Kitabı oku: «Жан Жульер и тайна Шато Тьерри», sayfa 11
Глава 5
«А ведь он был прав», – подумал Жак, когда белый еж рухнул вниз со своей невидимой паутины, а сердце Разбойника взвыло от жгучей боли, как будто стрела, пущенная во врага, вернулась, подобно бумерангу, обратно к хозяину. Возвращаться обратно через прохождение стены страха, ныряние в песчаный бархан и карабканье по полированному колодцу не было никаких сил, Жак напрягся и, заставив свои черные иглы засверкать антрацитом, выдал великолепную мыслеформу приблизительно следующего содержания: «К черту дорогу домой по пустыням, хочу сразу в каменоломню». Сказано… извини, дружок, задумано – сделано: моргнув, Разбойник уже в обличье мальчика стоял на дне каменной воронки с дымящейся от столь быстрого перемещения в пространстве куклой-клоуном.
«Работает», – удовлетворенно заметил он про себя и начал подниматься наверх.
Мы же, мой юный читатель, оставим пока нашего героя, тем более что ничего интересного по дороге домой с ним не случится, да и вообще, любой человек нуждается хоть иногда в некоторой приватности, и потратим несколько строк на рассуждения о мысли, сгенерированной и выпущенной на свободу посредством звуковой волны. Нам, живущим в плотном мире, кажется, и не без помощи везде сующего свой нос эго: нет ничего более потаенного, чем помыслы, роящиеся в голове, и, будучи не озвученными, оставаться им неузнанными никогда. Каменное, ничего не выражающее лицо карточного игрока – величайшее заблуждение самого картежника, загадка исключительно для сидящих с ним за одним столом.
Мысль, точнее, ее создание, оформление, причесывание, а иногда и искажение, есть процесс, подобный тому, как Создатель эманирует себя в Мир, распыляя собственное «тело» в виде частиц, одухотворяющих все, на что они «садятся». Самой близкой аналогией в физическом плане является «жизнь» звезды, отправляющей в окружающее пространство мириады собственных «детей». О чем это я? Ах да, когда ты, мой дружок, подумал, ну, например, о шоколадной конфете, то вожделенный образ разлетается вовне, как одуванчик от дуновения ветра, многократными (количество напрямую зависит от энергии, вложенной в мыслеформу) копиями, которые ищут и всегда находят себе подобных. Поэтому в мире растет статистика диабетиков самого раннего возраста. Это, конечно же, шутка, хотя…
Но вернемся к словам Путника: перед (так и вертится на языке слово «распятие») расстрелом убийца мыслью о насилии множит это самое насилии в мире, но отвечать ему придется за каждую частичку мыслеформы, им созданной.
Однако читатель, возможно, устал от пустой болтовни, а посему вернемся к Жаку, который к этому часу успел выспаться и, распахнув окно, любуется видами утреннего Шато Тьерри, впрочем, уже половина десятого, и для кого-то это уже день в разгаре. Взять хотя бы вихрастого мальчишку, что перемахнул через изгородь и вприпрыжку направился в самшитовый переулок, явно к выходу из города, где, по обыкновению, дежурит странный старик. Жак Жаднофф и подумать не мог, что прямо сейчас видит Жана Жувьера, вернувшегося из очередного похода и спешащего к Волшебнику Семи Морей в облике престарелого психа-регулировщика. Ирония момента заключалась в том, что энергетически воспользоваться обоими переходами одновременно невозможно, и, когда юный Жувьер находится в Семи Морях, столь же юный Жаднофф оказаться в Семи Пустынях никак не способен, но ни один, ни другой ни разу не испытали разочарования перед закрытой дверью (каждый перед своей). «Почему?» – спросит меня читатель. Все просто, они – антиподы, существа из одного «теста» и прекрасно, хоть и неосознанно, чувствуют друг друга.
– Жак, – дверь в комнату приоткрылась, на пороге возникла мадам Жаднофф, ее лицо, полное решимости и одновременно расстроенное тем, что она собиралась сказать, деформированное подобной дилеммой, вызвало у мальчика смех. – Жак, – мадам глубоко вздохнула и протиснулась внутрь, – нам надо поговорить.
– О чем, мам? – Жак поморщился и как ни в чем не бывало вернулся к просмотру уличной жизни.
