Kitabı oku: «Развенчанная царевна. Развенчанная царевна в ссылке. Атаман волжских разбойников Ермак, князь Сибирский (сборник)», sayfa 11
Глава вторая. У ведьмы
Верстах в двух от стана разбойничьего, в крутом узком овраге, выходящем к Волге, к одной из его сторон как бы прилепилась убогая, ветхая лачуга. Казалось, довольно было бы сильного ветра, чтобы разнести ее в щепы. Но глубина оврага, густые кусты, чуть не обвившие эту лачугу, защищали ее от непогоды и разрушения. Более тридцати лет уже живет в ней колдунья Власьевна. Многие и не ведают, когда она поселилась в ней. Но старики помнят Власьевну молодой, красивой, с черными, огневыми глазами, с ласковым взглядом, приветливой речью. Не один казак поздним вечером пробирался сюда тропинками и уходил на рассвете, дрожа от жгучих ласк обитательницы лачуги. Что заставило ее поселиться в этой лачуге – неизвестно. Говорили, что в ней прежде обитала колдунья, от которой никому не было житья; вдруг колдунья исчезла, куда и как – никто не знал. Вскоре на ее месте и поселилась Власьевна. Откуда она явилась – об этом она никому не говорила, только из этой проклятой лачуги, со времени ее поселения, вместо зла потекло добро. Поселившись в овраге, Власьевна принялась за знахарство. Порубят ли кого, лихоманка ли затрясет, или порча какая приключится, сейчас бегут к Власьевне, и та как рукой снимает всякую немочь.
Цены, бывало, не сложат окрестные жители Власьевне. Но года текут, лекарка стареет, и что-то чудное делается с нею. Пропали у нее и веселье и привет, взгляд сделался суровым, сердитым, чуть незлым, о лечении больше и помину не было, да никто бы и не решился идти теперь к ней. Прошло еще несколько лет, и стройная красавица превратилась в злую, горбатую старуху. Пронеслась весть, что Власьевна – колдунья; начали припоминать случаи из ее прошлой жизни и окончательно убедились в том, что она давно уже съякшалась с нечистой силой. Тропинка к лачуге быстро поросла травой, больше в нее никто не заглядывал, а Власьевна, казалось, и рада была этому. Она по-прежнему варила разные травы, сливала их в склянки и уставляла на полку. Отрадой был у нее лишь жирный, откормленный кривой кот Васька. Это было единственное живое существо, которое любила Власьевна; для него она ничего не жалела и готова была всем пожертвовать. Ласковое слово только и вырывалось у нее для кота, остальное время проводилось в ворчании и проклятиях, которые посылались неизвестно на чью голову. Об этом знала только она одна.
Весть о Власьевне дошла и до Ермака, и Живодер правду сказал Мурашкину о том, что атамана нет в разбойничьем стане. Ермака давно давила тоска, какое-то недоброе предчувствие.
«Должно, будет неладное что, – думал он, – а колдунья, говорят, знает, что ждать впереди».
И он решил идти к ней, узнать свое будущее.
Свечерело, когда он, никому не сказавшись, даже не предупредив своего друга, Ивана Ивановича Кольцо, оставил стан и отправился в лес по направлению к оврагу. Дремуч, непроходим был лес, запутаться в нем было легко, но Ермаку как будто знакома была дорога, – он смело шел вперед, между тем как темнело все более и более, загорелись звезды, едва мелькавшие сквозь чащу дерев. Несмотря на близкое расстояние, шел он долго.
– Что за дьявольщина! – ворчал он. – Уж не колдовство ли это? Давно бы пора быть в овраге, а он словно убегает от меня.
Наконец он наткнулся на кустарник.
– Ну, должно, это и есть овраг! – промолвил он, начиная осторожно продвигаться вперед, опасаясь слететь вниз.
Цепляясь за ветви, он быстро сошел на дно оврага, по которому протекал ручей, и стал озираться.
Вдали, в глубине оврага, мелькнул тусклый огонек.
«А, вон где приютилась ведьма!» – подумал Ермак, но двинуться с места не смог: ноги не повиновались ему, в сердце закрался невольный страх.
