Kitabı oku: «Кадота: Остров отверженных», sayfa 4
– …Когда они вырастут, я бы хотел оставить Гарва у себя. Вполне возможно, что он будет полезен.
– Мы могли бы… Но это не значит, что нам следует это делать, Зор. Да и Гайю я бы оставила только в том случае, если мы уж слишком привяжемся друг к другу. А не потому, что она может мне пригодиться.
– Да, да… Расслабься, Дар. Щенки не понимают твоей лести.
Гарв лениво опускается у ног Зора и вглядывается в меня. Заметив это, парень начинает широко улыбаться.
– Посмотри-ка! Ты ему приглянулась, Дар!
Не в силах сдержать смешок, улыбаюсь, поглаживая черный мех Гайи. Немного подумав, Гарв решает направиться к нам, но Гайя тут же рычит на него.
– Ух ты! Смотри, как она вдруг стала тебя защищать! – посмеивается Зоран, потрепав испуганного Гарва за ушами.
– Да? Может, это послужит тебе уроком – не дразнить меня по пустякам. Дождись только, когда она вырастет!
– Мой Гарв наверняка будет защищать и меня.
– Да, да. Но мы не должны их так противопоставлять. Они же семья.
– Ну, в семье тоже порой случаются ссоры… – задумчиво произносит он.
Мы сидим некоторое время, каждый из нас думает о чем-то своем. Я думаю о папе. Мы никогда не ссорились… Хотя иногда я была невероятно резкой. Но он всегда одаривал меня добротой, несмотря ни на что. Почему я так часто принимала это за должное?…
– Мы должны помочь им привязаться друг к другу.
– Не надо, Дар. Не стоит насильно заставлять любить.
– Я и не буду… Я просто покажу им, каким счастливым может быть время, проведенное вместе.
– М-да?… И как ты собираешься это осуществить?
– Пойду с ними на охоту.
– Ты не волчица, чтобы формировать стаю.
– …Посмотрим. – я приласкала волков одного за другим. – Поможешь мне?
– Я? О, нет. Я не собираюсь ничего делать. Если щенки сблизятся, я им позволю. Если нет… Не мое дело вмешиваться в это.
Он пожимает плечами, проводя рукой по волосам. На секунду я забываю о протесте и просто наблюдаю за его действиями, любуясь юношескими загорелыми чертами.
– … Можно я иногда буду брать Гарва на охоту с Гайей?
– Естественно, нет. Это мой волк.
Я смутилась от его резкости, нахмурившись.
– Ой, не надо так мило расстраиваться! – Зор разражается смехом. – Конечно, ты можешь брать его в любое время, Дар! Зачем вообще спрашиваешь?
Ночь Бдения
Великое Бдение, ежегодная традиция деревни – особая церемония. Из-за нарастающего волнения я неловко оступилась на каменистой тропинке, возвращаясь после школы.
Не удержавшись, споткнулась и рухнула на колени, острая боль пронзила меня, как вспышка.
Я едва сдержала вскрик, грозивший сорваться с губ. В нескольких шагах позади меня плелись соученики. Их гиканье достигло моих ушей.
Среди десятков наблюдателей выделилось одно лицо. Мой друг бросился ко мне с пронзительной, как у ястреба, решимостью в рассенских глазах.
Зор опустился на корточки возле меня, не обращая внимания на мои заверения в том, что это всего лишь царапина. Его взор изучал место ссадины на коленке в безмолвной раздумчивости.
Из кармашка рюкзака он извлек компактную, хорошо набитую аптечку. С точностью лекаря обработал рану на моем колене и, наложив повязку, забинтовал ее.
От его прикосновения по моей ноге поползли разряды тепла. Длинные пальцы юноши проследили путь от колена до бедра, проверяя, нет ли других шрамов. Кожа нагревалась в тех местах, где он прикасался.
Наши глаза на секунду встретились, его безучастный взгляд завладел моим, и в мыслях промелькнула растерянность.
– Пойдем, провожу тебя до дома, – наконец вымолвил он.
Кивнув в знак согласия, я позволила ему поднять себя на ноги, перебросив руку через его плечо для поддержки.
