спасти. Только ты!..
– Но почему я?
– Потому что ты нашёл пр-ряжку! Пр-ряжку с моего башмачка! Не потер-ряй её, Ир-ржик, бер-реги!
Берджик вздохнул, повернулся во сне, и нежный голос смолк.
Ночной сад был полон тихих шорохов и скрипов, сонные птахи возились в гнёздах, кошка выслеживала землеройку, пахло левкоями и какими-то терпкими пряностями. С яблоневой ветки, задев листву, тяжело взлетела синяя длиннохвостая птица.
