Kitabı oku: «Жан Жульер и тайна Шато Тьерри», sayfa 4
На развилке, в качестве то ли местной достопримечательности, то ли путевого столба, опершись на палку, стоял сгорбленный седовласый старик. Безобидный на вид дедушка в этот самый миг (как, впрочем, и всегда) отправлял путников, мужчину и женщину с ребенком лет пяти-шести, направо, мимо самшитового переулка.
Жан задумался, он не припомнил старичка в первый приезд семьи Жувьер в Шато, его точно не было (ты ведь не забыл, дружок, старик заснул тогда под дубом), и поэтому они, пройдя своим путем, поселились в дом с русалками.
«Не он ли причина моей двойной жизни?» – пронзила Жана вполне обоснованная мысль, а длиннобородый «страж», обернувшись на шаги мальчика, недовольно проворчал:
– Не из-за тебя ли, вечно торопящего своих родителей, вынужден я торчать на этом перекрестке до скончания веков и врать приличным людям?
Жан вздрогнул: выходит, каждый человек – причина для встречного, равно как и встречный будет причиной для него.
– Возможно, ты прав, старик, – ответил Жан и отправился назад, домой, естественно налево, а не туда, куда указала трясущаяся в дряхлой руке клюка.
Глава 8
Ночные прогулки ничего, кроме пользы пищеварению и упокоения, традиционному человеческому мыслеблудию не несут, разве что неожиданная встреча с вооруженным грабителем, шипящим из-под капюшона «Жизнь или кошелек», или камень, необдуманно брошенный кем-то днем прямо на середину дороги, но… В Шато Тьерри улицы убирают регулярно, как и следят за чистотой морального состояния горожан, дабы те не вливались в ряды разбойников и, упаси Боже, безжалостных пиратов. Посему Жан, сам, между прочим, довольно известный корсар, смело шагал по темным переулкам, слушая эхо исключительно собственных шагов.
Около своего дома, того самого, дружок, у реки, с синей крышей и дымоходом (ты ведь не забыл?), со стороны соседского забора, как гром среди… хотел написать «ясного», но небо как раз таки было черным, прозвучала фраза:
– Возвращайтесь, капитан.
Жан вздрогнул и замер. Голос принадлежал малышке Мари, но что она делает в столь поздний час на улице и откуда узнала его тайну?
Мальчик боялся пошевелиться, лихорадочно соображая, где могла прятаться дама его сердца и видела ли она его сама или только слышала шаги. Тишина умеет обманывать время, а вкупе с темнотой это удается ей без труда. Сколько минут, а может быть, и часов Жан провел в образе недвижимого истукана, сказать сложно, из состояния полной окаменелости его вывела очередная не вписывающаяся в антураж сонного Шато реплика из черноты кустов акации:
– Я верю в вас, капитан.
Мальчик ринулся на голос, рискуя расцарапать лицо и лишиться глаз, бесстрашно влетел в колючую изгородь – если здесь и был кто-то, то этот незнакомец проявил большую прыть, нежели его преследователь, и успел исчезнуть. Жан посмотрел на соседские окна: дом спал – ни движения штор, ни скрипа половиц, ни случайного огонька…
«Марионетка» встретила Капитана Жульера… гробовой тишиной. «Прямо как дома», – грустно усмехнулся про себя Жан, имея в виду свое ночное приключение в Шато. Он, понурив голову, неторопливо поднялся на мостик, бросил «невидящий» взгляд на компас и, тяжело вздохнув, окинул взором корабль – на всех парусах фока, грота (Жан даже не стал задирать голову на бизань-мачту, уверенный в том, что и там картинка повторится), отчетливо просматривались очертания с его удивленной, обескураженной физиономией и надписью под ней «Я верю в вас, капитан». Команда, построенная на квартердеке для приветствия, некоторое время сохраняла приличный вид, но затем, не выдержав, разразилась хохотом и язвительными воплями: «Мы тоже верим в вас, Кэп».
Случись подобное в Первом Море, Жан вытянул бы из ножен саблю всего на половину лезвия – и порядок на корабле был бы восстановлен в тот же миг, но здесь, в Море Причин, оружие не имело смысла, а значит, и места.
Капитан Жульер, грозный и беспощадный, неслыханное дело… улыбнулся:
– Други, коли верите, значит, путь наш в Шестое Море.