Ермак встревожился, может быть, впервые в жизни. Не раз приходилось ему работать ножом или кистенем, не один десяток свалил он людей с тем, чтобы они никогда более не вставали, и никогда в этих случаях не дрожала его рука, никогда усиленнее не билось сердце, – он был тверд, спокоен, и вдруг теперь что-то закралось к нему в душу, что-то необъяснимое, чего он от самого рождения не чувствовал и не испытывал. Неужели он испугался бабы-старухи, для которой достаточно одного щелчка, чтобы отправить ее туда, откуда никто не приходит? Нет, старухи он не боялся, а вот той чертовщины, с которой так тесно была связана Власьевна, опасался… Наконец он преодолел себя и двинулся по направлению мелькавшего огонька. Идти ему пришлось недолго; он взобрался к лачуге; в ней светился огонек, но отворить дверь он не решался: тревога вновь овладела им. Но его выручила сама Власьевна. Перед ним распахнулась дверь лачуги, и на пороге показалась сгорбленная, одетая в какие-то лохмотья старуха.
– Что ж, добрый молодец, остановился? – спросила она. – Добро пожаловать! – сторонясь и давая дорогу Ермаку, добавила Власьевна.
Тот решительно шагнул вперед и вошел в лачугу. Сняв шапку, он обвел глазами стены: кроме склянок да трав, на полке ничего не было, передний угол был пуст.
– Где ж у тебя, старуха, Божье благословенье? – спросил он Власьевну.
– На что мне оно, молодец, коли Бог отказался теперь от меня! – отвечала колдунья.
Ермак как-то странно взглянул на нее.
– Чего смотришь, аль ты не одного со мной поля ягода, аль в угодники метишь? – продолжала она.
Ермак бросил шапку на стол и, ни слова не говоря, сел на лавку.
– Зачем пожаловал, молодец? Хочешь гадания, что ль? Что ж, старуха разуважит тебя – погадает.
– Затем и пришел! – угрюмо отвечал Ермак.
– Изволь, родимый, изволь!
Пока она готовилась к гаданию, Ермак продолжал оглядывать лачугу. На печке сидел кривой кот и лукаво посматривал на него. Ермак хотел отвести глаза, но не мог, словно взгляд кота приковал его. И вот мерещится Ермаку, что Васька начинает ему подмигивать, строить рожи, наконец, высунув язык, дразнит его. Казак не вытерпел, плюнул и отвернулся; Власьевна взглянула на казака, потом на кота и усмехнулась.
– Брысь, Васенька! – ласково обратилась она к коту.
Тот с мурлыканьем забился в угол печки.
– Ну вот, добрый молодец, и готово все, сейчас я расскажу тебе все, что хочешь! – проговорила Власьевна и начала пристально глядеть в ковш воды.
Ермак не спускал с нее глаз. Прошло несколько минут.
– Сразу, молодец, и не разберешь ничего, – заговорила наконец Власьевна, – все что-то путается.
Потом, обождав несколько времени, она снова заговорила вполголоса:
– Словно Волга-река… да… так, она… знаю ее хорошо. Вот и берега крутые, а вон струги плывут, золота, парчи сколько, а крови, крови… все покойники, а ты, молодец, так и кладешь вокруг себя покойников… Затуманилось… дом боярский… боярышня-то… боярышня красавица какая!.. Ночь… ты бежишь с нею… она тебя целует, обнимает… дочка у нее… и хороша же дочка… гроб… боярышня умерла!
Ермак сурово сдвинул брови, нижняя губа его тряслась.
– Девка ражая, красавица, – продолжала колдунья, – только, молодец, у тебя ворог есть, черный, бородастый, ох, не любит он тебя!.. – проговорила Власьевна и замолчала.
– Что же дальше-то? – угрюмо спросил Ермак.
– Погоди, что-то не разберу! Ну вот, вот, ворог-то твой режет кого-то, в челн вскочил, опять на Волге, с боярином говорит, с боярином стреляется…
– Гляди дальше! – прогремел Ермак, уверенный в правде слов колдуньи.
Власьевна снова начала глядеть в ковш.
– Чудно, – заговорила она, – место совсем не наше, чудное какое: снег да снег, а деревья зеленые, таких деревьев и не видывала я, и народ не наш, все бегут от тебя… да что это? Ты в царском венце… ночь, на тебя нападают… Дальше не скажу! – закончила старуха.
– Говори все!
– Нехорошо, молодец, дальше-то!
– Все равно говори!
– Коли хочешь, твоя воля. Ты в царском венце, – продолжала она, – на тебя ночью напали, на одного, а кругом все мертвые, и ты сложил свою головушку, вот и все.
Ермак задумался; много правды сказала старуха, а последние слова и на вранье похожи.
