Kitabı oku: «Духи Ориша», sayfa 2

3

Бартоло Фрага проснулся с первыми лучами солнца. Как всегда, светило вырвало его душу из мира сновидений лучше всякого будильника: яркий, золотистый свет, не имеющий ничего общего с мертвенно-бледным свечением электрических ламп, и мягкое тепло сами по себе оживили организм. Так, в одном ритме с солнцем и луной, живут дикие звери, и местре Мауро приучил своих учеников, лучшим среди которых являлся Бартоло, жить точно так же. Природа сама знает, когда ей проснуться – простая истина этих слов воспринималась не умом, но самим телом Бартоло.

Потянувшись после сна, он прошёл в ванную комнату – крохотное помещение площадью около двух квадратных метров – и принял холодный душ. То, что Бартоло называл душем, едва ли имело что-то общее с водными процедурами, к которым привыкли изнеженные туристы и обслуживающие их кариоки². Он просто вылил на себя ведро холодной воды и, натерев всё тело хозяйственным мылом, вылил второе ведро. Махровое, с небольшой дырой на одном из концов, полотенце, выполнило несколько движений, стряхивая влагу – и с водными процедурами было покончено.

Фыркая, освежённый Бартоло, прошёл на кухню, такую же крошечную, как ванная. Даже молодой и стройный юноша, в результате многолетних занятий капоэйрой обладавший завидной гибкостью и координацией движений, с трудом здесь управлялся. Любое неосторожное движение грозило падением многочисленных стеклянных баночек со специями, чашек и тарелок, в обилии загромождавших настенные полки.

Справа от двери размещался старенький, видавший виды холодильник. Его выкрашенная в белый цвет, местами заржавленная, дверца была заклеена фотографиями, вырезанными из журналов едва ли не полувековой давности. Сам холодильник, по глубокому убеждению Бартоло являвшийся ровесником его покойной бабушки, несмотря на свой почтенный возраст, всё ещё пребывал в рабочем состоянии.

Налив себе стакан молока, Бартоло поджарил яичницу из двух яиц и позавтракал. За окном уже вовсю галдели соседи: лоточник Серджио, державший в собственной квартире лавку свежих фруктов и овощей, торговался с одной из соседок, темнокожей Терезой. Та добродушно ругала его, напоминая о каких-то договорённостях, и даже намекала, что сообщит о чём-то супруге Серджио. Бартоло улыбнулся: Тереза оплела сетью своих объятий едва ли не полквартала. Серджио, однако, не сдавался: чувствовалось, что его совершенно не смущает шантаж.

– Что мне скажет жена, если мои дети останутся голодными, Тереза?

Девушка рассмеялась приятным смехом, наполненным весельем молодости:

– Ты дашь им что-то из собственного товара. Ни ты, ни твои дети не жалуетесь на худобу.

– Ой, Тереза, я не выращиваю ни маниок, ни бананы. Мне за всё это нужно платить. Заходи лучше вечером, может, о чём-то договоримся.

Выругавшись напоследок, впрочем, довольно добродушно, Тереза удалилась. Бартоло задумался на миг о своих соседях: подобно остальным кариокам, они никогда не упускали возможности посплетничать или, если на это нет времени, хотя бы поругаться.

Его судьба повернулась иначе: с самого раннего детства Бартоло, старший из четверых детей семейства Фрага, воспитывался в осознании ответственности за судьбу семьи. Необходимость отстоять своё право на жизнь на улицах Рио, порой неслыханно жестоких к слабым, привела его к местре Мауро.

Школа капоэйры местре Мауро пользовалась в Лапе, районе, где обитали Фрага, репутацией заведения, в котором дух и тело юноши получают закалку, достойную восхищения окружающих. Уже на самых первых занятиях Бартоло ощутил в себе талант, возможно, даже любовь, к капоэйре, этому причудливому и вызывающему неизменную зависть флегматичных белых туристов, стилю, в котором объединились качества ритуального танца и подлинно смертоносного боевого искусства.

Бартоло любил передвижения жинга, атаки кабесада и понтейра, имитирующие бой и пляску одновременно. Вызов-шамада всегда вызывал в нём лихорадочное возбуждение, граничащее с религиозным таинством. Он словно вступал в иную плоскость бытия, танцуя вместе с партнёром, входя с ним в один ритм – и превосходя его. Порой Бартоло, тонко ориентировавшийся в пространстве и превосходно управлявший собственными движениями, будто невзначай, чуть касался босыми ступнями ног противника, почти всегда приводя того в замешательство. Нередко соперники после этого теряли равновесие – в любом случае, они уже не контролировали свои эмоции и совершали ошибки, приносившие Бартоло победу.