– Мор-р-ре Ценностей, – заверещал попугай и радостно захлопал крыльями: – Мор-р-ре Вер-р-ры.
Фрегат отреагировал на мысленное согласие команды резким наклоном правого борта и парусами с принтом Капитана, наполнившимися попутным ветром.
Зайдет ли солнце за горизонт в Море Причин, если для этого нет причин? «Марионетка» летела по бурлящим волнам событий уже не первый час, судя по песочной колбе, а сияющий диск над головой и не пытался изменить своего положения на небосводе.
– Еще бы, – авторитетно заявил Мажик, разглядев в быстрых взглядах Жана волнение и тревогу, – никто не станет пр-р-р-рятать в ночной мгле Гор-ру, если ты вознамер-р-рился пр-р-ройти сквозь нее.
– Что за гора, попугай? – недовольно спросил Жан, отпихивая клюв наглеца от своей серьги.
– Пер-реход в Шестое Мор-р-ре, – Мажик все же дернул Жульера за ухо. – Гор-ра, Чер-рная Гор-р-ра Невер-рия.
– Прямо посреди воды? – Жан почесал холку попугаю. – Ничего не путаешь?
– Гора, – заорал впередсмотрящий, – вижу огромную гору прямо по курсу.
«Поразительное зрение», – в который раз изумился Капитан Жульер, разглядывая в трубу небольшую черную пирамидку на горизонте, но по мере приближения объект обретал все более внушительные размеры, и на расстоянии в десять кабельтовых Гора Неверия уперлась вершиной в облака.
– Обойдем слева, – бросил Жан вахтенному у штурвала.
«Марионетка» развернулась к скале правым бортом, и… Жан протер глаза: она (гора) сдвинулась влево. Через две склянки стало ясно, что «переход» следует параллельным курсом, Жульер развернул фрегат в обратную сторону, и фокус с горой повторился.
– Ей-богу, чудеса, – восторженно прошептал Боцман и, наплевав и на устав, и на кодекс, истово перекрестился.
– Прекратите клоунаду, Боцман, – поставил его на место Жан и, ткнув пальцем Мажика в упитанное брюшко, сказал: – Попугай, что делать?
– Что вы без меня… – начал Мажик, но Жан грубо прервал его:
– Давай по делу.
– Только истинная вер-р-ра позволит сдвинуть гор-р-ру, – Мажик обиженно помотал головой. – Пусть даже и будет она с ячменное зер-р-рнышко.
«Еще один святоша, – чертыхнулся про себя Жульер и задумался: – Верю ли я в то, что мне нужно туда? Да, я верю, и верит еще кое-кто там, в Шато, иначе не были бы сказаны слова во тьме».
– У штурвала, – Жан обернулся к рулевому, – лево на борт, курс – Черная Гора.
Матрос беспрекословно выполнил приказ, и фрегат, хлопая скулами по бесконечным пенным событиям, направился прямо на скалу. Пираты притихли: одно дело – драть горло о вере в капитана, совсем другое – смотреть на собственную неминуемую гибель от столкновения со скалой и верить в то, что на мостике точно знают, что делают.
Черная гора заслоняла своей тенью уже полнеба, все с ужасом и тревогой переводили взоры с ее серой гранитной кожи на голубые глаза Капитана, еще чуть-чуть и…
Скала задрожала и, словно бы ее исполинское тело не имело веса вовсе, вдруг поднялась подобно бесформенному воздушному шару над бурлящими водами Пятого Моря, позволив «Марионетке» свободно пройти под собой. Мгновение спустя она бесшумно опустилась назад, а пиратский корабль, оставив за кормой «переход», мирно покачивался на волнах Шестого Моря. Все ринулись к борту, под килем фрегата была чистота и прозрачность, те самые ценности, что заложил Бог в человека, всяк же через эту искренность мог рассмотреть собственное «богатство», земную иллюзию сознания.
Жан сквозь кристаллическую толщу смирения узрел камнем лежащее на дне его стремление к власти, во всей своей неподъемности и безнадежности, хитрость вилась липкими зеленоватыми водорослями, так и не достигая проникновения к ней солнечного света, самомнение устилало песчаную впадину зарослями омертвелых кораллов, стяжательство – обглоданными скелетами рыб, а чревоугодие копошилось в донном иле длинными плоскими червями.