– О твоих мыслях, – не сдавалась мать. – Сынок, скажи, о чем ты думаешь?
«Где-то это я уже слышал», – пронеслось в голове у Жака. Вслух же, неторопливо растягивая слова, он произнес:
– Если Бог против убиения одного другим, зачем Он вообще даровал такую возможность? – Мальчик взглянул на удивленную матушку и, усмехнувшись, зло добавил: – Вот о чем я думаю, мама.
– От кого же ты нахватался подобного, Жак? – пролепетала пораженная не столько заявлениями сына, сколько его тоном мадам Жаднофф, опустившись на стул в полуобморочном состоянии.
– От него, – Жак кивнул на лежащего у подоконника клоуна. – Ты сама мне его подарила…
Каменоломня – пустынное место, родители всячески пугают им своих чад в надежде, что те, из пустого любопытства, а то и от безделья, не станут соваться туда после подобных разговоров, сами же взрослые обходят каменный мешок по причине отсутствия в нем грибов, ягод и иных полезностей, а переломать ноги на базальтовых склонах без толку – дурное дело.
То, что ему надо к заветной пещере, Жак почувствовал явственно (мы-то, дружок, знаем, что Жан был занят Волшебником у дороги, а стало быть, переход в Мир Семи Морей-Пустынь свободен) и, оставив матушку в разбитом душевном состоянии, направился на поиски Путника в очередной раз. Привычный маршрут не доставил Жаку-Разбойнику особых хлопот: после холодного каменного носа клоуна на двери знакомая пустыня, где по своим же следам, превратившимся в почти натоптанную тропинку, он быстро добрался до колодца, легкий, скорый спуск, и темная змейка кармической связи не позволила пройти мимо оазиса с фруктовыми деревьями и хитрым озером, а в Третьей Пустыне возвышающаяся до небес стена страха, уже и не такая пугающая, без каких-либо затруднений пропустила путешественника сквозь себя. По ментальному «шоссе» Жак добрался до обломков додекаэдра за полдня, Путника, естественно, не наблюдалось, чертову экземпляру, как называл его Разбойник, всегда удавалось воскреснуть из мертвых, а ведь Жак потратил на него уже четыре стрелы.
– Не отчаивайся, – просипел висящий на поясе Скарамуш. – В колчане еще три штуки, можно слона завалить.
Дорога, прямая и ровная, уводила за горизонт, Разбойник криво усмехнулся:
– Отчаиваться надо не мне, а ему.
И, поправив лук за спиной, припустился вперед, обгоняя сухой ветер, переставляющий на обочинах ровные ряды колючек.
Через час спринтерского забега взору Жака открылась удивительная картина – дорога, по которой он несся, как возбужденный мустанг, упиралась в песчаный вихрь, этакое бешено вращающееся торнадо, не двигающееся при этом с места. У самого основания этой бушующей, орущей, воющей, втягивающей в свое чрево все подряд воронки преспокойно стоял… Путник, белый игольчатый комочек. Разбойник сорвал со спины лук и вложил стрелу, но не успел прицелиться – одуванчик шагнул в гудящую стену песка и скрылся из вида, до ушей незадачливого охотника долетела странная фраза: «Або офо».
– Чего? – прорычал Жак, тупо уставившись на торнадо, раскручивающее свое тело все сильнее.
– Глаз бури, – пояснил клоун, с интересом разглядывая буйство стихии.
– Чего? – снова вырвалось у Разбойника.
– Око урагана, болван, – не выдержал деревянный насмешник. – Он приглашает тебя внутрь.
Жак отрицательно помотал головой:
– И не подумаю.
– Обычное дело, – согласился клоун. – Не подумав, человек получает «причину».
– Ты о чем? – закидывая лук за спину, прищурился Разбойник.
– Внутри урагана, где «Або офо», все спокойно, там и находится Пустыня Причин, там и твой Путник, и да, он все еще ждет тебя. – Клоун подмигнул хозяину: – И твоей стрелы.
«Стоит ли верить безмозглой деревянной игрушке», – подумал Жак, а клоун сказал вслух:
– В обычном мире – нет, но мы сейчас в Ментале, на краю Причины.
