Kitabı oku: «Жан Жульер и тайна Шато Тьерри», sayfa 8

Глава 3

Мари Граальер любила одиночество, как это ни звучало бы странно в отношении пятилетнего ребенка, но дела обстояли именно так. Досконально изучив свой «приемный дом» за пару месяцев проживания в нем, она принялась за обследование самого Шато Тьерри, местечка таинственного и много чем примечательного, взять хотя бы соседский дом при синей крыше с дымоходом в виде пальца (пришло же кому-то в голову соорудить эдакое) или, к примеру, странноватого старичка на въезде в городок, навязывающего, как заведенный, путникам одну и ту же дорогу, словно иных улиц и переулков в Шато не существует. Девочка наблюдала за ним издалека много раз и однажды, снедаемая жгучим любопытством, которое мешало спать и вообще думать о чем-либо еще, набралась смелости и подошла к старику. Далее, мой юный читатель, твоему вниманию предлагается их диалог.

Мари: «Здравствуйте. Почему вы показываете только одну дорогу?»

Старик: «Здравствуй. Это единственно верный путь».

Мари: «Единственный?»

Старик: «Единственный верный».

Мари: «А куда он приводит?»

Старик: «К Богу».

Мари: «Зачем же тогда Бог сделал много дорог, кроме одной, единственно верной?»

Старик: «Чтобы все они привели к ней, единственной».

Мари: «Отчего же тогда вы мешаете людям идти своими дорогами и направляете сразу на единственно верную?»

Старик: «Сказать по правде, я обманываю их».

Мари: «Но почему?»

Старик: «Так же поступает Бог. Он дал людям заповеди, чтобы они нарушили их».

Мари развела руками от непонимания.

Старик: «Он хочет узнать, как это – быть не Богом».

Мари: «Посмотреть на себя со стороны?»

Старик утвердительно кивнул.

Мари: «Но для этого есть зеркало».

Старик: «Зеркало изобрел не Бог, в нем видишь только оболочку, а Бог желает зреть саму суть и вместо зеркала сотворил Адама».

Мари: «И Еву».

Старик: «Адам – зерцало Бога, Ева – Адама».

Мари достала из кармана платьица маленькое зеркальце – она почему-то никогда не расставалась с ним. Взглянув мельком в полированное озерцо, ей в первый миг показалось, что там проявилась физиономия соседского мальчишки. «Странный дедушка», – решила Мари и на всякий случай взглянула еще раз. Увидев собственное отображение, она успокоилась и распрощалась с собеседником.

Вечер прошел в томительном ожидании Небесной Матери, и, по обыкновению, она появилась на границе сна и реальности. Отпуская руку дочери, уже стоящей на берегу внутри картины, Мать-Ева, светящееся существо с пронзительными голубыми глазами, нежно прошептала: «Бон вояж» – и разжала пальцы.

Песчаная коса в этот раз представляла собой идеально прямую линии из песчинок одинакового размера, плотно утрамбованных одна к одной. Стоило ей устремить свой мысленный взор к морю, как волна-мыслеформа рванулась к… У Евы-Мари язык не повернулся назвать то, что покачивалось на странных шепчущихся водах, судном – нагромождение квадратов, треугольников и прочих плоских фигур всего лишь отдаленно напоминало красавицу «Марионетку». У штурвала женщина, к своему несказанному удивлению, разглядела морского ежа, сферу, утыканную черно-желтыми иглами, правда, когда взор ее коснулся этого «репейника», одна из его иголок окрасилась в розовый цвет.

«Миленькая прическа», – ухмыльнулась Ева, на что набор геометрических фигур отреагировал странным образом: сделав резкий разворот, фрегат разогнался неведомо каким ветром и со всего маха влетел на прибрежный риф, но, вместо того чтобы рассыпаться на части от такого удара, преспокойно «отлетел» на исходную позицию. Затем процедура повторилась дважды. Ева, памятуя об упрямстве Жана, не удивилась подобному поведению. Наконец, судя по легкой радуге, заигравшей на ершистой шевелюре капитана, в его голове произошло некое озарение, и – о чудо – Жан, живой и невредимый, как все умные ежи – и морские, и сухопутные, лесные, – без посредничества «Марионетки» стоял рядом с Евой, которая, к слову сказать, сама выглядела как белый, готовый разлететься пушинками одуванчик.

