Kitabı oku: «Прятки», sayfa 7

Не все расстояния

Они оказались не в комнате. Они оказались нигде.

Нигде было большое и разноцветное. Стояло на месте и, вместе с тем, всегда двигалось. Как расплывчатые пятна перед закрытыми глазами. Живое, водянистое зеркало. Темные, яркие, синие, красные силуэты рыб и людей. Оно пульсировало и тут же меняло волну. Как приёмник, подключалось то к одному сознанию, то к другому, и из тумана выходили очертания лиц, голоса, иллюзии света и воспоминания.

И вдруг Яша почувствовал, что нигде начинает теплеть. В волосах зашептал нежный июньский ветер, и запахло старыми кирпичами и ромашками, чёрными от сидящих на них жучков. Где-то промахнула крылышками лимонница, и заскрипели двери. Как будто он с бабушкой стоял на старой станции недалеко от дачи и ждал электрички, чтоб вернуться к родителям, в город.

Невозможно захотелось закрыть глаза, залезть в это лето полностью и ни за что не возвращаться. Но когда он сомкнул веки, момент прошёл.

Из сгустка красок тем временем вылепились три двери. Ёжка отпустила его руку и отошла в сторонку – вернее, отплыла назад, как уходит образ в памяти. Где-то под ногами зашаталась и поплыла темнота. Яша оступился, замахал руками, стараясь удержать равновесие, и вдруг с удивлением увидел вдалеке… Лизу. Медленно идущую к первой двери. Он узнал её, на секунду образ стал четким, а потом снова пропал в цветных пятнах. Он закричал было ей, – бог знает, для чего, чтобы попрощаться или, может, попросить прощения, но что-то застряло в горле – и так и не успел. Горько промелькнула мысль, что он никогда не умел прощаться.

Лиза дотронулась до дверной ручки, и начала тихонько растворяться в том, что скрывалось внутри. А внутри было что-то синее и шелковое, похожее на небо со звездами, или на колышущиеся занавески, сквозь которые в комнату заходит сон. Он пахнет топлёным молоком, он блестит, как окна чужих домов, и поёт стрекозами, он тих и спокоен… и осторожно переступая через порог, сон взял её на руки и унес далеко-далеко.

Дверь начала блёкнуть и неохотно, с сожалением, исчезла.

Уснула Лиза. Уснул дом и туман за окнами. И все они – Яша, Гримм, коты и коридоры в старом доме, бывшей больнице, тоже были не более, чем чьим-то сном. Стояли на самом дне затонувшего парка аттракционов, среди сломанных гигантских теней, и фонарики и музыка то и дело доплывали до них со всех сторон.

Но, как оказалось, во сне от жизни не спрячешься. А значит, пора было просыпаться и двигаться дальше. Куда, он и сам не знал. Далеко. Очень, очень далеко…

Гримм ушел внезапно, исподтишка, – повернул по-тихому ручку второй двери, и оттуда повеяло соленым холодом, бескрайними зелёными холмами и детскими смешками из подъезда. Яша с трудом повернул голову, и в последний миг поймал далёкую картинку – как улетающую фотографию: вековое, громадное дерево с тысячью ветвей, на одной из которых дрожит веревка, и впереди – Гримм стоит на пороге, шрам на шее краснеет без платка, – и спокойно машет глазастой рукой.

А потом не осталось никого, кроме Яши и зелёного блеска от его двери за спиной. Где-то в вышине он услышал голосок Ёжки – расплывчатый шёпот; он не смог разобрать слова, но понял, что ему тоже надо идти.

Маски, прятки и все знакомые до боли, до сладости комнаты начали затухать и проваливаться в темноту. Всё похолодело. Загудел прощальный крик поезда, и тогда он стал забывать, забывать… Аттракцион оставлял себе плату за билеты. Оставались кухня и коридоры, оставались кто-то жёлтый, рыжий, цветочный и маленький. Оставались песни и сны. И ужасно быстро отдалялись от него. В отчаянии он попытался схватить хоть что-нибудь из этих воспоминаний, или хотя бы подыскать слова, чтоб хоть с ними как следует попрощаться, но вдруг…

Вдруг он понял, что уже вошёл в прохладную темноту, и за ним с магнитным гулом захлопывается подъездная дверь.

Осторожно, двери закрываются

Он проснулся внезапно, просто открыл глаза и застонал, в первые секунды сам не понимая, что произошло. И тут же обещал себе больше ни-ког-да так не засыпать.

Тело непривычно болело и ещё более непривычно не двигалось. Спустя долгие секунды он наконец понял, что спина затекла от долгого лежания на койке, и раскинутые параллельно руки – тёмные от зелёнки.

Он был в палате. Пахло кашей, много раз стираным одеялом и какими-то растворами. За окном виднелись облака. Он лежал и любовался этими облаками, долго-долго, сам не зная, почему. Он внезапно почувствовал себя очень свободным – таким, как может быть ветер, гнавший в синеве эти далекие кусочки ваты. В палате было солнечно.

Ещё он почувствовал, как непривычно расправлены его плечи и спина, лежащие на матрасе. Надо бы почаще их так держать. Чувствовал странное ощущение заживающей, затягивающейся кожи на своих руках, и подумал, что эти руки давненько не держали их пушистого серого кота, не играли с сестрой в самодельные нарды из шариков и гаек и не прятали под подушку маленький блокнотик, полный нарисованных сатурнов, бабочек и китов. И что когда-то давно он мечтал стать машинистом и водить большой-пребольшой поезд, проезжать за день сотни и сотни километров, и прибывать куда-нибудь точно по расписанию. А там, где-нибудь, его завсегда будут ждать.

Потом послышался скрип двери. Яша с трудом повернул затёкшую шею и увидел серые уставшие глаза сержанта, у которого тоже затекла спина и который ушел за стаканчиком воды. Сержант на секунду застыл, а потом понял, что Яша очнулся.

И Яшка тоже всё очень быстро понял.

***

Впоследствии он не раз вспоминал этот странный солнечный день, день своего пробуждения. Особенно часто – первые секунды, когда он только-только открыл глаза, и ещё не разбирал, что реальность, а что – сон… И каждый раз ему казалось, что что-то не так.

Он пытался вспомнить и перебирал в памяти предметы и мелочи. Что-то в них было неумолимо не так. Детские рисунки в палате жутковато напоминали о каких-то других, очень важных и знакомых детях. Капельница отсчитывала жидкость, как часы. А на самих часах, висевших на стене, на циферблате был нарисован маленький домик – вроде бы весёлый, но такой одинокий и крошечный в обруче часов, и стрелки проходились по нему, как жнец косой, от восьми до пятнадцати, и не было на свете ничего несчастнее этого синего домика…

Помнил запах марли и чисто вымытого пола, рассеянный по палате. Странный мир больницы, в котором все друг перед другом обнажены, и никто не задерживается надолго.

А за окном, он помнил, бегали дети, выздоравливающие, вырвавшиеся наконец из болезни на улицу, и звонко считали:

Раз, два, три, четыре, пять -

Негде зайчику скакать.

Всюду ходит волк, волк,

Он зубами – щелк, щелк,

А мы спрячемся в кусты,

Прячься, заинька, и ты,

Ты, волчище, погоди,

Как попрячемся -

Иди!