– Все-то ты наврала! – проговорил Ермак, бросая несколько золотых на стол и берясь за шапку.
– Поживи, молодец, увидишь, тогда скажешь, что старуха Власьевна не врет. А ворога-то своего черного берегись, – закончила она.
Ермак не отвечал ей ни слова и молча вышел из лачуги.
Всю дорогу его занимала мысль, кто его ворог; в прошлом Власьевна ни в чем не ошиблась, рассказала все как по писаному… Что же касается будущего, какая царская корона ждет его?
Ермак, подходя к пристани, где стояли его челны, издали услыхал два совиных крика, но не обратил на них внимания; не найдя у пристани ни одного челна, он не на шутку встревожился. Невдалеке он услышал стон.
– Кто здесь? – спросил Ермак.
– Я, Степка!
– Чего стонешь?
– Живодер зарезал и челны со стрельцами угнал.
Ермак заскрежетал зубами, поднял Степку и потащил его наверх, в разбойничий стан.
Глава третья. Разбойничья шайка
На небольшой поляне, вокруг нескольких пылавших костров, в различных положениях разместилась шайка Ермака. Вся поляна была занята разбойниками, разбившимися на отдельные кучки; каждая из них вела свой разговор; особенно многолюдной казалась толпа, развалившаяся у крайнего костра – атаманского. Здесь сидел сподвижник, правая рука атамана, Иван Иванович Кольцо, и вел речь о давно прошедших удалых подвигах казачьей вольницы.
– Прежде, – говорил Кольцо, – Волга-матушка была река вольная, гуляй, бывало, от самого хоть Нижнего до Персии, и нет тебе запрета, никаких стрельцов не увидишь, о воеводах и не слыхать у нас было, да и народу-то нашему, казакам, вольнее жилось. Если захочет кто пошалить, руки поразмять, так идет, бывало, для этого без всякой опаски, да и добывали же добра всякого в волюшку, особливо от персиян доставалось; струг заберут, и чего-чего только нет в этом струге: и парча, и камни самоцветные, а об казне уж и говорить нечего! Да, бывало времечко, не воротишь его. Сунься-ка теперь хоть к Нижнему или в Персию, ну и налетишь на Казань аль Астрахань, значит, и кланяйся родным, чтоб в поминанье записали…
Долго вел свою речь Кольцо, лицо его было невесело при воспоминании о прошлом.
У другого костра велись совершенно другие речи. Здесь председательствовал Живодер.
– Заколодило, как есть! – говорил один из казаков. – Вот уж неделя, как сидим, а хоть бы тебе один струг прошел, ведь эдак и с сумой пойдешь.
– И где это провалились они все? Бывало, что ни день, проходят они, а теперь словно перетонули!
– Мало, что ль, стругов-то ныне прошло? – вмешался Живодер.
– С хлебом-то? Спасибо! Что мы с ним будем делать?
– А ты смотрел, что ли?
– Сейчас видно!
– Так вот они тебе все и выставят напоказ, вестимо, из опаски добро хлебом засыпают. А вам напасть бы на этот хлеб, может, и добро бы какое нашлось.
– Поди напади, атаман так те нападет.
Живодер улыбнулся.
– То-то и беда наша, что атаман у нас Ермак, – проговорил он.
– Тебя бы вот сделать атаманом – страсть, чего бы ты не наделал! – засмеялся казак.
– Страсть не страсть, а так вот, сложа руки, не сидели бы.
– Войной бы небось пошел на персидского султана? – подзадоривал казак.
– Может, и пошел бы, а здесь, как зверь, не прятался бы за кустами.
– То-то бы султан перепугался, сам бы навстречу с поклоном вышел, всякого добра возами бы отвалил.
– Зубоскал тут еще! – рассердился Живодер. – Не правду, что ль, говорю? Какого черта мы из оврага в овраг перебираемся, как зверье от охотника прячемся, на то ль мы собрались?
– Собрались, вестимо, для дела, только ведь и отдохнуть надоть, а то и казны бы некуда было прятать.
– Эх, дурья ты голова, как погляжу я, нешто мы отдыхаем?
– А то что же, работаем, что ли? Атаман, жалеючи нас, отдышку нам дал.
– Нас? Ну, уж это ты, брат, не ври. Не нас, а свою да Кольцову головы жалеючи, прячется он; чай, слышал, что царь деньги дает за их головы. Ну и прячутся, а тут из-за них жди! А тоже за удаль да молодечество в атаманы-то выбрали. Хороша удаль, нечего сказать! – презрительно улыбнулся Живодер.