Собравшиеся поглазеть школьники с хищным вниманием наблюдали за тем, как мы уходили, и их ропот становился все громче в своем неприкрытом любопытстве.
"Такой преданный пёсик…" – насмешливо сказал кто-то. "Она его ни капли не заслуживает".
Согласна.
…
Во избежание конфликта с представителями деревенской теневой группировки необходимо держаться в стороне и не привлекать к себе лишнего внимания. – Воспоминания Дары
…
С наступлением сумерек воздух наполнился тихим гомоном. Детей уводили в дома, а двери и ставни плотно запирали. Все собирались на центральной площади в ожидании начала церемонии Великого Бдения.
На самой площади царила тишина, как в беспросветные зимние вечера: ни разговоров, ни дружеских бесед – только приглушенные вздохи и немые молитвы. В эту ночь все мысли были обращены к тем, кого в течение десятилетий забирали из своих домов проклятые гончие.
В центре пылал огромный костер, отбрасывая длинные тени на собравшихся.
Зоран занял свое место у огня, его лицо было лишено каких-либо эмоций. Я могла только догадываться, о чем он сейчас думал. Была причина, по которой с четырех лет он жил лишь со своей бабушкой Мирой. Его родителей тоже забрали. Никогда не решалась расспрашивать его о подробностях. Но однажды, когда нам было лет по десять, я все же спросила. После этого он на несколько дней заперся в своей комнате. Я дала себе клятву с тех пор не поднимать эту тему.
Староста деревни, звавшийся Бакаром, сгорбленный, как вековой кактус, вышел вперед. Его надтреснутый голос эхом разнесся по всем уголкам деревни, когда он стал перечислять имена ушедших с гончими на протяжении полусотни лет. Это были единственные списки, которые сохранились после великой песчаной бури полвека тому назад.
Один за другим звучали воспоминания об ушедших, пересказывались истории, смахивались слезы. Это и было Великим Бдением.
Я не хотела идти на церемонию в этом году. Не было желания присутствовать и у мамы, показывать всем свое заплаканное лицо. Но Зор захотел посетить костер вместе со мной. На протяжении всей прошлой недели он убеждал меня, что я обязательно должна быть там, чтобы почтить память отца.
Я обижалась на его слова тогда, из которых следовало, что он больше не относит его к живым, а Зор лишь напоминал, что для нас это неизбежный факт. И это правда… Ведь никто не возвращается, когда его забирают гончие.
Костер вовсю пылал, люди молча скапливались вокруг него.
Многие приносили с собой вещи того, кого они потеряли: одежду, книги, наиболее любимые человеком предметы – и бросали их в огонь. Традиция.
Я ничего не принесла. Не потому, что не захотела почтить традицию, нет. Просто я больше никому не позволю забрать что-либо папиного от меня.
Зоран знал это, поэтому и захватил рабочие перчатки моего отца.
Я слабо улыбнулась ему и кивнула, когда тот взглянул на меня в подтверждение.
Без него рядом становится холоднее. Пылающий огонь постепенно согревает меня, но я все равно чувствую себя неуютно. Знаю, что многие собравшиеся бросают на меня недовольные взгляды, видя, что я не принимаю участия в их священной традиции. Кто-то грубо пихает меня в плечо, кто-то кашляет возле моего уха.
Уже хочу вернуться в тень, но чувствую, как кто-то берет меня за руку, сжимая пальцы. Зор…
Он приобнимает меня, и я чувствую, как подгибаются колени. Рука Зора защитно охватывает мою спину, и я изо всех сил стараюсь не позволить этому странному чувству захлестнуть меня целиком. Он подмечает это и слегка улыбается.
– …Спасибо. – тихо говорю я, опустив голову ему на плечо.
– …За что?
И это самая жаркая пытка для моих щек, когда чувствую, как он легонько целует меня в макушку.
…
С наступлением рассвета колокол на вышке отзвонил три неспешных звона – сигнал к тому, чтобы жители отправлялись домой. Костер остался тлеть, как и их печаль, еще на один год.
Зор проводил меня домой, всю дорогу держа за руку, и я чувствовала облегчение от того, что Великое Бдение наконец-то завершилось.