Кое-кто из бравых корсаров в ужасе отпрянул от подобного зрелища, некоторых морских волков, переживших не один шторм, тошнило, как юнг, а были и те, что лишились чувств, словно барышни на балу и на поясах у них не острые кинжалы, а шелковые веера.
– Во как оно, – провозгласил с плеча Жана Мажик, – стоять перед очами Его.
Над «Марионеткой» властвовал ветер озарения, наполняя паруса воздухом предвидения. Он расплавлял ткань парусины, рассеивал снасти, опьянял сознание, обманывал глаза обволакивающей фрегат целиком иллюзией измененного состояния. Моряки «превратились» в подобия клеток для птиц, внутри которых светились искры, нежные светочи, но прутья не выпускали в мир, на свободу, ни сам источник, ни большую часть его свечения. Без клетки пребывал только один член экипажа, неубиваемый, неизменяемый Мажик, он, довольный своим предназначением, выполнением важной миссии местного оракула, объяснил происходящие метаморфозы в свойственной ему манере:
– Пр-р-рутья есть пор-р-роки.
Сам же Жан в качестве «источника» выдавал свечения вовне, едва ли не меньше всех остальных, что не могло не сказаться на его настроении, он хмурился и грустил. «Марионетка» в Море Ценностей обрела более высокие мачты, большее количество парусов, но при этом избавилась от всякого вида оружия, включая помимо основного арсенала абордажные крюки, сабли, кинжалы и прочую колющую и режущую дребедень (ты наверняка, дружок, догадался, что вместо чугунных пушек корабль сам себя «оснастил» дополнительным провиантом и чистой питьевой водой).
– Остается одно, – сделал смелое предположение Боцман, с изумлением наблюдая произошедшие вокруг изменения, – дождаться галеона.
– Да не дождаться, – Жан благосклонно, почти по-дружески похлопал помощника по плечу, – а поверить в эту встречу.
Глаза Боцмана в ту же секунду вывалились из орбит, за спиной Жульера, из-за кормы фрегата, вырос только что упомянутый галеон, в оправдание своего названия представший в виде кокона гигантской бабочки. Его просвечивающееся насквозь нутро обнажило и самого удивительного хозяина – светоча в клетке с двенадцатью прутьями, сиявшего при этом ослепительно. Фрегат вошел внутрь, вернее, был поглощен «Коконом», а его капитан, висевший над «Марионеткой», как полуденное солнце над матушкой-землей, неожиданно разделился на множество частей и, как огни святого Эльма, расселился ими по реям всех трех мачт пиратского корабля.
– Трюмы галеона, – зазвенел его голос отовсюду, из каждого огонька, – полны сокровищ Вселенной, идите и возьмите кому сколько надобно.
Шестое Море – поразительное место. Знаешь, дружок, отъявленные грабители, жадные и злобные пираты, не притронулись к богатствам «Кокона». Удивлен? Ты удивишься сейчас еще сильнее. Они пораскрывали собственные рундуки, выволокли из них награбленное ранее и… пополнили погреба «Кокона». Капитан Жан Жульер лично отнес на галеон шелковый коврик, претерпевший многие изменения и метаморфозы, неоднократно пересекая дверь с русалкой в обоих направлениях и меняя один за одним моря «перевернутого» мира.
Мажик не переставая в течение всего «грабежа» радостно вопил на ухо Жану:
– Вер-р-р-ра чудеса твор-р-рит.
А хозяин галеона, с поклоном принимая дары, всякий раз указывал принесшему от щедрот своих на освобождение его «клетки» от одного, а то и двух прутьев.
Они расстались как добрые друзья: Жан своим сознанием коснулся света Капитана галеона, и на него снизошло озарение, так бывает, мой юный читатель, вдруг, нежданно, без нашептываний среди ночи внутреннего голоса, без видений, пришедших ниоткуда, становится ясным и очевидным то, что доселе было сокрыто. Жан Жульер, «слившись» с Жаном Жувьером, осознал связь между стариком на перекрестке, русалками на дверях и хозяином «Кокона».
Мажик, словно прочитав мысли Жана, быстро-быстро закивал головой и как-то по-особенному прокричал:
– И я, и я.
