Kitabı oku: «Династия Одуванчика. Книга 2. Стена Бурь», sayfa 13

Сото посмотрела на него:

– И тебе ничего не показалось странным в разговоре, который ты только что слышал?

Тиму явно смутился:

– Мне не нравятся загадки, госпожа Сото.

Бывшая гувернантка снова вздохнула про себя: ну до чего же сложно с этим ребенком.

– С какой стати королеве Гин сворачивать планы по перестройке дворца, раз налоговые сборы идут вверх? – вмешалась Тэра.

Сото повернулась к ней и улыбнулась:

– Очень хороший вопрос.

Тиму силился хоть что-то понять.

– Так ты… ты подозреваешь королеву Гин в том, что она отказывается исполнять эдикт и хочет заплатить разницу, причитающуюся императорской казне, из собственного кармана?

– Твоя мать употребила выражение «не усугубив лежащего на подданных бремени», помнишь?

– Но зачем ей так делать?

«Это я вполне могу тебе объяснить, – подумала Сото. – Но не в моих силах всю дорогу вести тебя за руку».

Однако на помощь брату уже поспешила Тэра:

– Потому что королева Гин считает императорский эдикт несправедливым или желает, чтобы народ любил ее даже сильнее, чем любят нашего отца. Так или иначе, маме… в общем, маме это не нравится.

* * *

– Быть может, нам следует пригласить следующего участника? – нарушила тишину консорт Рисана.

Она любезным жестом предложила Нароке Худзе, про которого все напрочь забыли, вернуться в свой ряд. Молодой купеческий сын, радуясь, что его испытание закончено, поспешно занял место среди других пана мэджи и сел.

Куни посмотрел на Рисану: та как бы невзначай подняла правую руку и коснулась красного кораллового карпа в мочке уха. Император кивнул и отвернулся.

– Ты можешь вступить в Коллегию адвокатов, – провозгласил Куни. – Подозреваю, что твои труды принесут большую пользу всем при дворе.

Это был явно не тот результат, на который рассчитывал Нарока. Он встал, глубоко поклонился императору и снова сел.

Джиа нарочито избегала смотреть в его сторону.

Дзато Рути, ошеломленный яростной перепалкой между императрицей и королевой Гин, к тому времени уже взял себя в руки.

– Э-э-э… да. Конечно. Следующей у нас идет Дзоми Кидосу с острова Дасу. Ее эссе написано грубым и неделикатным почерком, но в этих вырезанных логограммах есть что-то мощное, такое, что напомнило мне великолепных каллиграфов по камню, которые жили в Ксане сотни лет назад и работали по трудному материалу неискушенной рукой. Я немало удивился, обнаружив, что… что…

Гин Мадзоти, заинтригованная, посмотрела на него. В бытность Дзато Рути королем Римы он постоянно твердил, что не одобряет решение Куни Гару сделать Гин маршалом Дасу, цитируя афоризмы моралистов о подобающих отношениях между полами. Тем не менее после того, как император ясно обозначил свое намерение открыть доступ к экзаменам для женщин и Дзато Рути, как императорскому наставнику, выпала роль учить всех принцев и принцесс одним и тем же наукам, он тут же нашел в трудах Кона Фиджи соответствующее место, где давалось понять, что по меньшей мере женщины высокого происхождения имеют иногда способности к образованию. Древние тексты в руках талантливого ученого могут оказаться так же податливы, как кусок воска, принимая любую форму.

И все-таки застарелые привычки искоренить трудно. Дзато Рути наверняка был изрядно удивлен, обнаружив, что один из десяти отобранных им и другими судьями пана мэджи оказался женщиной.

– Кх-м… – Прочистив горло, Рути продолжил: – Эссе Дзоми Кидосу было смелым и оригинальным, гармонично, но весьма своеобразно соединяя идеи моралистов и поточников: ничего подобного мне никогда прежде видеть не доводилось. Я думаю, что ее предложение по возрождению простых ритуалов древних мудрецов ано стоит того, чтобы его выслушать. Прошу!