– Не знаю, как бы я была без тебя, Зор…
Не даю ему ответить, зарываясь носом в его рабочую куртку. Прикрываю глаза, наслаждаясь этим моментом. Он проводит рукой по моим волосам. Больше всего на свете я сейчас хочу повторить нашу ночную "ошибку". Я должна сказать ему об этом в ближайшее время. Надо признаться.
Набравшись духу, выпустила наши сплетенные руки. Улыбка друга все еще хранила тепло от костра, сияя в лунном свете. В уголках его глаз отражался взгляд солдата, одержавшего долгожданную победу, или поэта, нашедшего свой идеальный слог – смесь завершенности и счастья.
– Дара… – произносит он почти неслышно.
Зор делает шаг вперед, собираясь что-то сказать, но его прерывает внезапно раздавшееся из глубины моего дома грохотанье.
– О нет, это мама… – бормочу я, скорее для себя, чем для него. В памяти всплывают воспоминания о ее неровной походке, сдобренной запахом настоек из трав в дыхании. Она пыталась скрыть свое горе обещаниями придерживаться режима, лечь спать пораньше, которые, очевидно, не сдержала.
– Постой! – голос Зорана пробился сквозь мои думы. От разительной разницы между его привычным спокойствием и нынешней тревожностью у меня зарождаются вопросы.
Но прежде чем я успеваю их задать, он опережает: – Мы можем поговорить завтра… кое о чем? Это очень важно.
Поспешно кивнув, убегаю в дом, оставляя лучшего друга позади.
ГОД СПУСТЯ
Солнце вставало в зеркальном свете утра. Я вела свою группу в глубь иссохшей пустыни. Теперь я была одной из старших охотниц, имея свою собственную команду.
Отдыхая в тени траншее, молодые охотники обсуждали вчерашнюю вечеринку. Сплетничали. Мне не хотелось принимать в этом участие, поэтому я сосредоточила свой слух на других вещах. Вскоре услышала какое-то шевеление наверху и решила проверить.
Мне повезло! Вдалеке проходило стадо горных козлов.
Оглянувшись на своих спутников, я приняла решение отправить их домой, пока сама лучше выслежу след стада. Завтра смогу взять свою группу и поймать их всех по выявленному маршруту.
Я долго бежала без остановок. Козлы пока не заметили моей погони, и лучше бы так и оставалось, иначе не смогу за ними угнаться.
Замечаю перемену в погоде. Небо потемнело, подул сильный ветер, поднимая потоки песка.
Отвлекшись, я упустила из виду добычу. Отлично… Пожалуй, пора возвращаться обратно. А что, если это пустынная буря? Не исключено. У нас такое редко бывает, но никто не может знать наверняка.
Через несколько минут ходьбы назад я с ужасом осознала, что не имею ни малейшего представления о направлении, по которому следую. Все ориентиры на песчаной поверхности, которые помогли бы мне вернуться назад, разлетелись от поднявшегося ветра.
Зоран убьет меня, если не вернусь домой вовремя. Более того, он собирался показать мне что-то, над чем работал очень долго… Почему я всегда попадаю в такие ситуации? И даже в этот момент меня больше волновало, что скажет Зор о моем проступке, нежели гибель в пустынной буре. Невероятно.
Мое некогда ясное видение в очках было заполнено пляшущими частицами песка, ухудшая обзор до предела.
Обернув шарф вокруг лица, я оставила незащищенными одни очки. Мне не хватало воздуха, я задыхалась, но, по крайней мере, песок больше не набивался в легкие.
На далекой дюне одиноко возвышалась будка для охотников. Эти будки были нашей крайней защитой от бедствий, для тех, кому не повезло столкнуться с солнечным ударом или же… с бурей в пустыне.
Я приказала своим ногам двигаться, ползти к видневшемуся вдали убежищу. В последнем порыве рухнула на подушку бархана и заскользила по ее склону, как камешек, брошенный вниз. Песчаные волны сопровождали мой спуск, острые песчинки вонзались в кожу, обжигая. Но теперь я была внутри хижины. Здесь я была в безопасности.
Мышцы в теле протестующе взвыли, но я не обратила на них внимания. Стянула очки и шарф, судорожно кашляя.
