Kitabı oku: «Чувство реальности. Том 2», sayfa 2
– Прости, – прошептала она и сделала жалобные, испуганные глаза, – тебя из прокуратуры, какая-то Лиховцева, следователь. Я пыталась объяснить, что ты занят, но она сказала – срочно.
Рязанцев взял трубку. Она была горячей и влажной от Светкиной ладони.
* * *
Перед началом совещания майора Арсеньева отозвал в сторонку его непосредственный начальник подполковник Хабаров и тихо, тревожно спросил:
– Саша, ты зачем сегодня утром помчался в морг?
– Откуда вы знаете? – удивился Арсеньев.
– Твоя бывшая супруга доложила. Я звонил тебе утром. Так в чем дело?
Арсеньев подробно рассказал о неопознанной утопленнице со следами пластыря и накрашенными губами.
– Бред, – решительно помотал головой Хабаров, даже не дослушав до конца, – ты хоть сам понимаешь, какой это бред? Ты бы лучше потрудился ознакомиться с протоколом вскрытия Кравцовой и Бриттена. Ни о какой губной помаде, ни о каком изнасиловании там нет ни слова.
– Ну я же вам докладывал, Василий Павлович, – поморщился Арсеньев, – эксперт сообщил мне все это, так сказать, в частном порядке и предупредил, что в протокол вносить не станет.
– Правильно. Потому что протокол вскрытия – не глава из фантастического триллера, а официальный документ. После твоего горе-эксперта трупами занимается бригада судебных медиков во главе с профессором Бирюковым, и никаких повреждений, кроме пулевых ранений, не обнаружено, о чем имеется официальное заключение.
– А помада?
– Какая помада, Саша? – подполковник посмотрел на него с жалостью, как на тяжело больного. – Тебе не приходило в голову, что миллионы женщин имеют привычку красить губы? Сейчас без конца рекламируют по телевизору всякую помаду, суперстойкую, которая в воде не смывается и в огне не горит. Почему это должно иметь отношение к убийству? Ну зачем, зачем профессиональному киллеру красить губы мертвой жертве? Был бы он псих, так он бы порезал, покромсал, откусил бы что-нибудь, расчленил, разложил по коробкам и отправил ценными бандеролями в разные города. В крайнем случае, он бы и Бриттену что-нибудь там накрасил. Кстати, о психах. Этот твой эксперт – Масюнин, кажется, его фамилия? Так вот, этот Георгий Масюнин – хронический алкоголик. Он тебе наплел невесть что, а ты уши развесил.
– Но ведь поручили хроническому алкоголику такое ответственное дело, значит, он не самый плохой специалист, – задумчиво произнес Арсеньев. – К тому же я своими глазами видел следы пластыря на запястьях и вокруг рта и помаду на губах. Не могла она самой себе, мертвая, накрасить губы.
– Почему мертвая? Может, еще живая, – усмехнулся Хабаров, – мало ли какие у нее были привычки? Может, американцу это так сильно нравилось, что он ее попросил?
– Да нет же, нет! Она была уже мертвая, когда убийца отодрал пластырь. И со вторым трупом, между прочим, такая же история. Сначала изнасиловал, убил, а потом как бы привел в порядок, понимаете?
– Что, у Бриттена тоже следы изнасилования, удушения и губы накрашены? – подполковник изобразил на лице комический испуг.
– Да нет, я имею в виду утопленницу.
– При чем здесь утопленница? – шепотом закричал подполковник. – Какая, к едрене фене, утопленница? Наркоманка, проститутка с сифилисом! Сколько таких вылавливают из водоемов в Москве и Московской области, знаешь? Несчастный случай или суицид, другой округ, все другое, все! Мы расследуем двойное убийство, Саша, на нас лежит огромная ответственность. Это политика, это деньги, это международные отношения, а ты лезешь со своей утопленницей. Тьфу на тебя, Арсеньев! – подполковник нервничал всерьез. Он вспотел, и несколько длинных прядей, прикрывавших лысину, свалились набок.
– Но ведь много же общего, Василий Павлович.
– Что, у утопленницы обнаружены огнестрельные ранения?