Разбойник, трижды повторив про себя, что он полный идиот, зажмурился и шагнул в воющий до тошноты пылевой столб. Его крутануло всего один раз, после чего вокруг воцарилась зловещая тишина. Жак осторожно распахнул веки: руки, ноги, человеческие, сильные и крепкие, вернулись (вместо иголок) на место, и, что самое приятное, никаких прозрачных тканей и органов.
– Осторожно, – подал голос клоун, – под ногами зыбучие пески причин и событий, надо сказать, среда весьма подвижная.
Жак и сам почувствовал, что начинает медленно опускаться вниз, но при этом не испытывал ни малейшего страха, его внимание привлекли рукава собственной накидки, превратившиеся в подобие мягкого гибкого экрана, на котором он с удивлением мог разглядеть Шато Тьерри, свой дом, каменоломню, последний разговор с матерью, на левом лацкане запечатлелся выстрел в Путника и кровь на песке, а еще соседский мальчишка. Отвлекшись от просмотра фильма с самим собой в главной роли, Разбойник успел погрузиться в песок по пояс, ноги безжизненно болтались в гуще событий, пинавших, колющих и щекочущих за пятки.
– Эй, эй, эй, – завопил он во все горло, – так недолго и до…
– Встречи, – услышал Жак за спиной и с трудом смог повернуться в песочном бандаже.
Свесившись с сухопутного судна, сильно смахивающего на ковчег, руку Разбойнику протянул Путник. Выдернуть застрявший лук из песка Жаку не удалось. Признав фиаско, лучник раздраженно пробормотал:
– Позор, охотник превратился в жертву.
– Поиск жертвы здесь – это символ твоего ничтожества, слабости, нежелания спастись, – резонно заметил клоун, точнее, торчащая из кармана голова в полосатом колпаке.
– А по-моему, желание спастись – признак силы, – дружелюбно произнес Путник, не переставая протягивать руку погружающемуся в причину Разбойнику.
Жак бросил негодующий взгляд на Скарамуша, тот заговорщицки подмигнул, и «жертва» благосклонно приняла помощь «охотника», но стоило Путнику вытянуть оппонента из песочных объятий, как тот, выхватив лук, вонзил стрелу в сердце ничего не подозревающего спасителя. Старик вскрикнул и, свесившись через борт, глухо ударился головой о промасленные доски.
Разбойник с хищной улыбкой на лице схватил жертву за редкие волосы и приподнял голову – убедиться в смерти ненавистного Путника. На Жака остекленевшим взглядом уставился… сам Жак.
Опешив от увиденного, он прошептал:
– Я убил сам себя.
По борту ковчега пробежала строка наподобие той рекламы, что изобилует в витринах магазинов больших городов: «Ты причина собственной погибели».
Сколько удачливых охотников, дерзких грабителей, да и, что греха таить, великих воинов возвращались из походов «со щитом», неся на плечах королевского оленя, тугой кошелек с золотом или целые обозы добра из разграбленных стран, но чувствовали себя так, словно бы оказались «на щите».
«Принесет ли оно счастье?» – звучало в ушах Жака пророчество убиенного Путника в первом путешествии и перемежалось с восторженными реляциями Скарамуша «Вот это выстрел» возле борта ковчега, ощетинившегося разваливающимся шпангоутом. Он, уже не заботясь о последствиях, вошел обратно в рычащую, как центрифуга, стену торнадо, еле волоча ноги и хмурясь, безмерно добрел до стены страха и так же безразлично сиганул в ее объятия. Гнетущие мысли не отпускали Жака до самого оазиса, а на путь по песчаным холмам к колодцу Разбойник затратил столько энергии, что, оказалось, уже не способен подняться наверх по его гладкому жерлу. Выжитый как лимон, охотник улегся на дно и свернулся клубком, в этой мирной позе было много мальчика и совсем мало мужчины, Жак безвольно закрыл глаза и впал в забытье…
Клоун в полосатом бумажном колпаке с веселой размалеванной рожей сидит напротив в кресле-качалке, и… удивительно, но ростом он превосходит Жака в теле Разбойника.
– Ты интересовался у мамаши, малыш, отчего же Создатель придумал убивать людей? – он пристально смотрит в глаза и не моргает своими черными пуговицами.
– Я спрашивал, почему Он научил людей убивать друг друга, – поправляет Жак собеседника, морщась от его фамильярности.