Бывало так, что доходило и до настоящих схваток, как тогда, когда однажды вечером дорогу ему преградили трое ребят из шайки Сантоса. Они промышляли на улице Эррета, грабили прохожих. Бартоло, уже неоднократно получавший от них «предупреждения», представлявшие собой устные или письменные угрозы, перемешанные с грязными ругательствами, был готов сразиться и с сотней таких.

Словно не замечая усталости, чуть сковывавшей мышцы после тренировки, он поставил свою сумку на тротуар и вышел на середину улицы; уже стемнело, и вокруг не был никого, кроме пары прохожих, которые, завидев драку, поторопились исчезнуть.

Сделав шаг вперёд, словно в шамаде, Бартоло начал переступать из стороны в стороны, одновременно размахивая ногами. С каждым шагом, словно подчиняясь тактам музыки невидимого беримбау, он всё увеличивал амплитуду движений. Хулиганы расступились, явно испугавшись тяжёлых ударов ногами, которые то и дело взлетали в ночном воздухе.

Бартоло лишь улыбался и продолжал свой танец, словно в этом мире есть лишь он один и его джинга. Так продолжалось с полминуты. Наконец, преступники, почувствовав себя неловко оттого, что втроём не могут ничего поделать против одного «плясуна», начали подбадривать друг друга и вновь приблизились к самой границе невидимого круга, очерченного взмахами ног Бартоло.

До чего же они были наивны! Этот круг представлял собой лишь площадь, что требовалась для разгона в самых мощных скачковых ударах. Едва первый из нападавших, на голове у которого красовалась сине-белая бейсболка, остановился за пределами круга и начал отдавать приказания тем, что в этот момент находились за спиной Бартоло, тот принял решение. Мгновенно отмерив дистанцию, он, используя инерцию предыдущего прыжка, развернул тело в полёте и с разворота ударил правой пяткой в голову главаря. Тот отлетел назад и рухнул навзничь без сознания, из его сломанного носа обильно текла кровь. Бейсболка лежала в трёх метрах, на тротуаре.

Бартоло, не обращая внимания на восклицания врагов, в которых теперь отчётливо слышался страх, продолжил вращательные движения ногами, с каждым прыжком приближаясь к оставшимся двум хулиганам. Оказавшись в поле его действия, те разразились проклятиями и, запустив в Бартоло подобранными с мостовой мелкими предметами – пустой пластиковой бутылкой и ещё каким-то мусором, – бросились наутёк.

После того вечера слава о нём как о выдающемся бойце распространилась по всей Лапе. С Бартоло на улице здоровались люди, которых он никогда ранее не видел, некоторые предлагали выпить; девушки, которых он встречал, улыбались Бартоло так сердечно, как это вообще возможно. Их обнажённые ноги, плавно переступавшие на высоких каблуках, были способны покорить любое сердце – но было уже поздно. Душа Бартоло навеки пропала – теперь она принадлежала только капоэйре.

Местре Мауро, словно только что заметив Бартоло, предложил ему заниматься серьёзно. Юноша, отдавший искусству уже почти шесть лет своей жизни, был поражён: разве всё это время он относился к капоэйре несерьёзно? Однако местре Мауро показал ему, как мало он знает о капоэйре. Едва ли не каждый месяц Бартоло, уже давно забросивший учёбу в школе и начавший жить отдельно от родителей, узнавал что-то новое о танце, способном приносить счастье, увечья и смерть.

Покончив с завтраком, Бартоло вымыл посуду и очистил свой мозг от лишних мыслей. Пройдя в скудно обставленную – кровать, стул и трёхногий стол – комнату, единственную в квартире, он убрал с пола циновку и, раздевшись догола, начал растягивать мышцы ног.

Местре Мауро всегда говорил, что бог создал людей нагими, и едва ли он ошибался. Ещё важнее был тезис: настоящий воин никогда не должен чего-либо бояться или стесняться. Всё более и более увеличивая нагрузку на связки паха, Бартоло одновременно заставлял себя ни о чём не думать. Другая истина, изложенная ему однажды учителем, гласила: мысль претит танцу. Танец – это чувство, хоровод страстей, полёт души, подчинившей себе тело. Бартоло, безоговорочно доверявший местре, понимал, что это – правда.