– Нет, но…
– Ой, ладно, хватит, Саша, я устал от тебя, честное слово.
– Изнасилование… – неуверенно возразил Арсеньев.
– Какое изнасилование? Мужчина и женщина ночь провели в одной постели. Как ты думаешь, они там обсуждали перспективы российско-американских культурных связей? Или предстоящую пресс-конференцию? Или составляли тезисы для речи господина Рязанцева?
– Нет, я понимаю, но серология показала…
– Ничего она не показала. Кроме Томаса Бриттена, никто к убитой не прикасался. И все, хватит об этом. Я тебя умоляю, Арсеньев, займись ты делом, наконец. В кои это веки доверили что-то серьезное.
– Ну хорошо, хорошо, я понял. Никакой связи с утопленницей нет. Серии здесь быть не может. Но, извините, не могла Кравцова оказывать сопротивление Бриттену! А на бедрах характерные ссадины…
– Наивный ты человек, Саня, – вздохнул Василий Павлович, – в этом деле у всех вкусы разные, мало ли как ей нравилось, как ему… Некоторые во время этого дела наручники надевают, намордники, кусаются, царапаются, чтобы словить дополнительный нездоровый кайф. Любовь, товарищ майор, штука сложная. Ты же над ними свечку не держал.
– А звонок в эфир?
Подполковник откашлялся, приблизил лицо к стеклу открытого окна, критически оглядел свое смутное отражение.
– У такого крупного политика, как Рязанцев, хватает врагов и завистников. Мало ли кто захотел воспользоваться ситуацией и сделать ему гадость? Ты спроси у операторов на телевидении и на радио, сколько хулиганов и придурков ежедневно звонят в прямой эфир, особенно когда выступают знаменитости, – он аккуратно положил на место и разгладил длинные пряди, от левого виска к правому.
Пока шло совещание, Арсеньев чуть не уснул. Сначала он слушал выступавших чрезвычайно внимательно и пытался понять, о чем они говорят. Наконец понял: ни о чем. Это особое искусство – долго, связно говорить и ничего не сказать. Члены объединенной оперативно-розыскной бригады были похожи на людей, которые пытаются перейти пропасть по жердочке с завязанными глазами. Одно неосторожное движение – и кубарем полетишь вниз. Проводить расследование нормальными, общепринятыми методами невозможно. Начни добросовестно, честно работать, сунься с допросами и обысками в сложный, закрытый для посторонних глаз мир думской фракции – и все потонет в публичных скандалах, тебя в лучшем случае смешают с дерьмом. Но если ничего не делать, никого не трогать и дать следствию зависнуть, будет еще хуже. Начнут вопить, что ты нарочно тормозишь дело, ты паук, который плетет паутину заговора молчания вокруг политических заказных убийств, ты агент темных сил, коварный наймит и так далее. В общем, как бы ты ни поступил, окажешься кругом виноват.
Выступавшие отчитывались о проделанной работе, перечисляли предпринятые за прошедший период оперативно-розыскные мероприятия.
Допросы свидетелей, которые ничего не видели и не знали. Главная свидетельница, домработница убитой Лисова Светлана Анатольевна, на телефонные звонки не отвечала. Ей была послана официальная повестка, принимались меры по установлению ее местонахождения. В ходе предварительного расследования возникли две основные версии. Убийство заказное, совершено по политическим мотивам, поскольку убитые принадлежали к близкому окружению крупного политика. Убийство бытовое, совершено из ревности, поскольку между убитыми существовала тайная любовная связь. Из вышесказанного проистекали две версии о личности убийцы. Первая – это профессионал, нанятый за деньги, и заказчика следует искать среди политических противников председателя думской фракции “Свобода выбора” господина Рязанцева Е.Н. Вторая версия – это непрофессионал, но действовавший продуманно и хладнокровно, обладающий высокоразвитыми интеллектуальными способностями и знаниями в области криминалистики. В противном случае он оставил бы хоть какие-нибудь следы на месте преступления.
В кабинете нельзя было курить. Арсеньев теребил сигарету, поглядывал на часы и думал о том, что заказать Кравцову и Бриттена по политическим соображениям могли десятки людей, а убить из ревности могли только трое. Жена Томаса Бриттена, проживающая в США. Жена Рязанцева, в данный момент находящаяся в Италии. Сам Рязанцев.