– Пусть так, – снисходительно соглашается Скарамуш, подрастянув улыбку на лице. – Я поясню. Чтобы что-то возникло на месте покоя, а Создатель – это покой, нужно сотворить хаос из гармонии, а Творец – это гармония, посему-то Господь Бог вылепил Адама, и тогда абсолютную тишину нарушил вопль сына Божьего: «Мне скучно». Пришлось отпрыску подарить игрушку, Еву, и вот тут, на разности всего – и тела, и характера, и взглядов на мир, – и возникла… любовь. Казалось бы, что еще нужно Творцу, однако любовь – это то, что Он есмь сам, а Ему надобно не то, что Он, а наоборот, и тогда Создатель ввел в мир двух братьев, Каина и Авеля. Оба отличные парни, честно трудятся, почитают родителей, что характерно, «боятся» Бога, не лгут, не воруют, то есть, являясь плодами любви, творят гармонию и тишину. Круг замкнулся, равновесие восстановлено само по себе. Что делать Богу? Ему нужно создать ток, поставить одного выше другого, и Он, Великий и Вселюбящий, становится несправедливым к одному из братьев – Каин отвергнут Им, но Авель возлюблен. Вот как и зачем Создатель вложил инструмент убийства в руки человека. Несправедливость – главная причина всех бед и грехов, несправедливость в отношении, распределении и потенциале – движущая сила самопознания.
– Но это несправедливо, – восклицает Жак, не постеснявшись тавтологии.
– Еще как справедливо, – парирует клоун. – Стоит тебе осознать всеобщее равенство распределения – и Каин в тебе обернется Авелем, понять равенство отношений – и Ева соединится с Адамом в частицу Бога, принять душой равенство потенциалов – и встанешь подле Творца, отвергнешь все – я твой хозяин, а ты мой раб.
Жак вскрикнул и очнулся, стиснув игрушку в руке, он с силой впихнул клоуна в карман и полез наверх, полный сил, энергии и желания поскорее выбраться отсюда.
Глава 6
Как ни крути, но каждое путешествие оставляло в душе Жака глубокий, неизгладимый след, незаживающую рану, и выбраться из этого ментального каньона стоило неимоверных усилий, в основном умственных. Всякий раз, покидая каменоломню, сознание мужчины-разбойника сжималось до рамок мировоззрения семилетнего подростка, и «переварить» случившееся в пустынях всегда было сложно. Вот и теперь, погруженный в думы, Жак пропустил нужный поворот и оказался в другой части города. Чтобы вернуться к дому, нужно было сделать приличный крюк. Шато мирно спал – если бы не редкий лай собак, выяснявших меж собой отношения, да не скрип старинных фонарей на ветру, тишина осталась бы единственным спутником мальчика. Мягко ступая по мостовой, Юный Жаднофф поеживался – немного от холода, немного от страха – и сетовал про себя, что лук и стрелы бесследно исчезали при переходе в этот мир.
Проходя мимо дома с синей крышей и дурацким дымоходом, он услышал из-за зеленой ограды: «Я верю в вас, капитан». Фраза была произнесена голосом, явно принадлежащим маленькой девочке. «Где же ты его нашла, моря здесь нет, а Марну рекой-то не назовешь, так, сточная канава», – усмехнулся про себя Жак и, уже не останавливаясь, побежал домой, даже не подозревая, что «открыл» в эту минуту проход к Семи Морям бравому Капитану Жульеру.
Рухнув на кровать, Жак придвинул к себе клоуна и, глядя в ненастоящие бусины глаз, устало пробормотал: «Что бы ты сказал мне сейчас, деревянная башка? Наверное, спокойной ночи». После чего моментально уснул.
Оказалось, что «подельники» расстались ненадолго: вместо сладких грез, расслабления и упокоения мальчику явилась знакомая ухмылка безмерно растянутого рта, а деревяшка в полосатом колпаке снова обрела способность говорить, впрочем, как всегда, во сне.
– С чего ты решил, что я желаю тебе спокойствия? Нет, хозяин, ты выбрал путь падения, а его простым и спокойным не назовешь. – Рожа клоуна, ехидно подмигнув, продолжила: – Хотя то же самое можно сказать и про путь восхождения, но я не об этом. Ты, дружище, только что прошел мимо своего Авеля и не понял этого.
– Как это? – слышит Жак свой голос, но не детский, а взрослого человека.