– И я, – эхом отозвался Жульер, погрузившись в глубокую задумчивость, но ненадолго. Встряхнувшись подобно попугаю, он уверенно произнес, не обращаясь ни к кому: – Мне надо в Шато…
Глядя на «ромашку» Семи Морей, Жан счастливо улыбался, посещение Моря Ценностей не прошло даром – интуиция, «вывезенная» им в качестве приза оттуда, проявляла себя ежесекундно и настойчиво. Капитаны галеонов в каждом из морей «перевернутого мира», старик на дороге, обе русалки в погребе и каюте и Мажик (попугай признался сам) – все это лики Волшебника, поэтому-то у них у всех были одинаковые глаза. Жан начал загибать пальцы, получилось одиннадцать, вот дает колдун. Он возбужденно потыкал карандашом в седьмой кружок:
– Чтобы пройти в него, нужно собрать их всех вместе.
Откуда Жан это взял, сказать было невозможно, но мальчик, уверенный в своей правоте, выскочил из-за стола и бросился на перекресток, к седовласому старцу у входа в Шато Тьерри.
«Уговорить деда провести его на „Марионетку“ и через все Моря к Седьмому, – лихорадочно твердил сам себе Жан на бегу, – только бы уговорить его». Старика на обычном месте на оказалось, юный Жувьер обегал всю округу, несколько раз обходил тот самый дуб, в тени коего «страж» проспал в свое время будущего пирата Жульера, трижды удалялся от города и входил в него как обычный путник – ничего, пусто, старик покинул свой пост, видимо, навсегда.
Глава 9
Задыхаясь, Жан влетел в дом, мамино «Что случилось?» застряло на крючках для шляп в прихожей, а мальчик, в два прыжка преодолев узкий коридор, ведущий к погребу, остановился как вкопанный у двери с… Русалки, длинноволосой девы с чешуйчатым хвостом и внимательными, почти живыми глазами, на дубовом полотне не было. Обычная прямая филенка, лак, облупившийся от времени вокруг медной ручки, вмятины в нижней части (никудышный притвор двери компенсировался ударом ноги) – и более ничего.
Худшие опасения начали сбываться, дрожащей рукой знаменитый и беспощадный пират Жан Жульер, безжалостно отправлявший на дно суда, нередко вместе с экипажем, толкнул дверь и зажег свечу. Он мог бы и не делать этого, сколько раз пересекая завесу между мирами в полной темноте, ноги мальчика сами знали, где заканчиваются ступени и через какую коробку или банку нужно переступить в этом месте, чтобы оказаться у заветного буфета. Оказавшись у шкафа, Жан медлил: он знал, что, если русалки нет и на двери в каюту, «Марионетки» ему больше не видать. Двойная жизнь, тяготившая и даже пугавшая поначалу, успела стать его судьбой, пиратское братство – семьей, а фрегат – осуществленной мечтой. Капитан Жан Жульер потянул за край буфета, заполненный тяжелой посудой шкаф не сдвинулся ни на дюйм. Несколько минут корсар пыжился в безуспешных попытках, превращаясь постепенно в мальчика Жана, семилетнего ребенка, худого вихрастого подростка.
«Жан, ты еще в своем мире», – сказал он сам себе и принялся разбирать полки от фарфоровых статуэток, блестящих тарелок, блюдец и салатников, прекрасно понимая безутешный финал его трудов. Через четверть часа буфет был освобожден от хрупкой, но увесистой начинки, и Жану удалось немного отодвинуть его от стены – увы, дверь, с русалкой или без, отсутствовала.
Лестница скрипела прощальный марш под ватными ногами, пот застлал глаза, а в ушах предательски шумело, едва ли быстрее Христос поднимал на Голгофу свой крест. У дверей его поджидала мамаша, уже успевшая «снять с вешалки» свой вопрос:
– Что случилось, ты не заболел?
Жан молча покачал головой и, как побитый на ристалище неизвестным рыцарем прямо на глазах у дамы сердца, отрешенно побрел к себе в комнату. Мадам Жувьер закатила глаза, хотела было бросить вдогонку какую-нибудь колкость, но, вспомнив одно из своих многочисленных невыполненных действий, умчалась прочь, вечно бодрая и энергичная.