Между прочим, он никуда из Москвы не уезжал, обладает высокоразвитыми интеллектуальными способностями, имеет ключ от квартиры, знает шифр кодового замка черного хода, и хотелось бы посмотреть на несчастного, которому придется его допрашивать.
Отчеты закончились. Следователь по особо важным делам Лиховцева Зинаида Ивановна изложила план дальнейших мероприятий и стала раздавать конкретные поручения. На оперативников ФСБ возлагалось общение с сотрудниками американского посольства, тщательное изучение политической и экономической ситуации вокруг партии “Свобода выбора”, включая беседы с сотрудниками двух пресс-центров, партийного и думского.
– Майор Арсеньев, вам предстоит встретиться с Евгением Николаевичем Рязанцевым. Он ждет вас сегодня у себя дома в семнадцать тридцать. Никакого протокола не надо, это будет не допрос, а беседа. Старайтесь вести себя как можно тактичней. О результатах доложите мне лично. Вы меня слышите, Александр Юрьевич?
* * *
В саду взвыла газонокосилка, разговаривать стало невозможно.
– Я вас провожу, – прокричал Рязанцев, тяжело поднимаясь.
Можно было, конечно, распорядиться, чтобы агрегат выключили, и продолжить разговор, но у Евгения Николаевича больше не было сил обсуждать с доктором, кто стащил один из его мобильных телефонов, каким образом злодей проник в больницу к Галине, как ему удалось узнать пин-код.
Каждый при желании мог выяснить, где на самом деле находится Галина, украсть один из его мобильных телефонов, узнать пин-код. Последнее совсем просто. Рязанцев всегда пользовался двумя, а то и тремя номерами и аппаратами. Чтобы не путаться, пин-код был одинаковый. Его знали Вика, Егорыч и наверняка кто-то еще из приближенных. Все это было, безусловно, важно и интересно, но Евгений Николаевич вдруг захотел спать, да так сильно, что зевота буквально сводила ему челюсти, а в глазах стоял дрожащий липкий туман.
– Вам надо отдохнуть, хотя бы пару часов! – прокричал доктор на прощанье. – Если будут какие-нибудь новости, я сразу позвоню.
Рязанцев написал ему на визитке тот секретный номер, которым могли воспользоваться не больше десяти человек. Аппарат он держал при себе постоянно и всегда сам отвечал на звонки.
Возвращаясь к дому, Евгений Николаевич вдруг вспомнил, что сегодня вечером он должен быть в Шереметьево-2, встречать делегацию Международного комитета по правам человека при ООН. Но в котором часу они прилетают, в каком составе и какие запланированы мероприятия, он не знал.
В голове закрутились пресс-конференции, презентации, переговоры. Открытие фотовыставки, посвященной жертвам тоталитаризма. Интервью итальянской газете и японскому телевидению. И еще куча всего, мутного, важного, мучительного.
Сквозь рев газонокосилки до него долетел механический голос: “Абонент временно недоступен”, и он понял, что звонит Вике на мобильный. Нет, не потому, что тихо сходит с ума, а просто потому, что больше позвонить некому.
Он брел, как сомнамбула, ничего не видел перед собой, сбился с тропинки и чуть не налетел на садовника. Опомнившись, он ткнул пальцем в сутулую спину и крикнул прямо в лохматое ухо старика:
– Прекратите! Зачем вы это делаете? Садовник вздрогнул, обернулся, долго не мог сообразить, как выключить свой ревущий агрегат, наконец нашел нужный рычажок, повернул его и застыл перед хозяином, вытянув руки по швам.
– Зачем вы косите? Трава еще не выросла! – в наступившей тишине голос Рязанцева прозвучал отвратительно резко.
– Так, это самое, она же, это, ровненько должна расти, гладенько, чтоб как коврик. Ее надо, это, с самого начала, пока молодая, стричь, – забормотал старик с дурацкой виноватой улыбкой.