Деньги и пищу, которые нимало не беспокоили его, он получал от местре в количествах, достаточных для уплаты счетов и нормального питания. Его интересовало только самосовершенствование; даже семья, его младшие братья и сестра, которых он некогда поклялся защищать, едва ли не стёрлись из его памяти; Бартоло видел их лишь по праздникам.

Всё своё время без остатка, все свои силы он посвящал капоэйре. Местре Мауро теперь учил его приёмам, позволяющим управиться с любым, самым искусным, сильным и ловким противником. Многократные драки, в которые он вступал по приказанию учителя, подтвердили постоянно растущую уверенность Бартоло в том, что его тело способно творить чудеса.

Наконец, дошло дело и до того, что учитель именовал внутренней сутью искусства. Разговоры о происхождении капоэйры, чьи корни находились на Чёрном континенте, в брачных танцах нголо, принуждали парня, которому уже исполнилось шестнадцать лет, краснеть. Сам он, ещё не знавший женщины, был мулатом, в нём текло не более четверти негритянской крови. Бартоло отличала форма черепа, не свойственная африканцам, тонкие губы, зелёные глаза – и бронзовая, словно от загара, а отнюдь не коричневая, кожа. Поэтому его дух не испытывал притяжения далёкой родины предков, племенные пляски и ритмы там-тамов были для него пустым звуком. Тем не менее, смущение оттого, что он является отчасти белым, отступало, когда местре рассказывал о духах Ориша, способных дать смертному силу богов.

Бартоло бросил торопливый взгляд на настольные часы. Он встал и, ещё раз приняв холодный душ из ведра, начал одеваться. Его сегодняшняя утренняя тренировка не будет содержать ни силовых упражнений, ни бега, ни боевой практики. В этот день Бартоло примет участие в действе, что, как утверждал местре Мауро, случается далеко не каждое десятилетие. Лишь тот, чья душа всецело принадлежит искусству, будет отмечен богами. Пусть Бартоло хоть сто раз белый, он любит капоэйру как никто другой, а значит, именно ему предстоит победить в грядущем состязании.

4

Ортега обнаружил своего нового приятеля в небольшой, скромно обставленной квартире, где тот снимал комнату. Доплатив относительно скромную сумму, он получил право подселиться. Фактически, Эрнест попросту привёл Ортегу к себе и оставил ночевать, а наутро представил хозяйке и, в двух словах обо всём договорившись, исчез – его ждали манускрипты вековой давности. Хозяйка, мулатка с волосами, выкрашенными в жёлтый, оранжевый и коричневый цвета, назвалась Алисой Тарсилой Сегалл – и, судя по всему, была ещё молода. Сузив свои тёмные, бархатистые глаза, она критически осмотрела нового жильца.

– Хорошо, живите, – сказала девушка кислым, как позавчерашнее молоко, голосом. – Рио весьма толерантен к геям. За дополнительную плату я буду вам готовить и стирать.

Испанец выпрямился и выставил напоказ своё обручальное кольцо, давая тем самым возможность Алисе Тарсиле изменить мнение о его половой ориентации. Пока та молчала, бегая по нему любопытным взглядом то вверх, то вниз, Хосе, в свою очередь, решил изучить её.

Алиса Тарсила была гораздо ниже его ростом и отличалась крайней худобой – тело её, совершенно плоское, словно его подержали под гидравлическим прессом, напоминало лягушачье. Волосы же, наоборот, были очень длинными: их крашенные в жёлто-оранжевые цвета пряди свисали до середины спины. Кожа, имевшая кремовый оттенок, свидетельствовала о смешанном происхождении от выходцев из Европы и Африки – приблизительно в равной мере.

Мулаты, явление, столь частое в Рио, всё никак не переставали поражать Ортегу. Долгие войны с маврами и сарацинами, несмотря на то, что отгремели пятьсот лет назад, научили испанцев тому, что кое-кто мог бы даже назвать расовой нетерпимостью. Ортега вдруг почувствовал вспышку гнева – девушка почему-то раздражала его, а может, дело было в городе, он не был уверен.