Мальчик уселся за стол и придвинул схему Мира Семи Морей к себе. Здесь, слава Богу, все осталось на своих местах: фрегат, боцман с обоими глазами, моря, переходы… О нет, постой-ка, линии, соединяющие шестой круг с седьмым, исчезли, будто их стерли, да так ловко, что вроде как и не было.
– Мажик, – возмущенно крикнул Жан птице, желая упрекнуть пернатого стражника в том, что он допустил вторжение постороннего в комнату и к рисунку, но, обернувшись, нашел клетку пустой. – Все, – безнадежно выдохнул бывший Капитан Жан Жульер и, всхлипнув носом несколько раз, разрыдался по-настоящему, обильно и в голос, проклиная оба мира, и тот, и этот, пиратов, попугаев и волшебников, всех вместе взятых.
Через полчаса мальчик, притихший и обессиленный, уронив голову на стол, спал крепким, но, увы, не безмятежным сном.
Нет ничего более приятного для уха морского пирата, как (тут мой юный читатель, решив, что это, конечно же, звон монет, рискует здорово ошибиться) хлопанье расправляемых парусов над головой, свист боцманской дудки и грохот якорной цепи, освобождающей тело корабля и душу капитана. Жан расплывается в блаженной улыбке, сомкнутые от яркого солнечного света веки раскрывать совсем не хочется, и он напряженно ожидает первого скрипа пеньковых снастей, плавного толчка палубы под ногами и тугой соленой волны встречного ветра в лицо…
– Жду распоряжений, сир, – доносится откуда-то снизу приглушенный и какой-то чересчур утомленный голос Боцмана.
«Какого черта он забрался в трюм, каналья», – думает Жан и нехотя открывает глаза. Силы небесные, он все еще в своей комнате, в доме с синей крышей и дымоходом-пальцем, у реки, а хлопают над головой вовсе не паруса, а вернувшийся (хотя окна и дверь закрыты) в дом попугай.
– Мажик, где ты прятался, пернатый бездельник? – мальчик задирает голову к потолку, но, странное дело, в комнате никакой птицы нет, а звук создают действительно крылья, настоящие огромные крылья за его спиной. Помимо своей воли Жан делает взмах и…
Седьмое Море представляло собой чистый лист, первозданный, нетронутый, по крайней мере, так казалось. Если воды его когда-либо и имели окраску синих, голубых, бирюзовых, зеленоватых, свинцово-серых или даже черных оттенков, то сейчас они обрели невообразимую белизну через абсолютную гармонию этих мест, и да, штили и штормы сведены ею же (гармонией) в мягкое, приятное телу и глазу волнение. Парящий над безмолвием и отсутствием каких-либо предметов Жан наслаждался невозмутимым покоем собственных мыслей и чувств, высматривая, к слову сказать без особой заинтересованности, «Марионетку» или – для разнообразия – галеон незнакомца.
Единственной «кляксой», если так позволит мой юный читатель выразиться, на монохромной мизансцене Седьмого Моря было висящее в небе (условном, как и все вокруг) солнце, выделявшееся на всеобщем белоснежьи желтоватым оттенком. Поскольку оно – непроизвольно – представляло из себя некую точку отсчета в связи с отсутствием иных ориентиров, Жан направил свой полет к нему. «Солнце» при этом немедленно начало пульсировать, и в голове летающего корсара Жульера прозвучало:
– Приветствую тебя, мой друг, но не советую приближаться к «Кокону» слишком близко.
«Солнце – это галеон, – пронеслась удивительная мысль и отозвалась в самом сердце Жана, – вот это фокус».
– Разве тебя удивляет, что «Марионетка», гордый и грозный фрегат, – крылья за спиной? – пульсирующий свет коснулся глазных яблок Жана, и он прикрыл веки.
– Где моя команда? – Капитан Жульер, как хороший предводитель, забеспокоился о подчиненных, безалаберных, ворчливых и драчливых, но ставших родными.
– Перья на крыльях, – светящийся «Кокон» озарил длинным лучом расправленные за спиной Жана два крыла.
– Что в твоих трюмах, капитан? – Жан раскрывал рот, но звуки в Седьмом Море отсутствуют, как и воздух, способный проявлять их волновую природу.
– Только свет, – ответили с галеона, – более ничего.
– А что здесь делаю я? – Жан понимал всю бесполезность этого действия, но все равно по привычке шевелил губами.