"Зачем я лезу не в свое дело? Что я привязался к садовнику? Почему он улыбается? Почему не смотрит в глаза? – думал Рязанцев, покрываясь липким потом от нервной усталости и отвращения ко всему миру. – Он тоже все знает, этот старик. Я забыл, как его зовут, а он, оказывается, все про меня знает и смеется надо мной”.
Рязанцев резко развернулся, шагнул к тропинке и услышал позади высокий стариковский фальцет:
– Так это, Евгений Николаевич, мне косить или нет?
"Доктор сказал – голос был высокий, не мужской, не женский, как будто говорило бесполое существо. И аноним говорил таким же голосом”.
– Как хочешь, – бросил он и махнул рукой.
Косилка опять заработала. Рязанцеву показалось, что в спину ему застрочил пулемет.
"О Боже, теперь я начну подозревать всех и каждого! Надо действительно обратиться к кому-нибудь, чтобы разобрались с этими звонками. Хотя бы к тому милицейскому майору. Люди из ФСБ дружат с Егорычем. Не исключено, что вся эта пакость исходит именно от него. А милиционер сам по себе, у него лицо приятное. Он не станет болтать и вести какую-нибудь свою игру, я заплачу ему, и он все сделает тихо”.
Когда он поднялся на крыльцо, маленький аппарат в кармане джинсов неприятно завибрировал. Он открыл крышку и увидел, что на табло высветился один из номеров, внесенных в память. Ему звонил миллионер Джозеф Хоган, глава концерна “Парадиз”. Он поспешил внутрь дома, закрыл двери, чтобы не мешал рев газонокосилки.
– Хау ар ю, Дженья? – пробасил мягкий, сочувственный голос в трубке.
Евгений Николаевич перешел на английский. Когда в комнату сунулась розовая от жары физиономия Светы Лисовой, он раздраженно замахал на нее рукой.
Миллионер выразил теплые и искренние соболезнования, подробно поинтересовался здоровьем и настроением, пригласил через недельку-другую приехать на несколько дней в Ниццу и отдохнуть на его, Джо Хогана, вилле, потому что после тяжелых нервных потрясений необходима разрядка и смена обстановки.
– Представляю, как трудно найти замену такому отличному пресс-секретарю, как Виктория. Есть у тебя какие-нибудь кандидатуры?
– Пока нет, – честно признался Рязанцев и тут же испугался, что Хоган начнет по телефону обсуждать случившееся, заговорит о Томасе Бриттене. Но опасения оказались напрасными.
– Хочу тебе еще раз напомнить о моей протеже мисс Григ, – радостно и таинственно, как о большом подарке, сообщил Хоган.
– Прости, Джо, я совсем забыл. Ее что, нужно встретить?
– Нет. Не волнуйся, это не твои проблемы. С ней вообще не будет никаких хлопот, наоборот, она может временно избавить тебя от многих проблем, в определенной степени заменить Вику.
Советую тебе сразу поактивней привлекать ее к работе. Чрезвычайно толковая и надежная молодая леди, отлично знает русский, умеет общаться с прессой. Кстати, ты с ней уже знаком. Четыре года назад она слушала твои лекции в Гарварде.
– Ну, там было столько студентов, я вряд ли помню. Повтори, пожалуйста, еще раз, как ее зовут.
– Мери Григ. Мне кажется, ты должен ее вспомнить. Она выделялась из общей массы. Вы с ней отплясывали рок-н-ролл на вечеринке в честь юбилея факультета. Худенькая блондинка с ангельским лицом. Запиши номер ее мобильного. Можешь позвонить ей прямо сегодня, часов в восемь вечера.
Рязанцев еще не закончил говорить, а в комнате опять появилась Светка Лисова, вкатила сервировочный столик, и как только он попрощался с Хоганом, принялась совать ему прямо в рот ложку сметаны с малиной.
– Ну Женечка, ну пожалуйста, за мое здоровье.
Он, поморщившись, взял ложку у нее из рук и стал есть, не чувствуя вкуса.
. – Вот молодец, теперь за Димочку, теперь за Коленьку, за Галочку, – Света урчала, как кошка, которую приласкал хозяин, – сейчас покушаем и баиньки, хотя бы на пару часиков.