Дзоми поднялась с заднего ряда сидящих пана мэджи. Среди присутствующих министров и генералов послышались шепотки. Консорт Рисана выглядела озадаченной, а императрица сдвинула брови.

Но больше всех удивились Луан Цзиа и Кадо Гару.

«Значит, ей это удалось!» Луан подавил порыв вскочить и издать радостный вопль.

«Кто же она такая?» – думал Кадо, перебирая имена из списка, который он отправил в столицу…

Пока Дзоми сидела, ее плачевное состояние не бросалось в глаза, но стоило девушке встать и привлечь к себе общее внимание, как сразу стала очевидна бедность ее одежды. Кайма простой холщовой мантии была разодрана, через дыру проглядывали штаны. Мало того, сквозь нее было видно также и приспособление на левой ноге, объяснявшее хромоту.

Луан Цзиа посмотрел на девушку и ободряюще улыбнулся. Она тоже улыбнулась ему.

– Почему ты так бедно одета? – спросил император Рагин.

– Потому что я бедная, – ответила Дзоми.

Дзато Рути бросил сердитый взгляд на чиновников, расположившихся позади сидящих ученых. На этих людей возлагалась обязанность обучить пана мэджи протоколу, необходимому для этого торжественного дня.

– Мы предлагали Дзоми Кидосу купить официальное одеяние на сегодня, – доложил один из чиновников дрожащим голосом. – Но она отказалась.

– Кусок нефрита, завернутый в пыльную тряпицу, остается куском нефрита, – сказала Дзоми. – А собачий кал, упакованный в шелк, все равно воняет на всю комнату.

После мига напряженной тишины своды Большого зала для приемов огласились звонким смехом консорта Рисаны. Остальные пана мэджи, до которых дошло наконец, что их оскорбили, злобно смотрели на Дзоми.

Пряча улыбку под завесой из раковин-каури, Куни наклонился вперед:

– Ну что же, поделись с нами своими предложениями по реформе Дара!

* * *

Выходящая в коридор дверь распахнулась настежь. Четверо подслушивающих в комнате для переодевания обернулись и увидели, что на пороге стоит, глядя на них во все глаза, четырехлетняя крошка Фара.

– Вы тут в прятки играете, да? – спросила малышка. Потом личико ее озарилось улыбкой до ушей, она подпрыгнула и закричала: – Прятки! Прятки!

Крики были такими громкими, что их наверняка услышали в Большом зале для приемов.

Дети переглянулись.

– Я же говорил вам, что это плохая идея, – сказал Тиму. – Император и императрица будут в ярости! – Затем лицо его помрачнело, и он пробормотал: – Мастер Рути назначит мне дюжину эссе, а то и больше, за то, что я не остановил вас.

У двери в коридор стояла служанка, и ее буквально трясло от страха.

– Госпожа Сото, простите! Принцесса Фара сбежала, пока я готовила ей полдник, и мне не удалось ее догнать!

Сото взмахом руки отослала служанку прочь. Она собиралась уже сказать детям, чтобы они убегали, и принять августейший гнев на себя, когда Тэра подтянула к себе Фару и спокойно проговорила:

– Правильно, мы тут играем в прятки. И как раз нашли тебя.

– Но это я нашла вас!

– Сегодня день наоборот. Поиграй со мной.

Тэра сделала Фиро и Тиму знак уходить. Потом распахнула ведущую в Большой зал для приемов дверь, набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:

– Вот ты где, Ада-тика! Ну и хорошенькое местечко ты нашла, чтобы спрятаться! Я бы тебя ни за что не нашла, не подай ты голос. Так, а куда ведет эта дверь?

Глава 14
Подъем на гору

Остров Полумесяца, первый год правления Четырех Безмятежных Морей (за пять лет до первой Великой экзаменации)

То, что издалека казалось отвесной стеной, на поверку обернулось извилистой тропой, петляющей по поверхности горы. Цепляясь за лианы и выступающие камни, ловкие проводницы, которых звали Кэпулу и Сэджи, прокладывали путь вверх по склону.