– Ты выполняешь свою миссию, – «Кокон» стал ярче. – Приближаешься к Богу, чтобы обжечься.
– Зачем? – месье Жульер, наполненный счастьем и непомерной радостью, мысленно кричит, задыхаясь от восторга. – Я не понимаю.
– Когда подходишь близко к Богу, не можешь лгать… самому себе.
Перья на крыльях начинают дымиться, лицо Жана обдает горячая волна, нестерпимая и «жесткая».
– Тебе достаточно, – слышит он «голос» капитана галеона.
– Я хочу знать, – шепчет упрямый пират, крылья за его спиной охвачены пламенем, – кто ты, Волшебник?
– Ты знаешь, кто я, двенадцатая ипостась меня – это ты, Жан, – голос с «Кокона» сливается в сплошной гул, и галеон вспыхивает так сильно, что отважный «Икар» ярким факелом падает вниз…
– Смотри, Жан, звезда упала, – соседская девочка Мари указала «фарфоровым» пальчиком на вспыхнувшую и тут же погасшую полоску в ночном небе. – Почему ты здесь?
– Не спится, – улыбнувшись, ответил Жан. – А ты?
Девочка кокетливо покрутила на пальце спустившийся на лоб золотистый локон.
– Я жду возвращения Капитана. – Она поежилась, ветер с реки принес едкий запах тины, голоса ворчливых лягушек и колючую влажную взвесь. – Каждую ночь жду. Как думаешь, стоит?
Жан задумался, что ответить даме сердца посреди ночи на неожиданный и не по-детски философский вопрос. Он припомнил все походы по Семи Морям вместе с командой флибустьеров на прекрасной, непобедимой «Марионетке». Каждое море приносило свои дары, не без помощи хозяина загадочного галеона, и все они меняли вид и ценность в зависимости от того, где моряки открывали свои рундуки – проверить сохранность добычи.
Стоило ли в Первом Море убиваться на веслах и, зажав зубами ножи, прыгать на чужой корабль, дабы овладеть содержимым его трюмов? Да, стоило, мы выяснили тогда, что пот и слезы, а не звонкая монета, политая кровью ближнего, – источник счастья человека, ибо пот – символ труда и усердия, а слезы – живой души, а не холодного рассудка.
Стоило ли заходить во Второе Море, чтобы, оставшись без сил, овеять себя не славой победы, но обесчестить опустошением торговца с его же благословения? Да, стоило, мы увидели, как становится силой дар от чистого сердца и как ослабляет (или даже убивает) желание стяжать и отнимать.
Стоило ли отправляться в бурные воды Третьего Моря и забирать «богатство», блеск которого спорен, а стоимость зависит от места хранения? Да, стоило, мы осознали всю ценность чужих желаний для нас и бесполезность собственных для других.
Стоило ли отдавать милую сердцу «Марионетку» на волю ветрам Четвертого Моря только для того, чтобы исковеркать ее плавные обводы и превратить шедевр мастеров судостроения в набор геометрических фигур? Да, стоило, мы ясно узрели сами себя в зеркале наших мыслей, спрямляющих нас до простоты прямых линий и углов, то есть упрощающих до тривиальности.
Стоило ли, несмотря на трудности восприятия, бороздить Пятое Море, дабы узнать в происходящем самого себя как причину этого? Да, стоило, ибо из этого похода вывезена была истина об управлении событиями, а не безропотное принятие их иногда катастрофических последствий.
Стоило ли рваться в Шестое Море, подвергая смертельной опасности и корабль, и экипаж, проходя под основанием висящей скалы, удерживаемой одной лишь верой, чтобы не ограбить самим, а отдать свое, награбленное? Да, стоило, мы, освободившись от ненужного, лишились и некоторых пороков, а это, мой юный друг, действительно стоило того.
Жан посмотрел на малышку Мари: девочка, широко раскрыв голубые глаза, смотрела на него в терпеливом ожидании ответа. Стоило ли звезде в небе сиять, чтобы когда-нибудь, как сегодня, несколько минут назад, рухнуть вниз и погаснуть? Да, стоило.
Мальчик уверенно покачал головой, подумав о Седьмом Море, и, легонько ущипнув соседку за нос, прошептал:
– Стоит, Мари, стоит ждать и верить.