– Приветствую тебя, – озвучила она имеющуюся здесь и сейчас мысль и покатилась к дому. Жан, обладатель незабываемой розовой иглы, покорно проследовал за ней.

Дом-додекаэдр (надеюсь, дружок, ты читал первую часть нашей сказки), а это лучшее хранилище мыслей любого качества, встретил хозяев приветливо, отблеском в окнах мягкого света, источаемого Евой, занявшей центральное место в нем.

– Как я здесь оказался? – с дрожью в голосе спросил Жан, чувствующий себя подсудимым, взирающим снизу, с холодной лавки преступника, на высокую кафедру обвинителя.

Ева ответила сиянием, несущим поток жара:

– Ты подумал об этом.

– И я могу так же легко покинуть это место? – еж с розовой иглой на миг перестал быть капитаном, обернувшись мальчиком.

– Подумав об этом, – подтвердила его догадку Ева. – Но пока не хочешь побеседовать о мыслях?

– Насколько я понял, – Жан вернулся во взрослый образ, – мы и так сейчас внутри них, стоит ли обсуждать температуру и содержание солей в морской воде, когда уже оказался за бортом, а судно тает в ночи, не оставляя шансов на выживание?

– В этом случае стоит подумать, – «одуванчик» подмигнул ему лучиком света, – почему так случилось.

Жан припомнил случай, когда моряк из отряда стрелков поспорил с боцманом на предмет дальности полета пули из пищали с увеличенным вдвое количеством пороха и тот, детина крепкий, неразговорчивый и нервный, схватив оппонента поперек туловища, выкинул беднягу за борт, доказывая тем самым, что может преспокойно обойтись без пищали, пули и пороха вовсе. «Марионетка» шла под всеми парусами, останавливаться для разворота никто не собирался, и, дабы облегчить несчастному его незавидную участь, лучший же его дружок из стрелков зарядил ружье тем самым обсуждаемым ранее сторонами конфликта увеличенным количеством пороха, после чего не моргнув глазом уложил кусок свинца прямо между глаз товарища, и это, прошу заметить, при трехбалльном волнении.

Вслух не было произнесено ни слова, но Ева отреагировала тут же:

– Это из-за того, что мысли спорщиков не были наполнены любовью. – Она очертила круг лучом света из пальца: – Так распространяется любовь, на всякое расстояние, и здесь, – Ева ткнула в поле света, – осаждается эта энергия, благостная и животворящая.

– Предлагаешь попробовать мне, – еж-капитан неприятно усмехнулся. – Того стрелка уже не спасти.

– Попробуй спасти самого себя, – почти загадкой отозвалась Ева, и додекаэдр в сознании Мари (уже Мари) обмяк, сжался и растаял, как оброненное на землю мороженое в жаркий полдень.

Всем известно: любое событие имеет свою причину, даже самое ничтожное, взять хотя бы нашу встречу, меня, как автора этих строк, и тебя, дружок, как читателя, соединила выдуманная история, она-то и есть истинная причина одному взяться за перо, а другому перелистнуть страницу. «Для этого, как минимум, нам обоим надобно было появиться на свет», – скептически заметит юный читатель и окажется прав – написанное есть причина рождения человека в самом общем смысле, ведь не зря сказано: «В начале было Слово».

Девочка весь день просидела у окна, ожидая скорейшего наступления вечера, и раздражалась на ленивое колесо солнца, подолгу зависавшее в одной точке небесной сферы, несмотря на все усилия юной мадмуазель заставить его вращаться быстрее с помощью силы мысли, которая, как она могла заметить в последнем путешествии, способна творить настоящие чудеса. К моменту появления Небесной Матери нетерпение Мари достигло апогея, и, стоило светящемуся пятну лишь обозначить свое присутствие возле кроватки девочки, она сразу же протянула ему свою руку.