Эти две женщины были сестрами и, поднимаясь в гору, трещали без умолку. Хотя Луан и Дзоми не понимали ничего из сказанного, подчас, во время привалов, глядя на выражение их живых лиц или комично почеркнутые жесты, учитель и ученица не могли сдержать улыбки. Сестер радовал первый подъем на гору после долгого зимнего перерыва. Весна – хорошее время для сбора растений, дикой зелени и побегов, а также полезных насекомых, необходимых для изготовления лечебных снадобий.

Тропа была слишком крутой для больной ноги Дзоми, поэтому Луан привязал девушку к спине и нес, следуя за проводницами, ступая след в след и используя те же опоры. Все четверо ради безопасности связались веревкой. Необходимость ехать верхом на учителе несколько притупила радость Дзоми, а скука подтолкнула ее к ошибке – стоило девушке бросить взгляд в сторону от тропы, как она обхватила Луана за шею и сдавила ее изо всех сил.

– Если тебе хотелось взобраться на гору, то почему было просто не взлететь на нее на шаре?

– Лес на вершине слишком густой, чтобы шар мог приземлиться, – ответил Луан. Он несильно дернул за веревку, давая Кэпулу и Сэджи сигнал сделать остановку до тех пор, пока его ученица немного не успокоится. – Да и многие вещи нельзя рассмотреть внимательно, если мы будем видеть их только с воздуха.

Через какое-то время Дзоми задышала ровнее, и Луан кивнул, сделав знак продолжать подъем.

Иногда Кэпулу и Сэджи останавливались, чтобы собрать листья, ягоды, личинки, насекомых и грибы, обнаружившиеся рядом с тропой, и сложить все в корзины на спинах. Подчас Луан просил их задержаться и передать ему какой-нибудь образец, который он бережно вкладывал между страниц «Гитрэ юту». Однако если предмет был слишком велик, Луан наскоро делал зарисовку в книге кусочком угля.

– Зачем тебе вообще понадобилось сюда забираться? – спросила Дзоми.

Восхождение начинало ей нравиться. Они поднялись достаточно высоко, чтобы туман скрыл уходящие вниз обрывы, и, путешествуя верхом на Луане, девушка воображала, будто плывет среди облаков.

– Все дело в сокровищах.

– Тут есть сокровища? – Сердце у Дзоми подпрыгнуло. – Как интересно! Пиратские?

– Ну… не совсем. Хотя я раньше дважды бывал здесь, этот год особенный. Зимой на вершине горы произошло извержение, а мне никогда не выпадало шанса понаблюдать, как восстанавливается природа после такого потрясения. Ты обратила внимание, как сухо внизу в деревне? Подозреваю, это тоже следствие извержения. – Он с любовью похлопал по «Гитрэ юту», которую держал в руке. – Может, эта книга и толстая, но это лишь бледная копия книги природы, величайшего сокровища из всех.

– Ты отказался от жизни во дворце, чтобы путешествовать по всему Дара, собирая растения и зарисовывая животных?

– Кому-то нравится добывать охотничьи трофеи, а я люблю добывать знания.

Дзоми вспомнились ее долгие прогулки по берегу и дни странствий по полям и лесам в родном краю, когда она наблюдала за очертаниями бегущих облаков, за распустившимися цветами и шепчущими ветрами в надежде услышать голоса богов. Да, при всех своих странностях, учитель был родственной ей душой.

По дыханию Луана девушка поняла, что он устал, и, когда они оказались на относительно ровном участке тропы, расширявшейся на небольшом уступе, указала на росший сбоку небольшой куст.

– Что это?

– Хм… Точно не знаю. – Луан снова дернул за веревку, прося проводниц остановиться. – Дайте мне повнимательнее рассмотреть его.

– Сначала отвяжи меня, чтобы ты мог к нему подобраться, – сказала Дзоми.

Наставник бережно опустил ее и убедился, что его спутница твердо поместила здоровую ногу между двух камней и крепко держится руками.