Тут же в окно с силой вломился вихревой ветер, вдребезги разнося его. Разлетевшиеся осколки стекла осыпались на меня, но я вовремя успела пригнуться. Следом внутрь лачуги хлынула лавина из песка. Я чувствовала, как тяжесть придавливает мое тело, выжимая из меня каждую унцию жизни.
…
Я не смогла пошевелить пальцами – они были зажаты в гробнице из плотно спрессованных песчинок. Песок, казалось, поглотил меня целиком во время бури.
Отчаянное сопротивление в попытке выбраться в сочетании с палящим полуденным солнцем привело к тому, что пот ручьями стекал мне прямо в глаза. Как долго я здесь пролежала без сознания? Несколько часов или целый день?
В течение, казалось, целой вечности мне все-таки удалось одержать победу, когда я сумела приподняться на нетвердых ногах. Это простое движение длилось недолго. Боль пронзила мою лодыжку. О том, чтобы вернуться домой бегом, не могло быть и речи.
Время было драгоценным ресурсом, который я не могла растратить впустую. Возвращаясь к хижине, я сосредоточилась на солнце. Оно висело всего в нескольких градусах от зенита. Но разве не так же было, когда я отправилась на охоту со своей группой?
Смятение сменилось тревогой. Неужели я провела целую ночь в этой песчаной могиле? От этой мысли у меня сжалось сердце. Мне срочно надо было возвращаться.
Отбросив мысли о надвигающейся панике, я отправилась в физически изнурительный путь домой.
…
Жара была невыносимой, и каждый вдох давался с трудом. Мой охотничий рюкзак с запасом воды был оставлен в хижине. Не смогла его откопать.
Время застыло, часы таяли друг в друге. Я брела дальше, за мной тянулась тень, которая с каждым шагом становилась все более расплывчатой.
Все бы отдала за глоток воды. Ноги внезапно подкосились. Я повалилась на песчаную насыпь, ощущая себя тряпичной куклой, выброшенной капризным ребенком.
Я так и осталась лежать. Постепенно пришло осознание: я была в полном одиночестве, потеряна и находилась на грани жизни. Погибну здесь, став жертвой глупого упрямства?…
Солнце заставило меня сомкнуть веки, как вдруг я услышала отдаленный гул мотора. Я напрягла слух. Звук был… реальный?
Сердце забилось о грудную клетку. Мир начал вращаться.
Сначала я уловила очертания силуэта вдалеке. Затем почувствовала легкое прикосновение к запястью, крепкий захват, проверяющий пульс. Усилием воли заставила пальцы пошевелиться, чтобы дать незнакомцу понять, что все еще держусь за жизнь.
Усилия привели к тому, что мягкий голос, несомненно ангельский, деликатно поинтересовался моим самочувствием. В горле пересохло, слова не выговаривались, но я изо всех сил попыталась сжать руку незнакомца.
Он поднес к моим пересохшим губам флягу с водой. Прилив легкости захлестнул меня, проникая потоком в обезвоженное тело.
Я почувствовала, как меня поднимают с раскаленного песка. Бережно погружают на сиденье машины. Слабыми руками попыталась снять разбитые очки, но мой спаситель быстро пришел на помощь.
Мои воспаленные глаза попытались разглядеть мужчину, пока тот возился с машиной. Не смогла.
Я не знала, куда он меня отвезет, но что-то в нем излучало надежность.
Веки неминуемо закрылись, поддавшись охватившему меня изнеможению.
Перед тем как полностью отключиться, я услышала звук работающего двигателя, сопровождаемый слабым кашлем.
Истерика
Как только мне удается приоткрыть глаза, я сразу вижу Зорана, спокойно расположившегося в кресле. На первый взгляд он выглядит безмятежно спящим, но сжатые кулаки, взъерошенные волосы и морщинки на лбу свидетельствуют о том, что его уже давно что-то тревожит.
– Зор… – мой голос звучит сухо и хрипло. Я пытаюсь приподняться, но мне удается сделать это только на локтях.
Услышав мой зов, парень резко подскакивает со своего места и бросается к моей кровати.
– Дара! Слава богам! – он берет мою руку, слегка сжимая ее. – Наконец-то ты проснулась!… Я так волновался за тебя!
Я смотрю на него, замечая непривычные темные круги под глазами.