– У каждого Каина поблизости Авель. – Клоун цокает нарисованным языком и кривляется: – А как же иначе?
– Мой Авель – это девочка, чей голос я слышал? – поражается Жак.
– Нет, – Скарамуш трясется от смеха. – Все бы тебе девочки, она – ножка весов, на которых вы балансируете, она – мостик, соединяющий два берега, разделенные рекой познания, она – глагол, связующий подлежащее и сказуемое, она…
– Довольно, – Жак взбешен. – Ты запутал меня.
– Тогда распутывайся сам, – клоун делает серьезную мину. – В Песках Ценностей.
Жак, на удивление, проснулся рано, родители не спешили подниматься в субботний день чуть свет, и мальчик решил пожертвовать завтраком, но поскорее разобраться с Каином, Авелем и Путником, желательно со всеми разом и желательно одной стрелой. Он выпрыгнул с порога дома в густой туман и знакомым путем, разгребая руками, словно брел по воде, густую взвесь, двинулся к каменоломне. Набор выученных наизусть действий – от поглаживания каменного носа до вхождения в гудящий жгут урагана – занял несколько секунд.
– Да ты научился обращаться со временем, малыш, – похвалил хозяина клоун и похлопал деревянными культяпками: – Браво, маэстро.
– Помолчи, – огрызнулся Разбойник, отпихивая прилипающие к сапогам события и внимательно вглядываясь в горизонт.
Он медленно поворачивался вокруг своей оси, пытаясь разглядеть хоть какую-нибудь зацепку. На северо-востоке (если солнце здесь ходит той же дорогой, что и на земле) ему показалось подозрительным темное пятнышко на фоне более светлых барханов, но, решив, что просто привиделось, Жак продолжил свое наблюдение дальше. Сделав полный оборот, он, не собираясь сдаваться, продолжил повторный осмотр местных красот, и опять, именно на этом месте, пятнышко проявилось вновь, да и пески причин подозрительно притихли.
– Решено, – сказал Разбойник вслух и бегом направился к северо-восточным холмам.
– И не напрасно, – поддакнул из кармана Скарамуш. – Опять браво, малыш.
Видимо, столь велика была жажда встречи, интерес охотника и страсть Каина, что песчинки причин уплотнялись под ногами Жака и он мчался не по зыбкой почве, а как будто бы по плотной, ровной дороге. Пятно заметно росло и никуда не двигалось, а Разбойник, поймавший кураж, все добавлял и добавлял. Приблизительно за полмили он понял, что невыразительное «пятно» – это пара верблюдов, которых держит под уздцы… Путник.
«Попался», – обрадовался Разбойник, на ходу снимая лук и доставая стрелу. В колчане осталась еще одна, последняя.
Он остановился футах в двадцати и прицелился. Путник, не обращая внимания на опасность, забрался на одного верблюда, приветливо помахал рукой, то ли издеваясь над Жаком, то ли приглашая его следовать за собой, гордое животное сделало шаг и… вместе с наездником исчезло в песке, но не растворилось, подобно облаку в жаркий полдень, не хлопнуло, как воздушный шар, усевшийся на колючку, а втянулось в землю, как будто в норе или яме некто могучий жадно всосал человека на верблюде своими бесконечными легкими.
Жак опустил лук:
– Как ему это удается, старому черту?
– Он вошел в переход Пустыни Ценностей, – подсказал клоун. – Посредством веры.
– Объяснил, – сплюнул Разбойник.
– Легче войти в царствие небесное верблюду через игольное ушко, помнишь? – Скарамуш поправил бумажный колпак, съехавший на высокий выбеленный лоб. – Верой в любовь прошел он туда, а вот и оно, ушко, – клоун мотнул головой в направлении песчаной ямки, куда столь эффектно удалился Путник.
– Мне что, тоже лезть на верблюда? – Разбойник растерянно взирал на животное, безразлично пережевывающее что-то пухлыми губами.
– Без него никак, – подтвердил клоун. – Подумай, во что ты веришь очень-очень сильно.