Пока Луан исследовал растение, Кэпулу и Сэджи отвязались от страховочной веревки – предварительно заведя ее за выступ, ради безопасности Луана, – а потом взобрались по раскачивающимся лианам к недоступному любым иным способом месту на обрывистом склоне, где собирали птичьи яйца, выкапывали клубни и тщательно принюхивались к сухим листьям различных растений, прежде чем горстями отправить их в корзину. Дзоми восхищала ловкость, с которой женщины перемещались по утесу – уверенно, словно пауки по паутине. На миг она позавидовала их совершенным, хорошо работающим конечностям, сильным мышцам и гибким сухожилиям, но потом прогнала эту мысль. Это путь к безумию. Выбор, сделанный богами, не следует подвергать сомнению.

– Интересно, – пробормотал Луан Цзиа.

Он достал нож и стал срезать ветки с какого-то небольшого куста.

Дзоми не видела в кусте ничего интересного. Он выглядел в точности как обычная цепляющаяся береза, растущая на крутых склонах на ее родном Дасу.

– Что же в нем такого особенного?

Вопрос девушка задала с простым расчетом выслушать лекцию по ботанике про давно известное ей растение, а тем временем дать Луану подольше отдохнуть.

Однако учитель вел себя так, будто столкнулся с неведомым прежде науке экземпляром.

– Посмотри, какие они крепкие и гибкие.

Луан держал в руках пучок срезанных веток, каждая примерно в фут длиной и с палец толщиной. Он согнул их, чтобы оценить упругость и выискать слабые места. Удовлетворенный результатом, Луан укоротил страховочную веревку и обвязал ее вокруг выступа скалы, уперся ногами в два углубления в обрывистом склоне, достал из сумки на поясе кусок веревки и воловьих сухожилий и связал ветки в некое подобие рамы.

– Что ты мастеришь? – спросила заинтригованная Дзоми.

– Просто пришла в голову идея, как тебе помочь, но ты должна полностью довериться мне. Можешь усесться здесь, держась за лианы, и дать мне ногу?

Дзоми с подозрением посмотрела на наставника. Ей не нравилось, когда люди обращали внимание на ее больную ногу, а уж тем более трогали ее.

– Боишься? – протянул Луан, держа свою странную конструкцию, и уголки его губ приподнялись в бросающей вызов улыбке.

Это решило дело. Девушка подползла поближе, оплела лианы вокруг рук и с трудом вытянула левую ногу так, чтобы положить ее на колени к Луану.

– Ничего я не боюсь.

– Ну разумеется, – проговорил учитель и обернул раму вокруг ноги ученицы. Как только ветки охватили ее лодыжку, он затянул бычьи сухожилия так, что ветки впились Дзоми в кожу.

– Ой! – вырвалось у нее. Но она тут же прикусила губу, подавляя крик.

Луан стал действовать медленнее, теперь его движения сделались более рассчитанными и бережными. Дзоми зажмурила глаза и стиснула зубы, пока наставник сгибал и поворачивал ее ногу так, что кожу у нее кололо, будто туда-сюда бегали тысячи муравьев.

– Пока твое тело привыкает к новым ощущениям, я могу познакомить тебя с третьей и четвертой философскими школами: школой Потока и школой Морали.

– Неужели ты ни одной минуты не согласен потерять попусту? – Хотя Дзоми и произнесла это раздраженным тоном, в душе она порадовалась возможности отвлечься.

– Жизнь коротка, а знания все разрастаются и разрастаются. Отец-основатель школы Потока – это Ра Оджи, древний сочинитель эпиграмм на ано. «Дотатилоро ма динка сан око фиа ки инганоа лоту ингроа ви игиэрэ нэфиту миро нэ оту, пигин ви копофидало», – заметил он однажды. Что означает: «Настоящий моралист научит, как надо вести себя, любого, кроме себя самого».

Дзоми рассмеялась:

– А он мне нравится!

Луан снял с ноги ученицы обувь, приладил еще один каркас из ветвей прямо на голень, от коленного сустава до пятки, и принялся оборачивать лодыжку и стопу сухожилием, чтобы закрепить каркас. Он приладил сухожилие, накрутив его на короткую ветку и засунув ее под раму на икре девушки.

