Kitabı oku: «Глупый старик», sayfa 3
Никита вздохнул. Как старику расскажешь о потере чувств, о внутреннем отчуждении, о разности потенциалов и утраченном родстве душ?
– Да как вам объяснить? – задумался он. – Стали как чужие. Раньше душа в душу жили, а теперь… И поговорить не о чем. Так и молчим весь вечер, хотя и не в ссоре.
– Это да… – согласился старик и поджал нижнюю губу, отчего его борода растопорщилась, как седой ежик. – Вот и я говорю бабке своей – мы с тобой мало говорим. Нешто мы чужие люди? Хочь разводись! Да… Так она иной раз так разгуторится, что хочь кляп в ухи затыкай! Ой, бабка!
– Вот то-то и оно! – оживился Никита, обнаружив в старике внезапно явившегося понимающего союзника. – Мы же должны любить друг друга! А мы – как чужие люди. И зачем тогда друг друга мучить?
Старик замотал головой, с возмущением вытянул губы трубочкой и схмурил косматые белые брови.
– Истинно! Истинно, мучить! – он даже восклицательно потряс в воздухе искривленным трудом и временем пальцем. – Мучить-то! Не-ет. Мучить не надо друг друга, тут, да! Надо без мучений. Да…
– Вот я и хочу спросить у духовника, – уточнил Никита. – Стоит ли жить без любви и как венчанным развестись.
– Да. Эт правильно, – одобрил Федор Михеич. – Эт надобно-то спросить. Коли нет любви, то как жешь? Без любви-то оно негоже. Ежели была-то она, конечно, любовь-то эта. Да.
– Да была, – отмахнулся Никита устало – полночи в электричке сказывались сонностью да вялостью, какая особенно обостряется перед восходом солнца. – Любили, как могли не любить? По-настоящему любили, иначе бы и не поженились.
– Это да! – поддержал Федор Михеич. Он положил костистые руки на коленки, как первоклассник на старинной фотографии, и всмотрелся в даль. – И откудова оно только берется все энто-то? Влюбишься, и вот тебе любовь. Дар Божий! Так и есть. Да.
– В том-то и дело, – согласился Никита и даже взглянул на сторожа внимательно и с удивлением – и как старику знать про любовь? – Любовь – это дар Божий. Ну, а если Бог отнял его, то мы-то что можем поделать? Мы ж сами ее не придумаем.
При Божием упоминании сторож перекрестился с невнятной шепчущей молитовкой и снова со всем согласился:
