Kitabı oku: «Любовь горца»

Yazı tipi:

Пролог

Уэстер-Росс, Шотландия

«С этим что-то нужно делать!» – так решил Лиам Маккензи, размышляя над ужасными событиями прошлого.

Он думал о страшном человеке, с холодной жестокостью и садизмом управлявшем кланом Маккензи из Уэстер-Росс. О женщине с ввалившимися глазами, сменившей несчастную мать Лиама, которая как тощий запуганный призрак бродила по залам замка Рейвенкрофт-Кип. О ее сыне, брате Лиама по отцу, который вечно прятался по углам и никогда не улыбался. О незаконном сыне Маккензи, недавно забитом до смерти в тюрьме Ньюгейт.

Нужно что-то делать с телом, которое Лиам недавно выловил в болоте Бренилох-Бох.

Это была Тесса Макграт. От нее остался только скелет, покрытый тиной, торфом и грязью, но Лиам сразу узнал ее, едва увидел остатки шерстяной накидки, которую он дал ей в ту ужасную ночь несколько лет назад.

Эта накидка – его последний акт милосердия – стала для Тессы саваном.

Тесса была грязной шлюхой и любила хвастаться своими необыкновенными умениями в деле любви, поэтому лэрд Хеймиш Маккензи нанял ее для своих сыновей. Нанял, чтобы она сделала из них мужчин. Но в действительности для чего-то куда более мерзкого и ужасного.

Тесса не понимала всей жестокости маркиза Рейвенкрофта, она не ведала, какая злоба таилась в Хеймише Маккензи.

– Она этого хочет, – усмехнулся отец Лиама, глядя на голую, с завязанными глазами Тессу, привязанную к кровати. – Она просто молит об этом!

Шлюха действительно этого хотела. Она просила об игривых ударах мягкого хлыста, который она принесла с собой для любовной игры. Она издавала страстные стоны, сладострастно извивалась. Она произносила обольстительные слова, давала непристойные обещания, способные привести в возбуждение любого шестнадцатилетнего мальчишку.

Но не Лиама.

Ее вины в том не было. Девица не могла представить, что готовил для нее лэрд. Она любила игры, включавшие боль, но Хеймиш Маккензи никогда не останавливался на достигнутом, он продолжал до тех пор, пока полностью не уничтожал противника.

Лиам подозревал, что Хеймиш намеревался избить девицу прямо перед ними и хотел заставить их наблюдать за этим. Но не думал, что отец намерен заставить своих сыновей ее бить и с болезненным садизмом наблюдать, как его сыновья становятся такими же чудовищами, как он сам.

Но когда лэрд показал им свое орудие, Лиам все понял. Это была древнеримская плеть с множеством хвостов, украшенных свинцовыми наконечниками, которых было так много, как змей на голове Медузы.

Все сыновья лэрда Маккензи содрогнулись: Хеймиш – незаконнорожденный сын, названный в честь отца; Лиам – его наследник, и мальчик по имени Торн – единственный сын от второй жены. Все они были хорошо знакомы с этой плетью, знали боль от ее прикосновений, помнили, как она сдирала с них кожу.

Они не верили своим глазам, когда лэрд ударил плетью поперек спины постанывающей шлюхи. Сначала та выгибалась и стонала в ожидании. А потом кричала, плакала, билась и умоляла о пощаде. И это после первых двух ударов.

Темные глаза отца загорелись от извращенного удовольствия. Он перешел на ту сторону кровати, где, выстроившись в ряд, стояли его сыновья, и протянул им ненавистную плетку.

– Каждый. По два удара, – приказал Хеймиш.

– Но она же не выживет, – запротестовал Торн прерывающимся от страха голосом.

На непокорность сына лэрд ответил ударом кулака, от которого тот упал на пол.

– Каждый. По два раза, – повторил он. – Мне все равно, кто сколько раз ударит, но я отпущу ее только после шести ударов.

Лэрд Маккензи был великаном, обычно он смотрел на своих сыновей сверху вниз, как и на большинство других мужчин. Но тогда Лиам впервые в жизни посмотрел отцу в глаза. Мало кто осмеливался ответить на горящий взгляд Хеймиша, а тем более противостоять ему в одиночку.

– Вот ты и начни, – приказал лэрд со злобной улыбкой, – или этим займусь я.

Тяжело осознавать, что человек, которого ты ненавидишь всей душой, так похож на тебя внешне. Предчувствовать, что однажды, лет через двадцать, такие же черные глаза монстра глянут на Лиама из зеркала и напомнят о той свирепости, что течет в порченой крови Маккензи. Видя вызов в глазах отца, Лиам понял, что наступит день, когда он не будет бояться этого человека. Он тоже станет огромным, хитрым, бесстрашным и жестоким. Однажды он бросит вызов этому чудовищу, став таким же зверем.

И блеск в глазах отца сказал ему, что тот ждет наступления этого дня.

Ухватившись за возможность угодить отцу, молодой Хеймиш потянулся за плетью, и на его невыразительном лице появилось знакомое выражение свирепого предвкушения. Хеймиш был готов выполнить приказ отца. И тогда Тесса была обречена.

– Нет. – Лиам вышел вперед и выдернул плетку из рук отца, прежде чем Хеймиш-младший успел ее схватить. – Это сделаю я!

Ветер выл над болотами, летя над Бренилох-Бох, и его вой напоминал вопли, которые издавала Тесса в ту ночь, извиваясь под ударами плетки, раздиравшей белую кожу. Ужас, наполнявший ее рыдания, вырвал сердце из груди Лиама. Вместо сердца в ней кровоточила глубокая рана.

Теперь он стоял над ее телом, и его рука сжимала влажный воздух так, что косточки на ней стали совсем белыми, как в ту ночь, когда он трясущейся рукой взял оплетенную рукоятку кожаной плетки.

Тесса так и не поняла, что он спас ее единственно возможным способом. Он выполнил жестокий приказ отца и постарался нанести ей как можно меньше ран. Как она могла это выдержать?

Лиаму хотелось, чтобы на этом та ночь завершилась. Но жестокость лэрда не знала пределов, и еще целый час, целый проклятый час происходили невероятные вещи, о которых невозможно говорить. Потом Лиам завернул Тессу в накидку и помог ей бежать.

Надо отдать ей должное – она не прекращала сопротивляться. Она угрожала страшной местью, захлебываясь слезами от боли и страха. Эти угрозы стали причиной ее гибели.

Тесса едва могла ходить: спотыкаясь спускалась по ступеням, и ее розовая кожа начала покрываться страшными синяками – результат избиений, полученных от лэрда Хеймиша.

Даже в юном возрасте Лиам был достаточно силен, чтобы донести Тессу на руках через поля до деревни. Боже, как он старался ее урезонить, извиниться перед ней, сделать хоть что-нибудь для успокоения жгучих укоров совести. Но она ничего не желала слушать, и он ее не винил за это.

– Весь мой клан встанет против вас, против всей вашей проклятой семьи! – кричала она. – Вот увидите! Я всем расскажу, всем покажу, что вы, дикие звери, сделали со мной! И они придут за вами! За всеми за вами!

Но ей не дали, ее заставили замолчать. Она была убита. И Лиам не сомневался, кто это сделал.

От зла лишь зло рождается, разве не так? Даже Дуган, младший из незаконнорожденных сыновей отца, выросший вдали от красных кирпичей замка Рейвенкрофт-Кип, будучи еще подростком убил священника.

Дуган… Отец заплатил, чтобы его младшего сына забили до смерти в тюрьме, но парню удалось бежать, и он стал другим человеком. Дуган втайне связался с Лиамом. Это случилось в то время, когда Дуган боролся за место главаря в лондонском преступном мире.

Сыновей Хеймиша Маккензи воспитали для кровопролития. Фатум, ткущий узоры их судеб, вплел в них насилие, а в жилы влил жестокость и бесстрашие.

«Король умер… да здравствует король!» – этими словами вместо подписи завершил Дуган свое послание Лиаму. В нем он просил брата совершить то, о чем тот давно мечтал.

Лиам завернул останки Тессы в полуразвалившуюся накидку и опустил их в чавкающую грязь болота, что стала ее могилой. Он смотрел, как болото медленно поглощает тело Тессы, а вместе с ним и то немногое, что осталось в нем от надежды и доброты. Вместо них в опустелой груди загорелся огонек ненависти, который раздувал своим зловонным дыханием сам дьявол.

Теперь мечта превратилась в необходимость. Лиам смотрел на раскинувшийся перед ним изумрудный ландшафт, окаймленный горами Кинросс, и думал о матери, о том, что отец растоптал ее душу и тело. Он вспоминал свой клан Маккензи из Уэстер-Росс, который трудился и покорялся безжалостному железному кулаку своего лэрда; вспоминал своих братьев, законных и незаконных. Никто из них не способен был противостоять издевательствам отца, поэтому Лиаму часто приходилось принимать на себя его удары.

Кто будет их защищать теперь, когда он уйдет на войну?

Лиам превратился в высокого мужчину, который не боялся смотреть в глаза отца. Его плечи стали широкими, а кожа на спине так задубела от многочисленных ударов плетки, что, казалось, сам Сатана обработал ее у себя в пекле. Кулаки Лиама стали достаточно тяжелыми, чтобы ответить на любой удар.

И Лиам решил пойти служить в армию ее величества. Огонь, пылавший в его крови и толкавший его на путь насилия, он решил направить на служение короне, которую благословили сам Бог и родина.

Это было единственным выходом из положения.

Но прежде следовало что-то предпринять, потому что день расплаты настал.

Лэрд Хеймиш Маккензи хотел превратить своего сына и наследника в такое же чудовище, как он сам. Но чудовища существуют в мифах и легендах, рожденных в древности предрассудками и больным воображением. Лиам решил, что не будет ни монстром, ни чудовищем. Он превратится в нечто иное. Он станет демоном.

Глава 1

Лондон, сентябрь 1878 года

Двадцать лет спустя

– Снимите одежду.

Не впервые в жизни леди Филомена Сент-Винсент, виконтесса Бенчли, слышала такие слова. Она была женой развратника и насильника. Но тут она потеряла дар речи и, ничего не понимая, уставилась на доктора Персиваля Розенблатта широко открытыми глазами. Неужели он действительно хочет, чтобы она разделась в его присутствии? Только женский персонал клиники наблюдал за проведением лечения в ледяных ванных в клинике Белль-Глен. Присутствие доктора-мужчины было делом неслыханным.

– Но, доктор, я же хорошо себя вела… – Она невольно отступила на шаг, охваченная страхом при виде ванны, в которой плескались куски льда, напоминавшие осколки битого стекла. – Я ничего такого не делала, чтобы заслужить подобное… лечение.

«Лечение» – это слово обладало в этом заведении самыми разными смыслами.

– Вы опять этим занимались! – произнесла сестра Грета Шопф, служившая Немезидой в клинике Белль-Глен, подошла к Филомене и схватила ее за запястье так, что жесткие пальцы вонзились в кожу, и задрала рукав до локтя. Полная немка, одетая в униформу с высоким воротом, белый фартук и шапочку, показала доктору руку пациентки. – Она опять этим занималась… но другим способом. Ночью нам пришлось привязать ее к кровати, чтобы она не предавалась своим аморальным занятиям.

– Но это же неправда, доктор! – выкрикнула Филомена, умоляюще глядя на врача. – Она ошибается, доктор Розенблатт. Этим занималась другая пациентка, Шарлотта Пендергаст, которая поцарапала мне руки ногтями. Клянусь, я никогда… Я воздерживаюсь, как могу, от аморальных занятий.

Раньше, во время их первых сессий, она все рассказывала доктору. Объясняла, что синяки и ссадины ей нанес муж-садист, лорд Гордон Сент-Винсент, виконт Бенчли, а вовсе не она сама. В первый период своего вынужденного пребывания в клинике она изо всех сил отрицала, что безумна, что подвержена приступам лунатизма и сексуальным отклонениям, потому что ничего такого на самом деле не было.

Вначале, по приезде в Белль-Глен, она старательно рассказывала о себе все, потому что была одинока и запугана.

Доктор Розенблатт напоминал Филомене ее отца, который занимался благотворительностью, сидя в своем строгом кабинете. У доктора было приятное круглое лицо, окруженное бакенбардами и вторым подбородком, румяные щеки и круглый живот. Он казался спокойным и умным профессионалом среднего возраста. Пора бы ей научиться не доверять себе в том, что касается других людей, особенно мужчин. Она всегда ошибалась.

Доктор Розенблатт открыл историю ее болезни и начал читать, хотя именно он написал все, что в ней содержалось.

– Вы начинаете возбуждаться, леди Бенчли, – заговорил он тихим голосом, каким обычно разговаривают с маленькими детьми и сумасшедшими.

– Нет! – воскликнула Филомена громче, чем сама хотела, так как сестра Шопф тащила ее в сторону ванны. – Нет!

Она заставила себя говорить приятно и сдержанно, как настоящая леди, но при этом изо всех сил упиралась.

– Доктор, я вовсе не возбуждаюсь, я предпочла бы обойтись без ледяной ванны. Пожалуйста! Неужели нет другого средства? Например, электроды, или наденьте на меня специальные варежки и уложите в постель.

Филомене вовсе не нравились альтернативные способы лечения. Она терпеть не могла электроды, ненавидела жесткие, шершавые маленькие варежки, которые надевали на руки так, что руками ничего нельзя было делать. Но она ничего так не боялась, как ледяных ванн.

– Ну, пожалуйста, – просила женщина, и слезы испуга наворачивались у нее на глаза.

– Вы просите так мило, леди Бенчли. – Глаза доктора скользили по ее рту и груди, которая выпирала под плотно облегающим грубым черным платьем. – Но, видите ли, я – ваш врач, и моя первая обязанность – лечить вашу болезнь. А теперь, пожалуйста, не сопротивляйтесь, снимите одежду сами или ее снимут с вас.

Сестра Шопф больно сжала запястье Филомены с неожиданной для женщины силой. Она тащила ее к ванне, другой рукой схватив за плечо.

– Вы снова будете со мной драться, леди Огненная вагина, или на этот раз будете вести себя разумно?

«Леди Огненная вагина» было прозвищем, которое дала Филомене одна из пациенток в самый первый день пребывания в Белль-Глен. Тогда в небольшой комнате пятнадцать женщин раздели догола, осмотрели, ощупали, проверили на вшивость, а затем облили ледяной водой. И тогда кто-то из них обратил внимание на необычный рыжий цвет волос Филомены и на темно-рыжий цвет ее волос между ног. Филомену часто грубо обзывали, и чаще всего члены семьи Сент-Винсент, особенно они издевались над ее необычным ростом, широкими бедрами и плечами. Но «леди Огненная вагина» было самым унизительным прозвищем из всех. Его часто использовали сестры и обслуживающий персонал клиники.

– Я не сделала ничего плохого! – Филомена умоляюще смотрела на доктора Розенблатта, но тот спокойно перелистывал ее историю болезни, не обращая на нее внимания. – Не надо помещать меня в ванну!

– У вас истерика, – ответил он тихо, – что еще раз убеждает меня в том, насколько вы безумны.

Сестры схватили Филомену с двух сторон и за руки потащили к ванне. Когда она была совсем близко, Филомена ударила ванну обеими ногами, стараясь ее перевернуть. Тяжелая ванна не поддавалась, но Филомена была рослой женщиной и достаточно сильной, чтобы освободиться от рук медсестер.

– Ну что тут у нас? – раздался веселый голос Леопольда Бернса. Бернс способен был осветить своим присутствием любую комнату, но для пациентов Белль-Глен его появление означало наступление тьмы. Помощник доктора был молодым человеком огромного роста, но казался старше своего возраста из-за уродливого носа картошкой и лысины в светлых волосах. – Опять безобразничаете, леди Бенчли?

У Филомены перехватило дыхание, легкие словно сдавило железным кулаком, когда она почувствовала, что вместо рук сестры Шопф ее обхватили руки Леопольда Бернса.

– Ну-ка снимайте одежду!

Теперь Филомена дралась по-настоящему. Всю жизнь она старалась быть правильной и послушной, была робкой, податливой и нежной, и всегда это давало только один результат. Но на этот раз она не хотела быть послушной участницей унизительной трагедии.

Она боролась и отталкивала руки сестер, которые пытались расстегнуть пуговицы на ее грубом платье, но они стащили его и сбросили на пол. Филомена кричала и умоляла, билась и брыкалась, когда сестры сняли с нее рубашку, – корсетов в клинике не разрешали носить, – и жадным глазам доктора Розенблатта и Бернса предстала ее обнаженная грудь. Они любовались ею, не скрываясь, и Филомена смутно удивилась, как это женщины-сестры могут принимать участие в подобном извращении.

Причиной слез, бегущих по ее щекам, было не только унижение и страх, но и невыносимо отвратительный запах изо рта Бернса, который прижал ее к себе, стиснув в медвежьих объятьях. Делая вид, что помогает сестрам снять с Филомены панталоны, он сжал ее груди, и, наклонившись к уху, прошептал, обдавая противным запахом:

– Чем больше вы сопротивляетесь, леди Огненная вагина, тем сильнее мне приходится действовать руками.

– Ваши руки всегда лезут куда не надо, – ответила Филомена.

Холодный воздух, охвативший тело, подсказал ей, что ее раздели донага. Но не это пугало ее сейчас больше всего – она спиной почувствовала, как напрягся член ее мучителя.

Бернс так сжал ее толстыми руками, что заставил задохнуться. Острая боль пронзила грудь, она ощутила нечто похожее на острый край, вонзившийся в бок, который лишил ее возможности вдохнуть воздух и закричать.

– Эти сумасшедшие несут такую чушь, – произнес Бернс, переваливая парализованное тело Филомены через край ванны, в то время как сестры держали ее за ноги.

Филомена с ужасом смотрела на медленное приближение ледяной воды и ничего не могла сделать, только приготовиться к погружению. Куски льда кололи и царапали кожу, как кошачьи когти, рефлекторно вызывая желание вырваться. Все ее тело мучительно болело, но когда она попыталась выскочить из воды, то увидела, что кожа ее цела.

В отчаянии Филомена била руками о край ванны, задыхаясь и издавая короткие стоны. Наконец ей удалось встать во весь рост и практически выбраться из ванны, но три пары сильных рук схватили ее и затолкали обратно. Она с головой погрузилась в воду.

Филомена пыталась отбиться от своих мучителей, но их руки держали крепко, не давая шевелиться. Постепенно паника прекратилась, и она замерла. Может быть, это конец? Она погибнет, заключенная в тюрьму, вместе с другими несчастными, всеми забытыми жителями империи. Гнусный развратник-кокни будет тискать ее грудь, сестры-садистки держать ее голову под водой, а врач хладнокровно наблюдать за этим.

Она вспомнила свое письмо леди Фаре Блэквелл, графине Нортуок. Интересно, получила ли она его и предприняла что-нибудь для спасения Филомены? Или просто не обратила внимания на ее мольбы о помощи? Легкие стало нестерпимо жечь, и Филомена решила, что, видимо, ей уже не доведется узнать ответ.

Может, это к лучшему. Она уйдет из этого мира, окруженная холодом и безжалостными осколками льда, что очень похоже на ее жизнь последние пять лет.

Вряд ли в аду будет хуже, чем здесь. Возможно, она страдает здесь за свои грехи? Видимо, Бог – не мстительный Господь, описанный в Библии, а просто равнодушный Творец. Тогда, может быть, ей удастся упросить его выделить ей крошечное, незаметное место где-нибудь в уголке на небесах? Которое не нужно больше никому. Тихое, удаленное место в самой глубине обширного Неба, где она сможет существовать в тишине и уединении, не думая о поруганных ожиданиях и множестве своих ошибок. Там облака укрывают небо мягким покрывалом, сквозь которое пробиваются лучи солнца, падая сияющими столбами на просторы лугов, как это бывает в конце лета, такие теплые, как божественное прощение.

Филомена закрыла глаза и вдохнула ледяную воду, и тут руки ее мучителей вытащили ее на поверхность. Она с душераздирающим кашлем исторгла из себя ту небольшую толику воды, которая попала в легкие.

Когда спазмы прошли, она постаралась наполнить легкие воздухом. Момент, когда Филомена ощутила приближение смерти, а с ней и умиротворение, уже прошел, и она поняла, что слишком труслива и не может убить себя.

Филомена, дрожа, села в ванной и поддалась новому приступу отчаяния. Она прижала колени к груди, чувствуя, как холод лишает ее сил и способности двигаться.

– Вымойте ее, и тогда начнем, – распорядился доктор Розенблатт.

Сестры терли ей кожу жестким мылом с особой суровостью, приговаривая, что это мытье заменит еженедельную ванну.

Прошло пять минут, кожа Филомена горела, как будто в нее впились тысяча иголок. Но она сжала челюсти, стараясь победить холод, пронизывающий ее до костей.

– Теперь я буду задавать вам вопросы, леди Бенчли. – Доктор Розенблатт подошел к самому краю ванны. – Мне хотелось бы понять, как на вас воздействует данная информация. Если я пойму, что вы честно мне отвечаете, то я позволю вам выйти из ванны. Вы меня поняли?

Филомена кивнула.

– Отлично. – Доктор перебирал бумаги, отыскивая нужный листок, и потом положил его поверх истории болезни. – Для начала займемся основными вопросами. Доводилось ли вам слышать ночью голоса в той комнате, где вы спите, леди Бенчли? Не мешают ли эти голоса вам спать, не мучали ли они вас?

Филомена отвечала, глядя прямо перед собой, но отвечала честно:

– Я слышала только крики пациенток. И голоса медсестер, которые над ними издевались.

Грета Шопф больно ущипнула ее за плечо, но Филомена даже не поморщилась.

– Хорошо. – Доктор не поднимал голову от бумаг. – Случалось ли вам видеть странные вещи, видения, призраки и галлюцинации?

Филомена отвечала очень осторожно, так как знала, что галлюцинации являются признаком безумия:

– Никогда!

– Еще пару вопросов для статистики в соответствии с вашим диагнозом, – продолжал доктор Розенблатт.

От холода мысли Филомены путались. Кровь в сосудах текла все медленнее, и она начала сильно дрожать. Филомене приходилось буквально выдавливать слова сквозь стучащие зубы. Она знала, какие вопросы ей предстоят. Ее муж и его мать заплатили семейному доктору, чтобы тот поставил диагноз «психосексуальная истерия» и «аморальное сумасшествие». И добрый доктор Розенблатт с удовольствием задавал вопросы на эту тему, копаясь в подробностях.

– Расскажите, как часто вы и лорд Бенчли выполняли супружеские обязанности?

Филомене не хотелось отвечать на подобный вопрос в присутствии свидетелей, и она ответила:

– Я уже говорила вам.

– Да, вы говорили, что вначале муж приходил к вам пять раз в неделю, а потом перестал приходить совсем. Он понял, что вы не можете родить ему ребенка, и стал искать общества других женщин. – Доктор Розенблатт наклонился к ней, пытаясь заглянуть в глаза, но взгляд у нее помутился от холода. – Исключение составляли те случаи, когда вы просили его взять вас силой. Он сказал, что это вызывало в нем отвращение, особенно когда вы просили воплотить ваши гнусные сексуальные фантазии. Разве не так, леди Бенчли?

Филомена почувствовала, что даже в ледяной ванне она горит от стыда.

– Он лгал… Я… никогда… не хотела ничего такого.

Холод добрался до груди, и у нее перехватило дыхание.

– Я предупредил вас, что только правда поможет вам освободиться из вашего нынешнего состояния, – напомнил доктор Розенблатт.

Правда? Правда состояла в том, что муж был таким же садистом, как и доктор. Гордон Сент-Винсент старался найти в человеке слабое место и заставить его страдать. Найти то, чего человек действительно боялся, что в себе ненавидел. А найдя, использовал информацию себе на пользу.

Ад в семье Сент-Винсент разворачивался постепенно. Очень скоро, когда Гордон понял, что добился своего и его издевательства больше не задевали жену, он стал прибегать к насилию. Поступки, за которые другого человека посадили бы в тюрьму, соверши он их на улице, считались вполне допустимыми, если они совершались по отношению к жене.

Что такое четверть часа? Просто ничего, песчинка на бесконечном песчаном пляже. Но когда находишься в ледяной ванне, эта четверть превращается в бесконечность, уходящую все дальше от теплых лучей солнца. И остается только холод, только белая-белая комната и страдание.

Филомена потеряла способность видеть стрелки на часах. Суставы окаменели, а мускулы свело такой страшной судорогой и болью, что она невольно издала истошный крик.

Господи, она ведет себя как сумасшедшая! Руки свело под странным углом по отношению к груди, спина изгибается в конвульсиях. Сердце бьется все медленнее и с перебоями.

Она устала, так устала!

И тут ее вынули из ванны, схватив за локти, которые так окаменели, что выдержали вес ее тела. Филомена настолько замерзла, что сама превратилась в лед. У нее не было сил, она перестала обращать внимание на доктора Розенблатта и Бернса, которые с интересом наблюдали, как ее растирают полотенцами и надевают через голову грубое хлопковое платье.

Онемели не только мускулы, онемение перекинулось на внутренние органы Филомены. Она никогда раньше не проводила в ледяной ванне больше десяти минут. Теперь она не чувствовала даже грубые рывки гребня по длинным волосам.

Филомена попыталась идти, но колени подгибались, ноги ее не держали, так как холод лишил ее силы. Бернс поймал Филомену, когда она начала падать на пол, но лучше бы ей упасть!

– Она слишком тяжела для нас, мистер Бернс, отнесите ее в комнату, – приказала сестра Шопф.

– Рад стараться, мадам, – весело ответил Бернс.

– Я помогу. Кажется, ванна остановила ее истерику, теперь некоторое время она будет спокойна. – Доктор Розенблатт оттолкнулся от стены и захлопнул историю болезни. – Отнесите-ка это в мой кабинет и проследите, чтобы нас не беспокоили.

Бесполезные ноги Филомены с ужасным звуком скребли пол длинного коридора, вдоль которого ее тащили двое мужчин. Стены и потолок коридора были выкрашены в тот особенный белый цвет, который бывает только в подобных заведениях. Газовые фонари, висящие между дверями, не оживляли, а только подчеркивали холод и пустоту помещения. Даже замки и засовы на железных дверях были выкрашены белым. Все стерильно, в том числе и спальни, в которых нет ни света, ни тепла. Скромные ночные рубашки, чистые, с высоким воротом, сковывающие движения, но при этом облегающие и позволяющие видеть тело под ними.

Из груди Филомены невольно вырывались поскуливающие звуки, и она никак не могла с этим справиться. Челюсти болели, оттого что она их крепко сжимала, стараясь остановить стук зубов. Ночные звуки клиники, казалось, били по нервам. Каждое завывание несчастных сумасшедших царапало ей кожу, как ногтями. Заслышав звуки тяжелых шагов по коридору, некоторые женщины прильнули к железным прутьям решеток на крошечных окошках, смотрящих из комнат в коридор. Эти взгляды кололи Филомену, как иглы. Некоторые глядели на нее с издевкой, с ужасом, их глаза выдавали безумие. Другие, подобно ей оказавшиеся за этими стенами без причины, смотрели с жалостью, сквозь слезы. Филомена почти ничего не видела – в тот момент она не могла даже повернуть головы.

– Мне нравится, что она такая чистенькая и покорная, – сказал Бернс. – Но мне совсем не хочется совать член в кусок льда.

При этих словах Филомену охватил приступ паники. Она подозревала, что именно насилие над женщинами было целью доктора и его помощника. Знала, что для них клиника Белль-Глен стала чем-то вроде увеселительного заведения. Иногда среди ночи Филомена слышала крики давно живущих в клинике женщин, которые рожали прямо здесь. Она плакала и впервые в жизни благодарила небо за то, что была слишком высокой, слишком крупной и не вызывала у мужчин желания.

– Снаружи она уже теплая, – ответил доктор. – А мускульные сокращения сделают акт… еще интереснее.

Ужас охватил Филомену даже сильнее, чем грубые мужские руки.

– Пожалуйста, не надо, – залепетала она, но тут ее зубы снова застучали от охватившего ее холода. Если бы только она могла сопротивляться! Конечно, это ей не поможет, но у нее хотя бы не будет ощущения, что она закована в собственную плоть. Весь ее бессильный гнев был направлен на собственную беспомощность.

– Вот и хорошо, миледи, вы еще будете просить нас о милости, – произнес с наслаждением Бернс и обратился к доктору, стоявшему рядом. – Я давно хотел добраться до этих сисек. Почему вы заставили меня так долго ждать?

– Вспомните, Бернс, это же не переполненная государственная клиника, где нет надлежащего контроля. Потом она не простая женщина, а виконтесса. Я должен был убедиться, что семья не будет о ней волноваться, что они не изменят своего решения и не заберут ее домой. Но виконт Бенчли недавно заверил меня, что ее полностью поручили нашим заботам.

Бернс издал довольное урчание, а желудок Филомены едва не исторгнул ту малую порцию пищи, что в нем была. Вечером ей дали кусок хлеба с запеченным в нем пауком, поэтому она выпила только немного невкусного бульона.

– Никогда еще мне не доводилось иметь аристократку, – пробормотал Бернс.

– Вот так, леди Бенчли, – повернулся доктор к Филомене. – Вам следует знать, что ваш муж разделил и продал часть земли поместья Берч-Хейвен-Плейс, чтобы сделать щедрое пожертвование нашему заведению. Поэтому вы будете нашей гостей до конца своих дней.

Услышав ужасную новость, Филомена только всхлипнула, но слез уже не было. Кажется, теперь у нее совсем не осталось слез. Берч-Хейвен-Плейс был ее настоящим домом, ее единственным убежищем. Теперь она потеряла все, что у нее было.

К тому времени, когда они добрались до ее комнаты, толстяк-доктор Розенблатт запыхался и теперь ее тащил только его помощник.

– Не очень-то легкая птичка! Хотя это как раз хорошо. Таких сисечек не найдешь у какой-нибудь деликатной леди.

В руках доктора звякнули ключи, которые он достал из кармана, и это повергло Филомену в новый приступ паники, отчего сердце сильно забилось о ребра. В голове как будто зажегся огонь и потек вниз по позвоночнику, все тело будто погрузили в разъедающую кислоту.

Толстые пальцы доктора дрожали от возбуждения, полные щеки покраснели под седой бородой.

– Я буду первым, – сказал он. – Я ведь не знаю, что ты будешь с ней делать.

– Так понимаю, что вы и знать не хотите, – ухмыльнулся Бернс, и доктор ухмыльнулся в ответ.

И тут на глаза Филомены наконец навернулись слезы, и это показалось ей даже более важным, чем грубые руки, держащие ее онемевшее тело. Как бы Филомена хотела, чтобы ее, как прежде, шокировала их вульгарность! Раньше ей никогда не приходилось терпеть близость мужчины после того, как она сказала «нет» или когда плакала и сопротивлялась. Тут ее муж соблюдал приличия.

Когда дверь в ее комнату была открыта, Филомена почувствовала, что уже может шевелить пальцами. К ней возвращались силы, а кровь активнее текла по жилам. Это значило, что она может сопротивляться. Но разве она справится с двумя мужчинами?

Конечно, нет. Они ведь настоящие животные. Они издевались над ее ростом и размером ее бедер, в то время как тело мистера Бернса покрыто жирком, а доктор Розенблатт был просто толстяком. Они с ней справятся, и потом… она не могла сдержать позыв рвоты, который заставил ее задохнуться.

– Доктор Розенблатт! – в коридоре, как пушечный выстрел, раздался голос сестры Шопф. – Немедленно идите сюда!