– Да уж, Ра Оджи был тот еще персонаж. Нам мало известно о его жизни, только то, что он был на поколение моложе Кона Фиджи. По-видимому, этот человек происходил из очень образованной семьи, потому как его знания о традициях древних ано, начиная с их пришествия на острова Дара, были воистину обширными. Многие книги ано, утраченные в годы войн Диаспоры, известны нам только благодаря стихотворениям и пересказам Ра Оджи, а еще он написал увлекательную и трогательную биографию Аруано, величайшего законодателя, создавшего государства Тиро. Но все эти достижения пришли позже. В молодости Ра Оджи прославился тем, что дерзнул поспорить с самим Коном Фиджи.

– Он вступил в дискуссию с Единственным Истинным Мудрецом? Никогда ни о чем подобном не слышала.

– О, я полагаю, моралистам не слишком по нраву вспоминать, что кто-то осмелился бросить вызов их великому учителю.

Луан так и сяк сгибал ветки в пучке, помечая некоторые зарубками. Потом выбрал две потолще и тщательно очистил их, обнажив гладкую древесину под корой.

– И о чем же эти двое спорили? – заинтересовалась девушка.

– Кон Фиджи прибыл ко двору короля Кокру, чтобы ходатайствовать о возвращении древних погребальных обрядов, практиковавшихся на затонувшем континенте на западе, где размещалась прародина ано. Обряды эти строго ранжировались для различных классов и предусматривали длительные периоды траура по покойному. Например, смерть короля все его подданные обязаны были оплакивать три года; герцога – один год; маркиза – шесть месяцев; графа – три месяца; виконта – месяц; барона – пятнадцать дней. К простолюдинам применялись различные наборы ритуалов в зависимости от их профессии: купцы располагались внизу иерархической лестницы, а крестьяне наверху, потому что Кон Фиджи рассматривал торговцев как эксплуататоров, ничего не производящих. Существовали еще специальные правила насчет размеров мавзолеев, одежды, которую полагалось надевать на похороны, числа носильщиков погребальных носилок и тому подобного.

– Возникает впечатление, что правила эти были настолько же полезны, как и определяющие число палочек при поедании лапши.

– Сдается мне, ты бы отлично поладила с моралистами при императорском дворе.

– Дай-ка угадаю: у Кона Фиджи наверняка имелись различные правила для мужчин и для женщин.

– О, ты размышляешь как моделист. И между прочим, права.

– Ха, еще бы!

Луан приладил две длинные и относительно толстые палки к зарубкам, сделанным на ветках в районе пятки Дзоми, после чего соединил другие их концы с обручем на ее икре, надежно примотав сухожилиями.

– Король Кокру отнесся к идее скептически, как и ты. Кон Фиджи напирал на важность ритуальных обрядов, поскольку они оживляют и усиливают должное уважение между разными слоями населения. Ранги обретают плоть – у моралистов в ходу технический термин «материализуются» – через практику. Абстрактные принципы наполняются жизнью посредством их соблюдения. Это равносильно тому, как соблюдение одних и тех же правил по отношению к друзьям и к врагам наполняет смыслом понятие «честь», раздача имущества определяет «сострадание», а облегчение наказаний и снижение налогов придают значение «милосердию». Строгое соблюдение внешне вроде как произвольного набора правил поведения способно материализовать структуру общества, ведущую к стабильности.

Дзоми задумалась.

– Но в таких представлениях нет души. Все они сводятся к необходимости играть определенные роли, продиктованные Коном Фиджи. Даже если король станет с точностью до буквы исполнять все правила, это еще не будет означать настоящую честь, милосердие или благотворительность.

– Единственный Истинный Мудрец утверждает, что как намерение порождает действие, так и действие способно породить намерение. «Поступая нравственно, человек становится нравственным».

– Как по мне, так это притянуто за уши. Подобным рассуждениям не хватает гибкости.

– Это потому, что стихией моралистов является земля, твердое основание государственности.

– Так что же сказал Ра Оджи?

– Ну, свое выступление на дебатах он начал с того, что не сказал вообще ничего.

– Как это?