Жак уселся меж двух горбов, «корабль пустыни» с готовностью поднялся на ноги и развернулся к игле, торчащей из песка и весело поблескивающей на палящем солнце. Разбойник призадумался, перебирая в уме образы, за которые можно было бы зацепиться, но ничего не получалось, пока Разбойник не догадался обратиться к сердцу, которое было переполнено верой в собственную ненависть к Путнику. Неумелому наезднику не пришлось ничего делать, верблюд сам шагнул к игольному ушку и вынес седока, не успевшего и глазом моргнуть, на горячие пески Пустыни Ценностей. Окружающий пейзаж можно было охарактеризовать одним словом – «чистота». Прозрачность воздуха поражала, горизонт отодвинулся на много миль, а контуры самых далеких и мелких песчинок различались четко и явственно. Кстати, чистота самих песчинок превосходила все ожидания, Жак легко мог видеть на глубину до трех-четырех футов, словно находился не на тверди, а на поверхности воды. Пустыня была усеяна алмазами, самоцветами, золотыми самородками и прочими драгоценными безделушками, никому не нужными в этих краях и, следовательно, не представлявшими никакого интереса.
Разбойник было кинулся собирать сокровища, но клоун остудил его пыл в свойственной ему манере:
– Брось, малыш, не занимайся глупостями, этого добра здесь столько, что стоимость алмаза, вот хотя бы этого, весом в три – три с половиной тысячи карат, приравнена к обычному булыжнику в Шато.
Жак вывернул карманы и тут же почувствовал облегчение.
– Что же ценится в Пустыне Ценностей? – щурясь на нестерпимо яркое солнце, спросил он у Скарамуша.
– Вдохни-ка поглубже воздуха откровений, – посоветовал клоун и в качестве примера втянул деревянным носом изрядную порцию.
Жак, привыкший доверять спутнику в мире Семи Пустынь, повторил за Скарамушем. Через ноздри в его легкие вошло нечто, наполнившее Разбойника осознанием совершенного греха, выбора недопустимого, ощущением падения и привкусом крови на губах. Он сделал еще вдох, более глубокий и продолжительный, и руки охотника задрожали, Жак в своей собственной тени, распластанной на песке перед ним, явственно увидел черное сердце убийцы, маленькое, съежившееся, напоминающее паука.
Клоун, высунувшись из кармана накидки, верный своей мерзкой усмешке, пискляво произнес:
– Страшно предстать таким пред очами Его?
Воздух вокруг плавился от жары, а несчастного Жака трясло от озноба.
– Тогда отвернись от Него, – посоветовал клоун. – Всего дел-то.
Не думая, Разбойник резко отвернулся от своей тени. Сейчас, в Пустыне Ценностей, Жак Жаднофф выглядел как светоч, потушенный пламегасителем и помещенный в клетку, прикрытую сверху черной материей, а перед ним находился Путник – напротив, ярчайшая свеча в золотой оправе из дюжины лилий. Повинуясь привычке охотника, Разбойник схватил лук, но в Пустыне Ценностей оружие – несуществующая вещь, тетива отсутствовала за ненадобностью, как и наконечники у оставшихся стрел. Единственным злом, пусть и неразумным, неосознанным, здесь оставался сам Жак: он, взбешенный тем, что обезоружен, вытянул из колчана ореховый прут и с силой пронзил им свет среди лилий.
Голос Путника парализовал сознание Жака, столь высока была нота:
– Ты мог взять жизнь, но выбрал смерть.
Затем раздался резкий хлопок, и Разбойник оказался внутри темного круга на безупречно белом песке Шестой Пустыни.
– Кто я теперь? – оторопело прошептал он, услышав, как звякнул стальной колпак, опустившийся поверх черной материи его клетки.
– Ты – оазис неверия посреди бескрайней Веры, – радостно возопил Скарамуш. – Ты просто чудо.
– Я убил его? – голос Жака предательски дрожал.
– Нет, – ответил клоун и хотел добавить, что убить Путника невозможно, но решил не расстраивать хозяина: – Но у тебя осталась еще стрела.
– Мне надо отдохнуть, – коротко бросил Разбойник и направился к верблюду, все это время спокойно ожидавшего седока.
– А ты уверен, что пройдешь? – крикнул клоун, упав от резкого толчка на дно кармана.
– Веры во мне хоть отбавляй, – уверенным тоном откликнулся Жак и уселся меж горбов.
– Веры во что? – язвительно промычал Скарамуш, весьма довольный шестым путешествием хозяина.
– В то, что я убийца, – прорычал Жак, и верблюд легко вошел в игольное ушко.