Судя по внешнему виду, Алисе Тарсиле едва исполнилось двадцать, хотя, присмотревшись, он мог бы дать ей и все тридцать, если не более, в зависимости от настроения. С уверенностью можно было заключить, что иного источника дохода, кроме двух мужчин, остановившихся у неё дома, она не имела, а значит, просто оскорбляла постояльца, надеясь возбудить в нём желание. Это был обычный для проститутки номер, и Ортега, краснея и обливаясь потом, понял, что хозяйке он удался. Видимо, бесполезно было и далее демонстрировать Алисе Тарсиле символ супружеской верности, близнец которого находился на противоположном берегу Атлантического океана, украшая белый пухленький пальчик сеньоры Софии Ортега.

Выдохнув сквозь нос то, что самому Хосе показалось раскалённым паром, он приблизился к Алисе Тарсиле и взял её за руки.

– Я не гей, – сказал он уже мягче. Его руки скользнули вдоль её предплечий, а потом, не встречая ни малейшего сопротивления, обвили тонкую талию. Даже сквозь материю Хосе ощущал тепло, исходящее от молодого тела. Их губы соединились, и уже несколько мгновений спустя они разорвали объятия, чтобы раздеться. На эту непродолжительную процедуру ушло гораздо меньше времени, чем на молчаливое рассматривание друг друга, которое и вывело Хосе из себя. Повалив девушку на кровать, он овладел ей; они любили друг друга в течение нескольких часов, сделав лишь короткий перерыв, требовавшийся для того, чтобы Хосе вернул себе растраченную мужскую силу. Наконец, когда Алиса Тарсила взобралась на него и, медленно поводя худым тазом вправо-влево, выдавила из горла мужчины сладостный стон, он вдруг ощутил сильный удар. За первым ударом последовал второй, а за ним – ещё и ещё. Кто-то явно бил в стену с противоположной стороны.

– Не переживай, – Алиса Тарсила положила руку ему на грудь. – Это мой двоюродный брат Мигель, он немного глупый и от этого ревнует.

Хосе тут же вспомнил низкорослого, полного мулата, видимо, сверстника Алисы Тарсилы, которого накануне видел в подъезде в компании пожилой чернокожей женщины. Ещё тогда они показались испанцу подозрительно странными, а парень, чьё одутловатое лицо носило печать ничем не обоснованного тщеславия и высокомерия – явно слабоумным. В это мгновение удары, наносимые в стену, дополнились мычанием, исполненным боли и ненависти. Хосе внезапно сообразил, что безумец бьётся о стену головой, и почувствовал, что страсть оставляет его.

– Я так не могу, – сказал он и оттолкнул от себя Алису Тарсилу. Та упала на спину, запутавшись в собственных длинных волосах. Встав и в недоумении посмотрев на стену, удары в которую так и не прекращались, Хосе покачал головой и пошёл в ванную, чтобы принять душ. Всё закончилось даже хуже, чем начиналось. Мало того, что он изменил жене, так ещё и сделал это с проституткой, которая и сама может быть больна неизвестно чем, и принадлежит к семье, запятнанной вырождением и безумием. Когда девушка попыталась присоединиться к нему, Хосе прогнал её – ту самую, которой только что шептал нежные слова и дарил ласки – и принялся тереть себя мочалкой, словно надеясь стереть что-то, безнадёжно запачкавшее его тело и душу.

Когда он вышел, Алиса Тарсила уже была на кухне; её движения выдавали нервозность. Чувствуя удовлетворение от собственного своеволия, Хосе молча прошёл туда и уселся за крытый цветной клеёнкой деревянный стол. Девушка, хмуро кивнув, накрыла на двоих, и они принялись есть. То была наспех прогретая вчерашняя фарофа – обжаренная мука маниоки.

– Сеньора Паула говорит, это у её сына от маниоки. В клубнях содержится синильная кислота, и, если её не выпаривать, дети болеют.

Хосе уже собирался было согласиться, что Мигель действительно похож на того, кто не ограничивает себя в питании, особенно в плохо пропаренных продуктах из маниоки, но вовремя передумал.

Дождавшись его кивка, подкреплённого неопределённым взмахом чёрных бровей, девушка продолжила рассказ.

– Сеньора Паула всем так говорит, но её никто не слушает, потому что у нас в квартале все едят маниоку, а Мигель – один такой. Все соседи говорят: дело в том, что она родила, когда ей было сорок – причём от пятидесятилетнего сеньора, занимающего высокую должность. Она надеялась так улучшить своё благосостояние, а вместо этого принесла в семью горе.

Хосе сочувственно промычал что-то, продолжая жевать. Он был голоден как волк и искренне надеялся, что на этот раз клубни хорошо пропарили.