– Следует иметь в виду, что Ра Оджи был очень красивым молодым человеком. Молва утверждает, что, когда он объявился в тот день при дворе короля Кокру, все мужчины и женщины просто уставились на него, раскрыв рот.

– И все лишь потому, что у него была смазливая внешность? – В вопросе Дзоми прозвучало легкое разочарование. Ей Ра Оджи, бросивший вызов напыщенному старику Кону Фиджи, представлялся своего рода героем. А его красота казалась… неким пятном, смазывающим эту картину. – Постой, значит, при дворе были и женщины?

– О, то были самые ранние дни государств Тиро, когда женщины из знатных родов зачастую принимали участие в официальных собраниях двора и высказывали свое мнение. Лишь много позже ученым удалось убедить большинство правителей, что женщинам не следует позволять вмешиваться в политику. Но отвечу на первый твой вопрос. Нет, на Ра Оджи пялились не потому, что он был очень красив, а потому, что молодой человек приехал верхом на водяном буйволе.

– Неужели на буйволе?

– Да, на водяном буйволе, какого ты могла видеть разгуливающим на крестьянских рисовых полях близ Лиру. Мало того, ноги животного были облеплены грязью. А Ра Оджи восседал у него на спине в позе геюпа, невероятно довольный собой.

Услышав это, Дзоми рассмеялась во весь голос, забыв о предписании моралистов прикрывать рот. Луан улыбнулся в ответ и не стал упрекать ученицу. За рассказом он продолжал прилаживать на ее ногу сбрую, и девушка так привыкла к этому, что уже почти не обращала на нее внимания.

– «Как посмел ты, Ра Оджи, въехать во дворец верхом на грязном водяном буйволе? – спросил ошеломленный король Кокру. – Разве в тебе нет уважения к своему правителю?»

«Я не властен над этим буйволом, ваше величество, – сказал Ра Оджи. – Когда наши предки плыли на эти острова, они предоставили океанским течениям нести их куда вздумается, вот и я позволяю буйволу брести, куда он захочет. Жизнь куда приятнее, когда я еду верхом на Потоке, оседлав его, вместо того чтобы беспокоиться о том, сколько раз нужно обмести рукавами пол или как глубоко следует поклониться».

Тут король Кокру понял, что тем самым Ра Оджи бросает вызов Кону Фиджи. Он погладил бороду и поинтересовался:

«Тогда что ты ответишь на доводы учителя Кона Фиджи, ратующего за возвращение древних обрядов как способа построить более нравственное общество, где каждый знает свой долг?»

«Отвечу просто: наши предки прибыли с континента, где земля господствовала над всем, а неизменность уклада в маленьких городках была основой. Но теперь мы живем на этих островах, где все определяют переменчивые океанские течения. Нашим людям приходится мириться с кочующими косяками рыбы, непредсказуемыми тайфунами и цунами, с вулканами, которые извергаются и изливают огненные реки, так что в такие моменты дрожит даже земная твердь. Нам пришлось изобрести новые логограммы, чтобы обозначить эти новые понятия, и единственной определенностью в жизни является ее неопределенность. С новыми обстоятельствами приходит новая философия, и, полагаю, гибкость и подвижность лучше послужат нам, чем упрямое следование традиции».

«Как можешь ты заявлять подобные вещи?! – возмутился Кон Фиджи. – Пусть жизнь наша меняется, но смерть-то нет. Уважение к старшим и почести, воздаваемые славно прожитой жизни, соединяют нас с мудростью былых веков. Вряд ли ты захочешь, чтобы, когда ты умрешь, тебя погребли как простого крестьянина, а не как великого ученого, заслуживающего восхищения!»

«Через сто лет, мастер Кон Фиджи, и ты, и я одинаково обратимся в прах, и даже пожравшие нашу плоть черви и птицы сами пройдут через множество обращений колеса жизни. Жизнь наша имеет конец, но вселенная бесконечна. Мы всего лишь светлячки, мерцающие в ночи на фоне вечных звезд. Я хочу, чтобы, когда умру, меня положили на открытом месте, чтобы Большой остров служил мне гробом, а Река Небесных Жемчужин – саваном; цикады станут моей похоронной процессией, а распустившиеся цветы – благоуханными кадильницами. Пусть плоть моя послужит пищей для десяти тысяч новых жизней, а кости удобрят почву. Я возвращусь в великий Поток вселенной. Такую честь не сравнишь с погребальными обрядами, которые проводят смертные, произнося пустые слова, зазубренные по книге».

