«Нога как точка опоры» kitabından alıntılar, sayfa 3
Выздоровление ничем не уступает рождению: как смертный человек постепенно заболевает и умирает, так и новорожденный появляется на свет, подвергаясь переменам — радикальным переменам, экзистенциальным переменам, абсолютным и новым, неожиданным, непредсказуемым и удивительным. «Выздоровление без происшествий»? Да оно состоит из происшествий!
...существовало две беды, два страдания, два огорчения, связанных друг с другом, хотя и отдельных. Одним из них являлось физическое (и физикоэкзистенциальное) бессилие — органически заданная эрозия существования и пространства. Другое было моральным (хоть это и не является вполне адекватным выражением), связанным со статусом пациента, его затруднительным положением и в особенности с конфликтом с «ними» — хирургом, всей системой, медициной как таковой, — отдаться во власть которых неизбежно, конфликтом мучительным и даже параноидальным, что делало еще более невыносимыми физические страдания.
Затем неожиданно, безо всякого предупреждения в такой же холодный и безличный микрокосмос разума вошла музыка, тёплая, живая, подвижная, личная. Музыка, как это грезилось мне раньше, была божественным посланием и вестницей жизни.
...я должен был принять вертикальное положение - а распрямление есть явление моральное, экзистенциальное не в меньшей степени, чем физическое Две недели я был вдвойне распростертым, поверженным - физически из-за слабости и неспособности стоять и морально из-за пассивности, положения пациента, человека покорного, зависящего от своего врача.
Проснувшись, я испытал странное поползновение поднять свою левую ногу - и в тот же момент сделал это! Такое движение раньше было невозможно, оно предполагало активное сокращение четырехглавой мышцы - совершенно невозможное и немыслимое! И тем не менее в мгновение ока я подумал о нем и совершил его! Не было замысла, не было подготовки, не было намерения - ничего такого, никакой попытки; возник яркий, как вспышка, импульс - и я молниеносно на него откликнулся. Идея, импульс и действие слились воедино - я не мог бы сказать, что возникло первым. Я неожиданно "вспомнил", как двигать ногой, и в тот же момент это осуществил. Я внезапно обнаружил, что знаю, что делать, - и сделал.
...оживляющий творческие основы мироздания открылись мне, и сама жизнь - это музыка или созвучна ей, а наша живая подвижная плоть есть материальная музыка, музыка в телесном воплощении... Не является ли музыка самой сердцевиной жизни - ключом, обещание обновленных действий?
Я стоял не перед проблемой, а перед загадкой - загадкой нового начала и возрождения. Возможно, так и должно было быть: им должны были предшествовать бесконечные темнота и безмолвие. Возможно, это было лоном, лоном ночи, в котором зарождалась новая жизнь.
Столкнувшись с реальностью, которую разум не мог объяснить, я обратился за утешением к искусству и религии. Они и только они могли окликнуть меня сквозь ночь, могли общаться со мной, могли сделать более понятными и приемлемыми слова Ницше о том, что искусство не дает нам уклониться от истины.
Мое состояние во тьме ночи было состоянием пассивности, интенсивной, абсолютной, решающей пассивности, при которой действие - любое действие - было бесполезным и отвлекающим. Моим девизом в это время стало: "Быть терпеливым и выносливым, ждать. Ничего не делать, не думать". Какой же трудный, какой пародоксальный это был урок!
Я должен был хранить молчание и ждать в темноте, ощущать ее как святыню, как темноту Бога, а не просто как слепоту и утрату (хотя, несомненно, она их предполагала). Я должен был молча согласиться, даже порадоваться тому, что мой разум смущен, а силы и способности не имеют приложения к действию и не могут влиять на изменение моего состояния. Я к такому не стремился, но так случилось, и мне следовало это принять - принять странную пассивность и ночь без гнева, без страха, но с радостью и благодарностью.
...Я должен был ждать в безмолвии, ибо Он ждал меня.
Оба мы в определенном смысле были принуждены играть роли: он - роль всезнающего специалиста, я - роль ничего не знающего пациента.