Песок под ногами Евы-Мари шевелился и не просто щекотал пятки, но многоголосо шептал, бурчал, всхлипывал и голосил, будто каждая отдельная песчинка вместила в себя память о каких-то событиях, происшествиях, мгновениях бытия и теперь, стоило наступить и потревожить ее, просыпалась к жизни. Морские воды не отставали от прибрежной полосы и так же наполняли воздух этого пятого пространства скачущими на волнах картинами событий прошедшего, настоящего и – Ева не сомневалась – грядущего. «Марионетка», застывшая на горизонте, представляла собой информационный стенд или уличную тумбу с афишами. Женщина, даже находясь на значительном удалении, спокойно могла разглядеть на фор-бом-брамселе их первую с Жаном встречу, а вот он покидает дом на косой бизани. Ева, старательно прищурившись, разглядела на верхнем грот-марселе саму себя, стоящую сейчас на «шепчущем» берегу.

От ее пристального взгляда парус наполнился ветром, фрегат лег на обратный курс, и по кливеру пробежала надпись «Я возвращаюсь». Жан с улыбкой на лице, не дождавшись шлюпки, спрыгнул в воду и в три гребка достиг берега, они встретились как добрые знакомые, приветливые и радушные, но, увы, не как влюбленные.

Дом (Ева отметила про себя, что он снова поменял форму, трансформировавшись из додекаэдра – надо признать, скучноватое жилище – в точную копию Ноева ковчега) принял парочку скрипом массивных сходен, ведущих к широченным воротам наподобие тех, что городят крестьяне для крупного рогатого скота.

– Да, Дом Причин, – промолвил Жан задумчиво, – навевает странные мысли. Почему я здесь, а, Ева?

– Причина твоего возвращения – ты сам, – женщина первой вошла внутрь, с удовольствием вдыхая плотный аромат скошенной когда-то травы и пшеничных зерен, упакованных в холщовые мешки.

– Я? – удивился капитан, вглядываясь в дальнюю перегородку, за которой, как ему показалось, кто-то есть.

Ева молча протянула зеркальце.

– У меня что-то с лицом? – рассмеялся Жан.

– Просто взгляни, – женщина не поддержала веселый настрой мужа.

Тот посмотрел и отпрянул, словно в отражении появилась Горгона, а не картина с фрегатом и его скромной персоной на борту:

– Что это?

Только теперь Ева позволила себе мягко улыбнуться, принимая зеркальце обратно:

– Причина быть зажатым между прощанием и прощением, между уходом и возвращением.

После чего впервые осознанно «вышла» из картины в свое тело, калачиком свернувшееся в детской кроватке.

Глава 4

За обедом месье Граальер пребывал в приподнято-философском настроении: запихнув в рот полкурицы, вдавив туда же приличного размера кусок яблочного пирога и запив все это глотком божоле, он откинулся на стуле и обратился к супруге:

– Милая, задумывалась ли ты когда-нибудь о ценности?

Мадам, дожевывая свою порцию шарлотки, с удивлением подняла брови на бледном, все еще хранящем следы былой красоты лице:

– О ценности чего, дорогой? Человеческой жизни, отношений, сапфировых серег моей бабушки или улыбки нашей прелестной Мари, например?

Месье сделал неопределенный жест рукой, не забыв подмигнуть дочери:

– Я о ценности Божественного промысла.

Мадам Граальер, поперхнувшись крошками пирога, закашлялась.

– Прости, а в чем, по-твоему, он, Божий промысел?

– Смотреть на мир собственного сотворения нашими глазами. – Он бросил взгляд на разинувшую от изумления рот супругу и во весь голос расхохотался: – Своих-то у Него нет.

– Выдумщик, – примирительно произнесла мадам и потянулась за божоле, а месье Граальер, бросив на стол салфетку, отправился к себе – улечься с книжечкой на старенький диван и вздремнуть часок-другой, пока не спадет полуденный зной. Женщина же, сделав глоток, ласково тронула кончик носа Мари: – В таком случае настоящая ценность – смотреть на мир честно, без шор и розовых очков.

Небесная мать появилась как по расписанию: едва слипающиеся веки девочки сомкнулись под томным дыханием Морфея, ее сияющее облако осветило детскую спальню:

– Доченька, пора, шестое путешествие ждет.