– Да на самом деле он мне и не кузен, – Алиса Тарсила прекратила есть, уныло ковыряясь вилкой в еде. – Троюродный племянник или что-то такое, церковь даже разрешила бы нам пожениться – сеньора Паула очень бы этого хотела.

Мулатка тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладонях. Из-под них доносились какие-то глухие звуки, похожие на всхлипывания.

– Это ведь не моя квартира – она принадлежит семье того самого сеньора, и, если я хочу здесь и дальше жить, мне нужно будет выйти за Мигеля.

Несмотря на очевидный трагизм услышанного, Хосе почувствовал, что улыбается. Происходящее слишком напоминало «мыльную оперу». Видимо, подумал он, всё дело как раз в реальности происходящего. Его уязвлённое достоинство, несомненно, отомщено.

– Ты хотела бы выйти замуж за меня? – спросил он, едва скрывая иронию, и снова продемонстрировал своё обручальное кольцо.

– Нет, ничего такого, что ты! – Она вскочила и, бросив тарелку с недоеденной фарофой в раковину умывальника, выскочила из кухни. В глазах её Хосе успел заметить слёзы.

Эрнест вернулся только вечером. Он засиделся в библиотеке, где, по его словам, обнаружил, наконец, давно искомый документ.

– Я бы мог прийти и раньше, но ждал, пока жара спадёт. Здешняя погода меня просто убивает.

Хосе согласно кивнул, пряча недовольное выражение лица.

– Да-да, ты же происходишь от финнов. – История происхождения венгров, вернее, мадьяр, сколь захватывающая и фантастическая, столь и неправдоподобная, произвела на Хосе большое впечатление, когда он услышал её впервые. Однако слушать её постоянно он уже устал.

Впрочем, юный этнограф, напротив, всегда испытывал радость при возможности поговорить о происхождении своего народа.

– Мои предки прошли с боями через всю Великую степь, и к ним присоединялись всё новые и новые роды, кланы и племена, – в голосе Эрнеста звучала напыщенная гордость. – Ханты, манси, туркмены, осетины – осколки этих народов пришли вместе с нами на берега Дуная, чтобы обрести новую родину. Наши походы в Европу заставляли её обитателей, включая испанцев, между прочим, дрожать от страха – так далеко не проникали даже орды Чингисхана…

Хосе, слышавший это всё неоднократно, не смог сдержать насмешки:

– Да-да, и одного из ваших великих королей в конце концов поймали и повесили как простого разбойника.

Эрнест, ничуть не смущённый такими словами, только расхохотался в ответ:

– Умей принять смерть как мужчина. Ладно, это не так важно – я гляжу, ты немного повеселел, мой друг. Кстати, кто стал причиной твоей тоски? Уж не женщина ли?

Хосе, в который раз удивившись проницательности своего друга, ничего не отрицал, хотя и разговаривать на эту тему отказался. Впрочем, Эрнесту, похоже, было всё равно, ведь ему было достаточно одного взгляда, чтобы ухватить самую суть происходящего. Сам он представлял для окружающих сплошную загадку, в то время как они для него были как на ладони – и притом нисколько не интересовали. Судя по его возбуждённому состоянию, можно было с полной уверенностью предполагать, что на сей раз библиотека Рио-де-Жанейро предоставила в распоряжение бледного венгра именно те заплесневелые древности, которые его интересовали.

– Иногда я думаю, что ты некрофил, Эрнест.

На мгновение в чёрных глазах его друга вспыхнуло что-то, что принудило Хосе пожалеть о словах, слетевших с его языка. Видимо, он задел какую-то струнку души Эрнеста, приближаться к которой не следовало.

Молчание длилось около минуты, прежде чем венгр ответил глухим голосом:

– Ты даже не знаешь, насколько ты прав, Хосе – моя любимая действительно не пребывает среди живых. Да и сам я…

Он замолчал, плотно сжав губы, отчего те превратились в тонкую, словно прочерченную ножом, линию.

– Действительно, – продолжил Эрнест, и испанец напряг слух, понимая, что сейчас ему представилась исключительная возможность заглянуть за непроницаемый полог тайны, окружающей его собеседника. – Мои мечты – не о мире, в котором нет места для меня и моей любви. Я хочу изменить его – немножко, в самой малой мере, достаточной для того, чтобы мы смогли жить. И ты не поверишь, насколько титанические усилия для этого нужно предпринять!