– Не ты ль его выбирал?
– Я не я, а другие.
– Что ж ты прежде-то не говорил?
– С вами нешто сговоришь, вам дело толкуют, а вы зубоскалите.
– Ну-ну, говори, а мы послушаем, может, и впрямь дело какое скажешь?
– Пустословить не стану, а что ежели и скажу, так скажу правду.
– Ну, говори же, послушаем!
– По-моему, так, атаман наш – не атаман и Кольцо – не есаул.
– Кто ж они будут?
– Ни рыба ни мясо. Таких ли нам, казакам-удальцам, нужно?
– Тебя бы вот атаманом сделать!
– Не про то я говорю, – в сердцах отвечал Живодер.
– Не знаю, о чем ты говоришь, только обещал не пустословить, а сам как есть пустословишь.
– И не подумал! А я говорю, что Ермак нам не годится. Шутка ли, у нас чуть не три сотни; ведь каких бы можно было делов наделать, страсть, а мы прячемся. Кабы от Ермака избавились бы мы, лучше ничего и желать нельзя. Сейчас лодки побросали бы, а забрали бы себе струги. Мало ли их здесь ходит, а там в море Хвалынское, ух и раздолье бы, и волюшка была бы.
– И впрямь дело! Сейчас бы мы это, – заговорил казак, – привалили к Астрахани, а там и гостинец нам уже готов. Хомут на шею – да на перекладину. Уж правду сказать, Федька дело говорит.
Сидевшие вокруг засмеялись. Живодер озлился.
– Видно, правда, что с вами, дураками, каши не сваришь, ну и черт с вами со всеми, погибайте, коли охота припала! – проговорил он, поднимаясь.
– Нам зачем погибать, а вот ежели атаман про твои речи узнает, так тебе плохо будет.
– Ну, уж это бабушка надвое ворожила, кому будет плоше! – загадочно проговорил Федька, отходя в сторону.
– И что леший нагородил! – начался разговор между казаками.
– Дурак, ну и дурацкие речи и ведет!
– Ну, не говори, а бобы эти он неспроста разводил: у него какой-нибудь черт да сидит в голове.
– Ну и шут с ним, умного он ничего не выдумает, вишь, персидского султана чуть не в плен хочет забрать.
– Так-то так, да про атамана он нескладные речи вел!
– А черт с ним со всем! Заведет в другой раз такой разговор, намнем ему бока, и конец, тогда авось и поумнеет! А теперь вот к Николке бы сходить – хлебово небось поспело, есть что-то хочется. Погоди, братцы, сбегаю!
Казак схватил котелок и направился к костру, над которым висел огромный котел с варившимся казацким ужином.
Через полчаса казаки усердно уписывали кашу с бараниной.
– А атамана чтой-то не видать! – слышались разговоры.
– С вечера самого ушел!
– Должно, дело какое задумал.
Мало-помалу разговор стихал, над лагерем начал господствовать сон. Несмотря на теплую летнюю ночь, казаки жались ближе к огню. Наконец все смолкло. Спустя какое-то время на поляне показался Ермак; он был один, сурово было лицо его, глаза, казалось, метали молнии, но в чертах лица проглядывала грусть.
– Спят как убитые и не чуют над собой грозы! – проговорил он, подходя к тому месту, где лежал Кольцо.
– Иван Иваныч! – начал тихонько будить его Ермак.
Кольцо быстро открыл глаза и приподнялся.
– Что ты, атаман? – спросил он.
– Без меня ребята не гуляли?
– А я-то на что, нешто теперь можно гулять?
– Спасибо, а то нынче, пожалуй, поработать придется.
– Аль дело будет?
– Может быть, и будет, только дело-то непутевое, подневольное!
– Что такое? Скажи!
– Нечего говорить-то, сам все узнаешь скоро. А где Федька Живодер?
– Должно, здесь где-нибудь! – отвечал Кольцо.
– То-то и оно, что его здесь нет.
– Что ты, атаман, где же ему и быть-то, как не здесь!
– На той стороне, и челны наши туда к стрельцам угнал, того и гляди, нагрянут.
– Да откуда же здесь стрельцы возьмутся?
– Должно, Федька привел.
– Ах он, анафема, проклятый!
– Нужно побудить ребят, готовыми нужно быть, чтоб встретить с почетом гостей непрошеных.