Давно прошло то время, когда его бесило это приторное, с придыханием, сюсюканье. Он привык принимать людей такими, какие они есть. При всех своих бесчисленных недостатках Светка Лисова была самоотверженно предана его семье. Многие годы, в самых ужасных ситуациях, она оказывалась рядом, и даже очень кстати. Могла накормить, прибрать, сбегать в аптеку, полностью перевалить на себя заботы о детях. Да, это сопровождалось потоком слов, умильных и высокопарных, глупых и до тошноты банальных. Но ни упреков, ни намеков, ни колкостей. Такова была Светка, бестолковая, нудная, но добрая и верная. И было бы жестоко прогнать ее от себя.
– Теперь зеленого чайку. Кофе я уж не стала варить, ты поспишь, через пару часиков я тебя разбужу и сварю крепкого кофе. А что это был за мужчина с седой шевелюрой?
– Так, по делу, – буркнул Рязанцев и глотнул отвратительного, слишком горячего и терпкого зеленого чая, – все, Светка, спасибо, иди, я прилягу.
– Нет, я, конечно, не лезу в твои дела, но мне кажется, он немножко вампир, этот седой мужчина. Он тебя завел и совершенно вымотал. Не понимаю, как так можно, после всего, что тебе пришлось пережить? Ну вот скажи, откуда в людях столько жестокости, эгоизма? Если раньше этого хотя бы стеснялись, то сейчас оно все лезет наружу и стало общепринятой нормой. Никакого сочувствия и такта. Ввалиться в дом к такому известному, занятому человеку, нагло потребовать завтрак, как так можно, не понимаю! Ну вот объясни мне, что ему было от тебя нужно?
– Света, пожалуйста, я очень устал, – простонал Рязанцев, скинул кроссовки, улегся на кабинетный диван и отвернулся к стене.
– Нет, мне просто интересно, чего хотел этот человек, он ведь вроде бы не мальчик, чтобы не понимать элементарных вещей, и лицо у него вполне интеллигентное, – продолжая ворчать, она накрыла его вязаным пледом, чем-то еще пошуршала, позвякала и наконец удалилась.
Глава 24
В пресс-центре думской фракции “Свобода выбора” безответно заливались телефоны, на экранах включенных компьютеров уныло вились разноцветные ленты, плавали экзотические рыбы. Теплый сквозняк гонял по столам и по полу всякие важные бумаги. Сотрудники собрались в комнате отдыха. Первый шок остался позади. Маленький кабинет Вики был опечатан.
Все десять раз переговорили, все возможные и невозможные версии высказали. Заместитель Вики, Феликс Нечаев, сорокалетний рыхлый юноша с пегими волосами до плеч, единственный человек, который по идее мог бы сейчас ее заменить, отчаянно зевал, пил коньяк из кофейной чашки и поедал вялые ломтики лимона, разложенные на блюдце. Пальцы его были липкими, лицо потным и отечным.
– Вот такие дела, – повторял он, лениво поигрывая связкой ключей с брелоком-колокольчиком. Колокольчик звенел, брелок без конца падал на пол. Феликс поддевал его острым носком ботинка, подкидывал, ловил на лету.
– Прекрати! – не выдержала секретарша Наташа Дронкина, крепко сбитая высокая блондинка. Ее приятную внешность безнадежно портили несколько выпуклых щетинистых родинок на щеках и на подбородке, каждая размером с горошину.
– Что тебе не нравится? – лениво поинтересовался Феликс.
– И так в ушах звенит, а тут еще ты со своими ключами, – проворчала Наташа, громко возмущенно всхлипнула, достала пудреницу и занялась своим лицом.
– Он все наиграться не может, – подал голос компьютерщик Вадик, длинный и худой, бритый налысо, с серебряной серьгой в ноздре, – неделю назад купил наконец тачку, вот и гремит ключами, как младенец погремушкой.
– Что ж ты коньяк с утра хлещешь, если за рулем? – покачала головой Наташа. – Жить надоело?
– Надоело, – оскалился Феликс, – до того похабная жизнь пошла, что и правда надоело.