– Зор… Ты в порядке? Выглядишь уставшим… Кстати, где мама?
Он отводит взгляд, опускаясь на край кровати.
– Прошло четыре дня с тех пор, как ты пропала в пустыне и оказалась в лазарете…
– Я… я ничего не помню. Ты меня нашел?
Его глаза кажутся вдруг опечаленными, и он отводит взгляд.
– Нет. Один из гончих. Я видел его. Он сказал, что нашел тебя, лежащую на солнцепеке без сознания в сорока пяти километрах от Зеты.
– Но гончие же ненавидят нас! Почему он спас меня? Не сокращения ли населения в деревнях они хотят???
– Это сейчас не главное, Дара! Лучше поведай мне и своей бедной матери, что ты делала в этих чертовых сорока километрах от дома!!!
– …Охотилась.
– Так далеко?!
Я прикусила щеку до легкой боли, чтобы не продолжать этот диалог дальше.
– …Ты мне не ответил. Где мама?
– Твоя мама не спала почти все дни, когда ты была в отключке. Сидела рядом с тобой и читала книги. – устало шепчет Зор, опираясь локтями о колени. – …Она сказала, что ты все слышишь, пока находишься без сознания. Это… правда?
– Нет, не совсем.
– …Ясно. – Зоран плотно поджимает губы и кивает.
– Ты что, пытался разговаривать со мной или что-то в этом роде?
– Что? Нет, конечно. – он делает паузу, уставившись в пол. – Знаешь… В последнее время я часто вспоминаю наши детские годы… Они успокаивают меня. Тебе ведь они тоже нравятся?
– Они самые лучшие.
Он на некоторое время погружается в свои мысли.
– Дара… Почему ты сбежала?
Вопрос заставляет меня замереть.
– Я не убегала.
Хотя, может, и убежала. Но не совсем намеренно.
– Оставь это для своей мамы, Дар. Ты знаешь близлежащие окрестности пустыни как свои пять пальцев. Почему решила забраться так далеко? Ты знала, что это опасно.
– Ты хочешь знать истину, Зор? Ладно… Вот тебе твоя истина. Меня задолбал этот уклад жизни, эта унылая пустыня, невыносимая жара, эти напуганные всем деревенские, которые доносят друг на друга лишь из зависти и ненависти, и эти рутинные дни, переходящие в годы, и все они чертовски похожи друг на друга! – мои щеки пылают, когда я начинаю выплескивать на него все то, что сводило меня с ума все эти годы.
– …Я понял тебя, – тихо говорит он после паузы, все еще не поднимая глаз. – Спасибо за честность… Я пойду. – он встает со своего места, коротко бросая на меня взгляд. – Тебе следует хорошо отдохнуть… И, Дар?
– …Хм?
Зор замешкался со словами, разглядывая пол.
– Думаю, ты можешь отнести меня к этим "боящимся всего деревенским", – саркастически добавляет он. – Потому что никогда в жизни я не боялся так сильно, как за эти последние четыре дня.
…
Чтобы сохранить запасы продовольствия на будущее, можно закопать тайники с припасами в укромных местах около дома, замаскированных камнями и песчаными дюнами. – Воспоминания Дары
…
После случая в пустыне я не сомкнула глаз несколько дней, закрывшись в своей комнате и не обращая внимания на внешний мир с его непрекращающимися требованиями.
Сползая по стене рядом с дверью, я прятала лицо в дрожащих руках. Я не хотела усугублять мамину боль, не хотела, чтобы мои проблемы навалились на ее и без того тяжелое бремя. Я соврала ей, сказав, будто у меня болит голова и мне просто нужно отдохнуть несколько дней. Но, несмотря на все мои усилия оградить ее, изолировать себя в тишине, ущерб был нанесен. Она знала, что со мной далеко не все в порядке. И это причиняло ей боль.
А вот с Зораном все было иначе. Он все еще надеялся, что я вернусь к нормальной жизни. Все эти дни он приходил к моей запертой двери и сидел под ней, беседуя о всякой всячине с тишиной.
Его голос служил напоминанием, выговором и отголоском моей нечистой совести.