– Да, дремать нечего! – проговорил Кольцо, поднимаясь.
Через несколько минут казаки поднялись и принялись за работу: кто осматривал пищаль, кто нож, исправляли кистени – работа кипела. Всякий готовился к делу, но к какому делу – никто не знал: ни Ермак, ни Кольцо не заикнулись о нем. Было еще темно, но Ермак приказал притушить костры для большей безопасности в случае нападения. Вмиг были разбросаны горевшие головни, наступила темнота, только по всей поляне поблескивали уголья. Ермак, глядя на приготовления, зорко озирался по сторонам. Наконец из-за деревьев отделилась какая-то тень и незаметно присоединилась к казакам. Глаза у Ермака загорелись: узнал он в тени предателя Федьку Живодера.
– Иван Иваныч, гляди – пришел! – тихо проговорил Ермак Кольцу.
– Не ошибся ли ты, Ермак Тимофеевич? О двух головах он, что ли, коли затеял такое подлое дело!
– Говорю, он, а зачем пришел, прах его знает.
– Коли он, так надо с ним покончить, чтобы другим неповадно было!
– Вестимо, поучить нужно, а то как заведется в стаде паршивая овца, все стадо перепортит!
– Сем-ка, я пойду да пошлю его к дедушке.
– Нет, Иван, боже тебя избавь, так не годится, нужно по закону, круг созвать: как круг приговорит, так тому и быть.
– Твое дело, Ермак Тимофеевич. Что ж, скликать?
– Погоди, позовем сюда Живодера, а то улизнет, пожалуй, пусть он и созывает тогда на свою голову.
– Что же, позвать?
– Позови, будь друг, он вон к энтой кучке пристал.
Кольцо отправился по направлению, которое указал ему атаман.
Ермак не ошибся. Живодер действительно сидел с казаками. Он чувствовал себя крайне неловко, сердце его тревожно билось… Еще более смутило его бодрствование казаков и приготовление к чему-то, но в расспросы пускаться он не решался, а принялся сам за осмотр пищали.
В это время подошел Кольцо.
– Тебя, Федор, атаман зовет! – проговорил он, обращаясь к Живодеру.
– Зачем? – спросил тот, вздрогнув.
– Мне откуда знать, зовет, значит, ступай.
– Сейчас приду! – неспокойно проговорил Живодер.
– Нечего сейчас, пойдем вместе со мной, чай, сам знаешь, атаман ослушников не любит и по головке не погладит.
Живодер неохотно поднялся и со страхом отправился с Кольцом к Ермаку.
– Меня звал, атаман? – спросил он.
– Тебя, Федор! – отвечал Ермак. – Возьми-ка било да созови круг.
– Круг! – задрожав, повторил Федька. – Зачем круг?
– Вот сейчас узнаешь, бей в било!
Живодер, словно предчувствуя беду, дрожащей рукой ударил сбор; достаточно было трех-четырех ударов, чтобы казаки собрались на зов.
– Довольно, – сказал Ермак, обращаясь к Живодеру; тот остановился.
Толпа стояла в молчании; никто не шевелился, ожидая речи атамана. Круг созывался только в важных случаях.
Ермак снял шапку и поклонился на четыре стороны.
– Не потревожил бы я, братцы, – начал Ермак, – сна вашего. Все дела у нас решаются днем, ну а нынче уж больно дело важное, приходится ночью решать его. Где мы с вами ни гуляли, где ни давали волюшки руке удалой молодецкой, – продолжал атаман, – и везде-то было дружество, каждый из нас душу отдавал за других, а я, сами, братцы, знаете, всегда впереди всех, за всех вас отвечал я, да и то сказать, не я вас звал к себе, а сами же вы пришли ко мне с поклоном; неугоден я вам – уходите, силой держать никого не стану…
– Ермак Тимофеевич, что ты, господь с тобою, да нешто возможно уйти, ты не атаман, а отец!
– Спасибо, детушки! С вами, значит, всякий ворог не страшен.
– Разнесем, на куски размечем! – крикнули сотни голосов.
– Еще раз спасибо! Только, детушки, у нас теперича неладно стало: нынче, того и гляди, придется драться со стрельцами.
– Как так? – невольно вырвался у многих вопрос.
– А так, челнов, братцы, у нас нет больше; кабы мы с вами вздумали уехать отсель, так нельзя.