– А вот Вике, наверное, не надоело жить, – заметила из глубины комнаты младший редактор Лиля Осипенко, маленькая, круглая, с вытравленными до белизны волосами и крупным вздернутым носом, – а всем плевать. Был человек – и нет. Подумаешь, какая ерунда! Что вы за люди, не понимаю, честное слово!
– Ну нам теперь повеситься, да? – раздраженно прорычал компьютерщик Вадик.
– Нет, я не могу, не могу, – Лиля громко зарыдала, к ней тут же подсела старший редактор Тата, поджарая дама с серебристым бобриком волос, в очках в толстой розовой оправе.
– Деточка, не надо. Мы все переживаем, но каждый по-своему. Одни люди могут выплескивать свои чувства, как ты, другие все держат в себе.
– Слышь, а какая тачка у тебя? – шепотом спросил молоденький курьер Костик Терентьев, подходя к Феликсу и опускаясь перед ним на корточки.
– “Фольксваген-гольф”, – небрежно ответил тот и в очередной раз поддел ногой упавшую связку ключей.
– Новая?
– Ну, почти. Девяносто седьмого года.
– Вроде Вика такую недавно покупала, – вспомнил Костик.
– Ага. Если только для своей домработницы, продукты из супермаркета возить, – выразительно скривился Феликс. – У леди была бирюзовая “Хонда”.
– Нет, правда, я помню, она говорила про “Фольксваген”. Она хотела вторую машину, именно “гольф”.
– Может, и хотела, теперь уж не хочет, – Феликс потянулся, хрустнув суставами, – и вообще, отстань. У нас тут траур, а ты все о тачках. Нехорошо это, Костик.
– А нашему Костику все по фигу, – подала голос секретарша, – он у нас поколение-нэкст. Когда его отца арестовали, он тут учил Вику чечетку танцевать.
– Ой, ну не надо, не надо мне морали читать, – махнул рукой Костик, – когда это было? Ты все забыть не можешь! К тому же папульку почти сразу выпустили. Морду набили и выпустили.
– О Боже! – Наташа вздохнула и закатила глаза к потолку. – Ив кого ты такой жестокий бесчувственный идиот? Отец физик, доктор наук, мама искусствовед. Морду набили! Это ж надо!
Молоденький курьер скорчил кислую рожу, махнул рукой на Наташу и продолжил приставать к Нечаеву:
– Феликс, Феликс, а ты свою где купил?
– Приятель из Германии пригнал.
– Сколько взял за перегон?
– Восемьсот.
– Это недорого. У меня тут бывший одноклассник тоже подрядился гонять машины из Германии, он такое рассказывал, жуть. Почти пятьдесят часов за рулем, все дерут деньги, кому не лень, погранцы, полиция, таможня, сейчас еще всякие “зеленые” экологи появились, требуют пошлину за вред окружающей среде. Ну и бандюки, конечно, как же без них? Говорят, им сами погранцы сообщают, кого стоит грабануть, у кого есть что взять. К примеру, остановишься поспать в Белоруссии, обязательно нарвешься на бандюков. Такса минимум сто баксов. Откажешься платить – все, кранты, в лучшем случае останешься без тачки, в худшем замочат.
– Господи, о чем вы говорите? – простонала сквозь слезы Лиля, но никто ее не услышал. Тата вновь углубилась в чтение глянцевого женского журнала, Наташа красила ресницы, Вадик задремал.
Дверь была плотно закрыта. Мимо процокали каблучки секретарши одного из помощников Рязанцева, и тут же навстречу ей вспухла волна шума. Журналисты, аккредитованные в Думе, с утра клубились в крыле, принадлежащем фракции “Свобода выбора”, и каждого, кто входил и выходил, брали в плотное кольцо. Секретарша одного из помощников партийного лидера имела полное моральное право замахать на них руками, забормотать: “Я ничего не знаю!” – и продраться сквозь строй к лифту, а потом в буфет. Но сотрудники пресс-центра не могли себе этого позволить. Они обязаны были не просто общаться с журналистами, но и дружить с ними, не обижать, кормить эксклюзивной информацией. Взамен журналисты предоставляли главе фракции эфирное время и газетно-журнальное пространство. На этом бартере и держалась основная работа пресс-центра.