– Пожалуйста, Дара… – шептал он, прижимаясь к двери. – Не замыкайся в себе. Не запирайся от меня снова на целый день.
– Я устала, Зор, – сдавленно повторяла я. – Просто оставь меня в покое, прошу тебя…
– Дар, ты…
– Оставь меня одну!
Наступившая тишина была гнетущей, мучительной. Я напрягла слух, надеясь уловить звук его уходящих шагов. На краткий миг мне показалось, что он действительно ушел. Но последовал тихий вздох, заполнивший пустоту.
– …Хорошо. Как скажешь.
Звук его удаляющихся шагов по лестнице ознаменовал конец нашего разговора на сегодня. С тихим щелчком закрылась входная дверь внизу.
Я была трусихой, слишком напуганной, чтобы смотреть в лицо реальности, и вместо этого охотно упивалась жалостью к себе в своей постели.
…
– Дара пропустила две недели занятий, госпожа Елена. Я всё понимаю, она же больна. Но она вполне могла хотя бы попытаться поспрашивать школьные материалы, чтобы позаниматься дома. Так поступают все нормальные ученики, – слышу я повышенный голос Харитона, разносящийся по жутко тихому дому, в то время как моя мама, погруженная в свой мир, почти не проявляла интереса к его так называемому отчету.
Я лежала в постели, рассеянно прислушиваясь к их разговору в гостиной. Его противный голос был первым, что я услышала этим утром, и, конечно же, он меня пробудил окончательно.
– Давайте проясним ситуацию. Дара – не самая смышленая ученица, и мы оба это знаем. Но у нее могли бы быть хоть какие-то друзья, которые помогали бы ей совершенствоваться хоть как-то. Но все, что я наблюдаю, честно говоря, госпожа Елена, – это глубоко неуверенного в себе антисоциального ребенка, который прячется ото всех! – преувеличенно громко заявил Харитон, его голос неприятно резанул по ушам.
Урод. Как будто он что-то обо мне знает. Как будто ему есть дело до кого-то, кроме своего уязвленного самолюбия. Но он был посредником между школой и родителями. Поэтому, что бы он ни сказал, родители должны были это принимать. Больше всего меня раздражало то, что он имел наглость поднимать эту тему, прекрасно зная о состоянии моей матери.
Мягкий вздох Зора привлек мое внимание, оторвав от размышлений. Его голос был напряженным и усталым, что резко контрастировало с ворчливо-восторженным докладом Харитона.
Опираясь о спинку моей кровати, он сидел на полу на протяжении всей тирады Харитона, выслушивая ее с чуждым мне терпением. Я все-таки впустила его после столь долгого перерыва моего уединения. Мы не разговаривали. Оба молчали, погрузившись в собственные мысли. Он выглядел мрачнее, чем когда-либо.
Я чувствовала укол вины. Зор был последним человеком, которому я хотела причинить боль.
– Я не могу больше так продолжать, Дарян. Мне не с кем больше общаться, кроме тебя, – в словах Зора чувствовалась тоска, слишком взрослая для его двадцати трех лет. Последовавшее за этим молчание прозвучало громче любых слов. – Неужели ты не понимаешь?… Ты единственная, кто имеет здесь смысл. Мне нужна моя Дара.
Меня захлестнула дрожь теплой радости. Его принятие и понимание – все, что мне было нужно в этот момент, чтобы почувствовать себя ожившей.
Голоса мамы и Харитона отошли на задний план, поскольку мой мир вращался вокруг слов Зорана. Может, я и не имела смысла для Зеты, или Харитона, или даже для всего мира, но, по крайней мере, для моего Зорана я имела большое значение. Я так виновата, что допустила тогда мысль о том, что эта жизнь так ужасна.
…
По слухам, под песками Зеты находятся скрытые оазисы и подземные резервуары предыдущих цивилизаций. – Воспоминания Дары
…
Я лежала в тени под тентом во дворе нашего дома. Рядом со мной валялась книга в твердом переплете. Мои, наверное, миллионные попытки запомнить буквы и прочесть их – вновь тщетны. Я даже не могу полностью прочитать содержание обложки. Мама сказала, что это Достоевский. Папа любил читать его книги по вечерам с трубкой и крепким каркаде…
Я не отказываюсь от процесса обучения до того момента, пока не начинаю чувствовать легкую боль в затылке.