Оставив на кроватке спящую Мари, Ева без страха шагнула на «стеклянный» берег «забагетного» мира. Море, пытавшееся «украсть» у нее Жана, было бесконечно чистым и прозрачным (как истинная ценность этого мира), солнечные блики на его хрустальной поверхности совсем не слепили, но напротив, придавали местному пейзажу нотки тихой радости и безмятежного спокойствия. «Марионетка», сама «слепленная» из слюды и утренних росинок, хоть и повернутая к берегу кормой, казалось, не собирается устремиться прочь – все паруса убраны, а у штурвала Жан под общий хохот команды с интересом разглядывает надпись «Я верю в вас, капитан» на единственно выставленном бом-блинде. Глаза женщины засветились любовью, и она приветливо помахала платком далекому мужу. Он прекрасно видел ее, но медлил, отсутствие Веры огромной горой возникло у него на пути. Ева понимает это и, не в силах помочь преодолеть неверие, делает шаг навстречу, входит в морскую волну. Здесь, у самого берега, прилепилась к блестящему валуну губка, ее гордыня, розовый колышущийся мешочек, втягивающий в себя… ее соки, ее кровь, ее помыслы, ее любовь.

Ева-Мари наклоняется к воде, вытаскивает губку на свет Божий и решительно выжимает прямо себе на голову, возвращая все вытянутое, отобранное, награбленное, утраченное.

«Марионетка» тут же бодро направляется навстречу Еве, Жан (какое счастье), судя по всему, поборол свое неверие, и ветер озарения наполняет парус такой силой, что его одного хватает на весь фрегат. В воду прямо на ходу «сваливается» через фальшборт клетка со светочем, неярким, но таким родным, что сердце женщины наполняется счастьем. Кстати, она и сама уже не в теле земной мадмуазель, а, как и он, среди прутьев, правда, света от ее «темницы» гораздо больше.

И вот уже они не на берегу, а в Доме Ценностей, хотя не сделали и шага к нему. Он, блистающий прозрачностью, сам «подъехал» к ним.

– Здесь все сокровища Вселенной, дорогой, – Ева не отрываясь смотрит на Жана. – И они твои.

Но капитан, вместо того чтобы спуститься в подвалы и выбрать себе что-то по душе, устремляется на корабль и через минуту несет свое богатство, шелковый коврик, со словами:

– Куда я могу положить его?

– Ты вернулся отдать, а не взять? – Ева смотрит на возлюбленного другими глазами.

Капитан, гроза морей, лучший фехтовальщик и стрелок, не пытается скрыть слезы на глазах:

– Все, что есть в Доме, – это ты, Ева. Ты самая большая ценность Вселенной для меня.

Да, дружок, так происходит, когда кто-то оказывается в Доме Ценностей и вдруг приходит к мысли, что отдавать лучше, чем брать, что блеск глаз ближнего ярче сияния золота в собственном сундуке, а птица, выпущенная из клетки, начинает петь для всего мира, и это гораздо громче, чем ее нахохлившееся молчание для одного тебя.

Женщина Ева коснулась Жана своим светом, и на него снизошло озарение о единстве всего вокруг: дома, корабля, моря, берега, его и ее.

Девочка Мари покинула картину самостоятельно, Небесная Мать просто находилась рядом, с восторгом наблюдая, как ее дочь «легким вдохом» вошла в тело земного ребенка.

Мадам Граальер откопала в складках облака-одеяла сонную физиономию Мари и чмокнула ее в потный лоб:

– Пора вставать, доченька, уже утро.

Девочка открыла глаза, быстрым взглядом просканировала комнату, словно определяясь с местом нахождения, и, высунув из-под перины босые ноги, спросила:

– Матушка, мы ведь жили в другом месте? Почему перебрались в Шато? Почему именно в этот дом?

Мадам недоуменно пожала плечами:

– Там, где мы жили раньше, для тебя был неподходящий климат, а дом, вообще-то, должен быть другой. – Она показала рукой в окно: – Вон тот, соседский, с синей крышей и пальцем. Он понравился нам среди всех объявлений, но мы опоздали.

– Опоздали? – загадочно улыбнулась Мари.

– Да, – мадам Граальер вздохнула. – Из-за старика на дороге, он указал неверный путь, и дом купила другая семья, Жувьеры.

– Неверный путь, – прошептала еле слышно девочка, лукаво покачав головой.

– Наше теперешнее жилище, – продолжила мадам, – тоже продавалось и оказалось не хуже. Теперь мы здесь, и… – она улыбнулась дочери, – очень рады этому факту.