Беда заключалась в том, что Вика Кравцова за последние три года успела уволить всех, кто мог бы даже теоретически претендовать на ее место, и собрала вокруг себя совершенно никчемную команду, на фоне которой выглядела блестящей и незаменимой. К подчиненным она предъявляла всего три простых требования: покорность, исполнительность и бездарность. Ей не нужны были чужие идеи, ей хватало собственных.
Взять на себя ответственность и выйти к прессе никто не решался.
– Лезут, лезут, сволочи, – зевнув, произнес Феликс и налил себе еще коньяку, – стервятники, тянет их на мертвечину.
– Ой, перестань, не надо, – поморщилась Тата, – чего делать-то будем?
Этот вопрос давно висел в воздухе. Все понимали, что до вечера так сидеть невозможно. Либо надо начинать работать, либо просто плюнуть, молча продраться сквозь кольцо журналистов и разойтись кто куда.
Феликс зажевал лимоном очередную порцию коньяка, Наташа принялась сосредоточенно начесывать пышную челку, Вадик загасил докуренную до фильтра сигарету и тут же достал следующую. И в этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла совсем юная стриженая блондинка в белых штанах и полосатой майке.
– Здравствуйте, – сказала она, одаривая всех сверкающей улыбкой, – меня зовут Мери Григ, я из Нью-Йорка. У вас там в предбаннике целая толпа прессы. Вы хотите, чтобы они разошлись? Или вам есть что им сказать?
* * *
Нянька Рая не спеша мыла пол в палате, тряпка тихо чмокала в ведре, за открытым окном щебетали птицы. Койка Галины Дмитриевны была слегка приподнята и развернута к телевизору. Шло дневное ток-шоу.
– Я женским вниманием никогда обойден не был, – надменно сообщил с экрана щекастый мужчина с длинными волосами, зачесанными назад и забранными в хвостик, – у меня всякие были: и зрелые матроны, и девочки молоденькие, и фотомодели, и бизнес-леди, так называемые деловые женщины. Вот этих я просто не выношу.
– Чем же они вам так не угодили? – спросил тоненький вертлявый ведущий в лиловом фраке, с необыкновенно пышным белым чубом и круглыми, как монеты, глазами.
– Да они же вовсе не женщины, – пропел щекастый чистым высоким тенором и снисходительно улыбнулся. – Желание доминировать свойственно мужчине, женщина должна подчиняться, растворяться в партнере. А эти бизнес-леди, они на самом деле своей активностью и, так сказать, независимостью пытаются компенсировать свою половую неполноценность, подсознательную фригидность. Это что-то вроде сублимации с элементами фрустрации.
– Гм.., понятно, понятно, – ведущий закивал с комической важностью, – а теперь, пожалуйста, то же самое, только по-русски.
– Ax, да, извините, я психолог и привык пользоваться профессиональными терминами, – мужчина пошевелил рыжими густыми бровями, сморщил толстый нос, – фигурально выражаясь, они не хотят и не могут.
– Что именно? – тряхнув чубом и склонив голову набок, лукаво уточнил ведущий.
Щекастый закатил глаза к потолку и произнес неожиданно глубоким басом:
– Иметь полноценные сексуальные сношения с мужчиной.
Нянечка Рая отжала тряпку в ведре, вытерла руки полой халата и, тяжело вздохнув, покосилась на Галину Дмитриевну.
– Вы бы лучше поспали, чем эту пакость смотреть. Давайте я переключу на “Дикую Розу”. Можно?
– Феликс Нечаев не психолог, – чуть слышно произнесла Галина Дмитриевна, – зачем он говорит не правду?
– Это вы о ком? – удивилась нянечка. Галина Дмитриевна ничего не ответила. Она смотрела в экран. Глаза ее были неподвижны, она даже не моргала.
– Итак, подведем некоторые итоги, – сказал ведущий и опять тряхнул чубом, – наша сегодняшняя тема “Принципиальный холостяк”. Наш герой утверждает, что изучил разные типы женщин и не хочет жениться, поскольку ни один из этих типов его не удовлетворяет. Что скажут наши зрители? Пожалуйста! Вот вы, девушка!