Гая с любопытством смотрит на меня своими темно-синими глазками, упираясь мордочкой в мой бок.
Несмотря на охватившее меня отчаяние, я улыбаюсь своему питомцу. Я знаю, что когда-нибудь смогу научиться читать. Я не собираюсь сдаваться. Обаяние Гайи неотразимо. Я глажу ее по спине, почесывая за ушками.
Когда я прошла в дом и направилась на кухню, в воздухе уже витал запах подгоревшего хлеба, смешиваясь с ароматом цикория.
Зор сидел за столом, сонно уставившись в свою чашку. Еще одна ночная смена без сна… Бедный Зор.
Я устроилась на своем месте у окна, наливая себе чашку пряного цикория.
– На следующей неделе, – внезапно заговорил мой друг, голос его звучал низко, – у меня будет кое-что важное для тебя, Дар.
Его заспанные глаза устремились на меня, словно выискивая что-то.
– Месяцами напролет я работал над кое-чем особенным в подвале твоего отца, – продолжил он с легким прищуром.
Мои мысли забегали. Что-то из книг по физике, которые отец оставил ему вместе с инструкциями по проектированию?… С этим он работал?
– И что же это?
Он качнул головой, на губах заиграла крохотная улыбка.
– Я пока не могу показать тебе, пока все не будет готово. Но поверь мне, Дари, это очень важно. Важнее, чем все остальное.
…
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ
…
Харитон кипел от злости, ярость пылала в нем, как палящее солнце пустыни.
Планы мести над Дарой и Зораном занимали все его мысли вот уже почти год. И сейчас, как никогда раньше, когда он бродил по шумному рынку деревни, его взгляд остановился на исчезающей фигуре Зорана, скрывающейся в старом сарае рядом с домом семьи Дары.
Харитон дождался, пока парень наконец выйдет и покинет помещение, чтобы затем проскользнуть внутрь самому. По мере того как он продвигался вглубь, воздух становился затхлым, а шаги гулко отдавались в тускло освещенном пространстве. Внезапно он наткнулся на скрытый люк, ведущий в подвал. Не обращая внимания на жуткий холодок, пробежавший по спине, Харитон полез в темноту, и сердце его встрепенулось от волнения.
В свете спичек открылась лабиринтная сеть туннелей и погребов, наполненных множеством таинственных предметов и артефактов. По мере того как парень продвигался все дальше в подземную залу, в голове Харитона роились мысли. Что может таить в себе это укромное местечко?
После, казалось, целой вечности, проведенной в подвале бывшего сумасшедшего ученого, Харитон, наконец, выбрался наружу, его глаза были полны неверия и нездорового восторга. Не раздумывая дважды, он помчался к себе домой и, уже скоро, с диким видом ворвался в комнату родителей.
– Мам, пап! Вы не поверите, что я только что узнал! – закричал он, его голос слегка подрагивал. – Боюсь, в нашей деревне объявился предатель. Мы должны немедленно донести на него гончим!
Его родители сначала обменялись недоуменными взглядами, а затем обратили свое внимание на сына, который стоял перед ними со спекулятивной ухмылкой, а в его голове уже формировался темный план, как поставить своих врагов на колени.
…
ДАРА
…
Сегодня был тихий, обыденный день. Пожелав Зорану спокойной ночи, мы расстались на моем крыльце. Сегодня вечером он собирался помочь своей бабушке по хозяйству. А я… Я собиралась сосредоточиться на улучшении своей памяти с помощью папиных пазлов, которые он смастерил для меня еще в детстве. Я обещала Зорану хотя бы попытаться возобновить работу.
Готовясь спуститься вниз и присоединиться к маме за ужином, я задула свечи на подоконнике, оглядывая свою комнату на наличие порядка. Царила темнота и, естественно, иллюзия порядка была. Действительно, зачем убираться, если можно просто задуть свечи?
Вдруг откуда-то с пустынной стороны деревни скользнуло далекое мерцание света.
Наш дом расположен на окраине, и поэтому первая мысль, которая прилетела мне в голову, – пожаловали гончие.