Казаки переглянулись между собою, их встревожило последнее известие. Живодер побледнел: он понял теперь, зачем созван круг, к чему ведет речи Ермак. Спасения для него не было, но он начал озираться кругом, нельзя ли будет как-нибудь улизнуть. Он одного не мог понять, как могло открыться его дело, веденное так тайно, так осторожно.
– Где же быть-то челнам? Куда подеваться?
– Челны на той стороне, у стрельцов, того и гляди, они нагрянут на нас.
– Так это Степка виноват, он продал нас, он стоял на карауле, да его и нет здесь! – послышались грозные голоса.
– Нет, братцы, – перебил Ермак, – Степка за нас сложил свою головушку удалую, он недалече здесь мертвый лежит, хотел дотащить я его сюда, да дорогою помер он…
Наступило гробовое молчание. Живодер сжался от страха, но крохотная надежда еще теплилась в его душе.
«Ну что ж, ежели и тащил, так ведь тот без памяти был, сказать не мог, кто зарезал-то его; только как он узнал, что лодки у стрельцов», – думалось Живодеру.
– А зарезал Степку, – грозно повысил голос Ермак, – не кто иной, как наш же удалец, Федька Живодер, зарезал, чтобы он помехой не был бы, не сказал бы нам, что Федька нас продал и челны отдал стрельцам.
– То-то он нынче и несуразные речи вел! – послышались голоса.
– Так как же, братцы, поступить нам с ним?
Наступило молчание, оно продолжалось только несколько мгновений.
– Как? Известно как, в воду окаянного! – раздались голоса.
– В воду! В воду! – оглушил воздух круг.
Живодер обвел всех помутившимся взглядом. Лица все враждебные, недоброжелательные. Вот и мешок тащат, в котором он должен умереть. Еще раз оглянулся он, казаки находились от него в нескольких шагах, а тут, у ног его, валяется горящая еще головня…
– Не подступай! – отчаянно закричал он, схватив головню и размахивая ею.
Некоторые отступили, но другие бросились на него. Засвистели в воздухе кистени, но Живодеру повезло: ни один не попал в него, и он быстро бросился к берегу.
Но его скоро настигли и повалили на землю. Застонал, злобно выругался Федька, когда его связывали веревками.
Безжалостно поволокли его в стан, руки, лицо его царапались о сучья, но больше ни одного стона не вырвалось у Федьки: сильно был он ожесточен, озлоблен.
Вот он и в стане, его засовывают в мешок, предварительно нагруженный каменьями…
«Смерть, неминучая смерть», – проносится в голове Живодера, приговор круга неизменен.
Затем его куда-то потащили, он сильно обо что-то ударился, наступил холод, смертельный холод, Федька хотел закричать, раскрыл рот, но вода хлынула ему в горло и захватила дыхание.
«Конец!» – пронеслось у него в голове.
Было почти светло, когда исполнившие приговор казаки увидели на своих челнах плывших стрельцов. Бросив Живодера, они легли на землю и ползком до первых кустов направились в стан.
– Пищальники, вперед! – скомандовал Ермак, выслушав донесение палачей. – А там что бог даст, можно принять и в кистени, – добавил он.
Пищальники пробрались к самому краю обрыва. Стрельцы были уже на половине пути. Зорко следил за наступающими Ермак, залегший вместе с пищальниками. Вот уже близко стрельцы.
– Ребята, вали залпом! – скомандовал он, и первый выстрел грянул его.
Как горох посыпались стрельцы в Волгу.
– Скорее заряжай и пали! – продолжал команду Ермак.
Грянул второй залп, и снова поредели ряды стрельцов.
«Продал, подлец Федька, продал!» – подумалось Мурашкину.
– Ребята, вперед!
Но ребята, испуганные неожиданной встречей, пустились врассыпную.
– Дьяволы, что вы делаете?! – начал было Мурашкин, но наброшенный аркан спеленал его, и воеводу потащили вверх.
– Что, боярин, хотел награду получить за мою голову? – насмешливо спросил Мурашкина Ермак. – Ошибся в расчете. Что же мне теперь с тобой-то делать?
– Известно, вслед за Живодером в воду, одного поля ягоды! – послышались казацкие голоса.
– Вот что, боярин, – заговорил Ермак, словно не слыша казаков, – как царского слугу, я тебя пальцем не трону, ступай на все четыре стороны, только в другой раз не льстись на деньги и не ищи ты Ермаковой головы. Попадешься в другой раз, несдобровать тебе: как раз будешь там, где готовил место Ермаку!