Дзоми издала восторженный клич, вскочила и потрясла кулаком. Луан посмотрел на нее, и лицо его расплылось в улыбке.

Девушка опустила глаза и поняла, что левая нога выдерживает вес ее тела. Сама себе не веря, она сделала осторожный шаг и согнула ногу, проверяя, как та работает. Хитроумное приспособление из веток и сухожилий тоже гнулось, обеспечивая усилие и поддержку, как если бы увеличивало подвижность атрофированных мышц.

– Как это тебе удалось? – спросила Дзоми с благоговением в голосе.

– Когда я работал с маршалом Гин Мадзоти в императорской армии, нам пришлось столкнуться с множеством ветеранов, лишившихся конечностей в бою или во время работ на стройках императора Мапидэрэ. Мы с маршалом изобрели искусственные конечности, частично возвращающие этим людям утерянные возможности. У меня возникла мысль приспособить одно из таких для твоего случая. – Луан наклонился и показал, как сухожилия и ветви умело сохраняют и усиливают энергию мышц. – Это устройство действует подобно тому, как работает скелет, только расположенный не внутри ноги, а снаружи. Оно обеспечивает тебе одновременно поддержку и подвижность.

– Да ты просто волшебник!

Малость пообвыкнув, Дзоми с удовольствием прошлась туда-сюда. Ей казалось, что она плывет по воздуху – такой свободы в движениях девушка не ощущала с той ночи, когда в нее попала молния. Хотя при подъеме в гору ей будет не обойтись без определенной помощи, на ровном месте она сможет двигаться так, словно бы ее нога почти здорова.

Она обернулась, посмотрела на доброе лицо Луана и вспомнила про непонятное устройство, которое он мастерил еще во время полета на шаре. Выходит, сделанное им приспособление – не результат мгновенного озарения. Как долго учитель размышлял и втайне трудился над прототипом? Луан знал, как чувствительна для Дзоми тема больной ноги, и не хотел привлекать к ней внимание и досаждать ученице, пока не нашел решение.

Повинуясь порыву, девушка подбежала к Луану и крепко-крепко его обняла. Наставник тоже обнял ее в ответ. А две проводницы, спокойно наблюдавшие за тем, как изготавливалось и опробовалось устройство, радостно закричали и захлопали в ладоши.

Дзоми не могла вымолвить ни слова, потому как в горле у нее стоял ком, а квакать, подобно лягушке, ей не хотелось.

* * *

Наконец четверка выбралась из моря тумана и оказалась на вершине утеса. Вокруг расстилались бескрайние лесные заросли, хотя деревья по большей части цеплялись за камни и высотой были в человеческий рост, иначе их поломали бы сильные ветры, дующие на вершине горы.

Путешественники пробирались через лес. Когда Кэпулу и Сэджи время от времени останавливались, чтобы пополнить коллекцию в своих корзинах, Луан спешил к ним и расспрашивал о свойствах растений и грибов. Эти трое общались, вырезая логограммы из земли и гумуса.

Пользуясь преимуществами вновь обретенной свободы, Дзоми прогуливалась сама по себе. Ей особенно нравились птички, которые сидели на ветках, наполовину спрятавшись среди листвы, и распевали песни на сто разных мотивов.

– Как называется вон та птица? – спросила Дзоми, указывая на птаху с пятнистым зелено-синим оперением.

– Дрозд-флейтист.

– А эта?

– Алый чиж.

– А та, с ярко-желтым хвостом?

– Солнышко-сквозь-тучи.