"Но уже почти наступила ночь, а обычно они приходят с рассветом… И им еще рано появляться в этом месяце," – с этими мыслями я начинаю сбегать вниз по лестнице.
Когда я попадаю в нашу маленькую гостиную, Нерилла и моя мама беседуют на кухне полушепотом. На первый взгляд, это обычная безобидная беседа, которой они занимаются за чашкой чая каждое воскресенье. Однако, присмотревшись, вижу обеспокоенное выражение лица мамы. Нерилла, обычно такая энергичная, говорит осторожным тоном.
Озадаченная и в то же время встревоженная, я подхожу к ним и спрашиваю с ноткой неуверенности: – Мам, что происходит?
Их усталые глаза даже не замечают моего присутствия, продолжая молчаливый обмен взглядами.
Нерилла вдруг отворачивается, брызгая на лицо водой из раковины, словно пытаясь смыть с себя явное расстройство. Мама, выдохнув с трудом, кивает на обеденный стол, пытаясь спрятать свое лицо в ладони.
Проследив за ее взглядом, я замечаю письмо. Не обычное письмо, а с отличительной печатью Ведасграда. Эти письма, как я поняла еще в детстве, были "официальными" уведомлениями о вторжении гончих в деревню.
Сбитая с толку, но полная решимости докопаться до сути, я беру письмо.
Прежде чем развернуть его и раскрыть содержимое, пытаюсь вовлечь двух расстроенных женщин в беседу. Однако в комнате по-прежнему царит тишина. С чувством разочарования и безысходности я сдаюсь: – Я не умею читать, припоминаете?
Наконец мама поворачивает ко мне охваченное горем лицо, ее плечи опускаются под невидимой тяжестью.
– …Зоран, – ее голос не более чем хрупкий шепот.
– Нет. Что? ...... Нет, это невозможно, мам. Это шутка?
Нерилла вскакивает, словно я задела у нее какой-то нерв.
Ее виноватые глаза встречаются с моими, она медленно кивает.
– Сегодня утром я как обычно убиралась на почте… Случайно заметила это письмо, засунутое в пресс-ящик Совета… – заикается она. – Зорана, нашего мальчика, обвиняют в попытке изготовления антигуманного оборудования… Должно быть, кто-то из деревни ложно или намеренно обвинил его в этом преступлении! – восклицает тетя. – Со дня на день могут объявиться эти адские псы из столицы!
По коже проносится озноб. Я на мгновение зажмуриваю глаза, усиленно соображая. Нет. Нет. Нет. Только не это!.. Я не могу его потерять. Нет! Нет! Нет!!! Своего отца я уже так потеряла! Нет. Я не позволю им забрать у меня Зорана.
Когда груз утверждений оседает во мне, я в неловкой тишине продвигаюсь к плите. Ставлю кипятиться чайник и достаю из шкафчика три чашки.
Мама и Нерилла внимательно следят за каждым моим движением, словно ожидая, что я вот-вот разрыдаюсь или впаду в панику.
Когда из чайника поднимается пар, заполняя комнату успокаивающим ароматом ромашки, я спрашиваю: – Может, чая?
Не дожидаясь ответа, наливаю в их чашки горячую жидкость. Мама, поглощенная откровениями своей потрясенной сестры, не замечает, как я, стоя к ним спиной, ловко подмешиваю в их напитки чересчур большую дозу сонного порошка.
– Чай… Поможет нам всем немного успокоиться. – я осторожно пододвигаю к ним чашки с каменным выражением лица.
Обе женщины отвечают мне слабой улыбкой, в их голубых глазах отражается признательность.
– Спасибо, Дара. Ты так добра… – произносит тетя.
Я поднимаю оставшуюся чашку и подхожу к маме. Печаль наполняет мою грудь, когда я пытаюсь извиниться за то, что недавно отдалилась от нее. Она останавливает меня на полуслове, заключая в теплые объятия, в которых я и не подозревала, что так сильно нуждалась.
– Мне тоже очень жаль, моя малышка, – признается она, ее голос захлебывается от эмоций, – надеюсь, когда-нибудь мы увидим Зорана и… твоего отца.
Одинокая слеза скользит по моей щеке, но я стираю ее рукавом, прежде чем она попадает на мамино плечо.