Ведущий крупными скачками подлетел к хорошенькой юной блондинке в первом ряду и сунул ей в лицо микрофон.
– Если ему никто не нравится, зачем он вообще лезет? – выпалила блондинка. – Пусть переходит на самообслуживание и сам себя удовлетворяет!
В зале засмеялись. Оператор упер камеру в лицо герою. Лицо это ходило ходуном. Двигались брови, вертелся нос, толстые губы то поджимались в нитку, то вытягивались в трубочку.
– Знаете что, милая, – пропел он, опять басом, – я вам могу сказать как профессиональный психолог, что у вас очень серьезные комплексы.
– Феликс не психолог, – повторила Галина Дмитриевна чуть громче, – он закончил заочное отделение областного педагогического института. А до этого служил в армии, строил генеральские дачи под Москвой.
Нянечка Рая собиралась вылить грязную воду из ведра, но застыла на полпути к туалету. Швабра с громким стуком упала на пол.
– Что вы говорите? Я не поняла…
– Сначала мы взяли его на договор, курьером. Потом он стал младшим редактором. Он пунктуален, аккуратен, никогда ничего не забывает, умеет наводить порядок в бумагах и документах.
– Галина Дмитриевна! – испуганно окликнула ее нянечка. – Вам нехорошо? Может, доктора позвать?
– Нет, Рая, не волнуйтесь, – больная глубоко вздохнула и закрыла глаза, – можете переключать на свою “Дикую Розу” или вообще выключить. И, пожалуйста, опустите мою койку, я посплю.
То, что произошло сейчас, было почти невероятно. Она вспомнила, как звали щекастого мужчину, героя телешоу, кто он, откуда она его знает. Впервые из черного вязкого хаоса вырвался наружу живой и понятный фрагмент. Пусть это была всего лишь плоская картинка, пусть на картинке кривлялся дурак Феликс, но она вспомнила. И еще ей удалось глядеть в экран, не моргая, почти целую минуту. Это тоже был отблеск прошлой жизни, отблеск слабый, бессмысленный, но милый.
Муж Галины Дмитриевны в самом начале своей политической карьеры специально вырабатывал перед зеркалом пристальный, неподвижный взгляд, учился смотреть, не моргая, в телекамеру – это сильно действовало на зрителей, даже слегка гипнотизировало, однако глаза уставали, слезились, болела голова. После репетиций перед зеркалом и телесъемок у него дергались сразу оба века. Он нервничал и злился. Чтобы успокоить его, Галина Дмитриевна тренировала гипнотический лидерский взгляд вместе с ним и превратила это в игру. Они засекали время по песочным часам и смотрели в глаза друг другу, не моргая, кто дольше продержится.
Она вообще многое делала вместе с ним и ради него – садилась на диеты, когда он начинал полнеть, изнуряла себя игрой в большой теннис, который на самом деле терпеть не могла, потому что мячик всегда, как заговоренный, летел ей в голову. Более всего тяготили ее в той прошлой жизни митинги и светские мероприятия. Ей было плохо в толпе. Она терялась, не любила, когда на нее смотрят, все казалось, что-то не так: пятно на костюме, дырка на колготках, тушь сыплется с ресниц, помада размазалась. Она старалась уединиться, слишком часто бегала в туалет, проверить, все ли в порядке, тут же напрягалась, что кто-нибудь обратит на это внимание и что-нибудь не то о ней подумает.
Страхи на уровне “кто что подумает” были, пожалуй, самыми главными, самыми упорными и мерзкими из ее страхов. Она понимала, как это мелко, пошло, как “по-бабски”, и ненавидела себя за это, но ничего поделать не могла.
Когда-то, в двенадцать лет, пересекая свой двор, наполненный детьми, старухами на лавочках, собачниками, мамашами с колясками, она украдкой косилась на каждого встречного и пыталась угадать по его лицу, что он о ней думает – считает, будто она нарочно утопила Любу Гордиенко, или не верит в это. Мнение обитателей двора казалось ей достоверней правды, важней ее собственной памяти, тогда еще вполне ясной и здравой. Как будто они, соседи, толпа, могли решить тайным голосованием, убийца она или нет.