Называя каждое из имен, Луан набрасывал для нее логограммы и объяснял:

– Некоторые из этих птиц показались похожими на тех, которых ано знали в родной стране, поэтому они дали им те же самые имена. Другие были новыми, и для них придумали новые слова и новые логограммы. Но как видишь, все подобные названия имеют семантический корень «птица», поэтому, даже если значение логограммы тебе неизвестно, ты можешь предположить, что речь идет о птице. Таков один из способов, каким логограммы ано могут дать тебе намек к познанию мира. Это механизмы, трансформирующие книгу природы в образы в нашей голове.

Дзоми обдумала слова учителя, а потом принялась расспрашивать о названиях разных цветов и грибов. Луан терпеливо отвечал и рисовал на земле логограммы. Ему нравилась ее любознательность. Это помогало ему снова почувствовать себя молодым.

– А почему в логограмме для этого гриба стоит семантический корень цветка? – удивилась Дзоми.

– Ответ кроется в истории. Давным-давно, когда еще только придумывались первые логограммы, древние ано считали грибы разновидностью растений. Лишь много позднее ученые и травники пришли к выводу, что грибы стоят особняком от растительного царства.

– Однако ошибка классификации так и осела в логограммах.

– Знание – это повозка, путь которой лежит через ошибки и тупики. Природа истории такова, что колеи, оставленные событиями прошлого, тянутся сквозь века. Широкие мощеные улицы Крифи проложены поверх пыльных дорог, существовавших, когда город был всего лишь крепостью ано, а те старинные дороги, в свою очередь, следовали тропам, по которым перегоняли отары овец в бытность Крифи поселком. Логограммы ано – это летопись нашего восхождения на гору познания.

– Но зачем вести летопись ошибок? Зачем толкать поколения учеников совершать их снова и снова?

Луан растерялся.

– Ты о чем говоришь?

– Прибыв на эти острова, ано увидели новых животных и новые растения, и тем не менее упрямо стали называть и классифицировать их, используя устаревший подход, при помощи системы логограмм, накопившей множество ошибок. Они узнали, что мысли рождаются в голове, однако слово «ум» до сих пор обозначается как «воздух-над-сердцем». Почему бы не создать что-либо совершенно новое?

– Ты задала очень хороший вопрос, Мими-тика. Но я хотел бы предупредить, что стремление к совершенству, к новому началу, очень тесно граничит с философской тиранией, отрицающей мудрость прошлого. Из дебатов между Коном Фиджи и Ра Оджи вовсе не следует с очевидностью, что аргументы первого слабее. Верно, жизнь на Островах отличается от жизни на прародине ано, но души людей, со всеми их идеалами, страстями, где жестокая алчность идет рука об руку с высокой честью, а личный интерес толкает к благородному самопожертвованию, – они-то не меняются. Кон Фиджи не ошибался, говоря, что уважение к мудрости прошлого, к путям, проложенным поколениями живого опыта, не следует отбрасывать в одночасье.

– Хм. – Девушка не нашлась с ответом.

– Никогда раньше не видел, чтобы тебе нечего было сказать, – с усмешкой заметил Луан.

– Послушать тебя, так Кон Фиджи и в самом деле… истинный мудрец.

Луан рассмеялся:

– Полагаю, я не всегда представлял тебе моралистов в привлекательном свете, и это моя вина. Но поскольку каждая из четырех главных философских школ, так же как и Ста школ более мелких ответвлений познания, способны чему-то научить нас, то баланс между новым и старым – это то, к чему всем нам следует стремиться.

– Мне казалось, что мы стремимся к Истине.

– Мы не боги и не всегда способны отличить правду от лжи, а потому лучше соблюдать осторожность.

Дзоми смотрела на логограммы, начерченные Луаном на земле, и не выглядела убежденной.

Внезапно с некоего расстояния впереди донеслись возбужденные крики Кэпулу и Сэджи, скрытых от них деревьями. Луан и Дзоми поспешили на голоса, и воздух вокруг них наполнился едким запахом дыма.

Встревожившись, Луан хотел было остановиться, дабы оценить ситуацию, и крикнул Дзоми, чтобы она не торопилась. Еще не совсем приловчившись, девушка, однако, упорно ковыляла вперед на своем протезе, отказываясь внимать увещеваниям наставника. Так что ему не оставалось иного выбора, кроме как броситься вслед за ней.