Мари нежно прижалась к матери:

– А что, если старик на развилке – регулировщик? Кому – в дом с синей крышей, кому – с красной, решает он.

Женщина поцеловала девочку в макушку:

– Для чего так сложно, малышка?

– Например, – не сдавалась Мари, – чтобы быть рядом с теми, с кем нужно.

Мадам Граальер рассмеялась, про себя отметив способность девочки ставить своими вопросами в тупик:

– Тогда мы все – участники какого-то плана, части неведомого целого.

Мари согласно закивала головой и принялась стягивать с себя пижаму.

Глава 5

Каждый в ответе за то, что он подумал, сказал или сделал, пока солнце перекатывается с востока на запад. Но только Господь Бог может ускорить или замедлить это движение (мой юный читатель наверняка знает, что не солнце бегает вокруг земли, а наоборот), хотя именно сей факт перемены относительного друг друга положения небесных тел и позволил человекам ввести в свой обиход понятие времени, да в придачу запереть его с помощью песчинок в стеклянную колбу или спрятать под видом шестеренок, пружинок и колесиков в стальной корпус, но повлиять на его течение прямоходящим существам не под силу. Поглядывая на ходики, висящие против окна в своей спальне, Мари дожидалась вожделенной встречи со все возрастающим нетерпением, и, стоило луне подмигнуть из верхнего угла окна, она юркнула под одеяло, вот-вот появится Небесная Мать.

Светящаяся Ева не умела опаздывать и, едва ее голубые одежды затрепетали у изголовья кроватки, нежно произнесла:

– Сегодня ты должна войти в Дом Духа сама, доченька, без моей помощи.

Мари медленно опустила протянутую матери руку:

– Но как?

– Просто засыпай, но с намерением попасть туда, – улыбнулась Ева.

– Хорошо, – кивнула девочка и закрыла глаза.

Если ты, мой юный читатель, позволишь своему воображению уменьшить себя до размеров волоска на кисти художника, а тот возьми да и опусти ее в белила, то поймешь, что ощутила и узрела Ева-Мари, войдя внутрь багета картины «Возвращайся, капитан». Белое пространство везде, ни моря, хотя его слышно, ни берега, хотя он как будто под ногами, ни дома, хотя осознаешь, что находишься внутри него, ни фрегата, хотя он должен быть непременно, ни Жана, хотя постойте…

На уровне глаз далеко впереди (впрочем, стороны света представлялись в этом месте весьма неопределенно) проявилось некое движение, мошка, упавшая в чан с молоком и не способная уже вырваться из густых объятий липкой среды, снежинка, одинокая в своем медленном танце, на фоне лавины, сходящей с горного склона, мысль, затерявшаяся среди себе подобных, но слишком скромная и немощная, чтобы заявить о своей исключительности.

Через некоторое время эта точка, неопределенный объект возмущения всеобщего покоя, превратилась в белокрылого ангела, стремительно несущегося на ее, Евы-Мари, обжигающий свет.

– Приветствую тебя, мой друг, – произнесла она, используя, конечно же, мысль, ибо форма ее теперь являла собой протуберанец на солнце. – Но не советую приближаться.

Капитан Жан, а в обличье крылатого существа пряталась его сущность, остановился на пороге Дома Духа, сияющего, как звезда.

– Что есть у тебя? – ясно прозвучал его вопрос, и перья на крыльях затрепетали мелкой рябью.

– Только свет, – ответила Ева и взмахнула юбкой-магмой, демонстрируя красоты огненного дома.

– А что здесь делаю я? – вновь вопросил Жан, прикрывая лик дымящимися крылами.

– Ты пришел к Богу, – жаркое дыхание женщины доходит до самого сердца ангела.

– Зачем? – почти стонет Жан, закрываясь крыльями полностью.

– Все идут к Богу, – Ева усмиряет «солнечный ветер», и ее крылатому собеседнику становится легче.

– Я хочу войти, – через силу кричит капитан «Марионетки», – я хочу увидеть Его.

– Ты и так на пороге, войдешь в Дом – погибнешь, тебе еще рано, – плывет вибрирующий высокой нотой мыслеформа от «солнца» к ангелу.

– Но я хочу! – перед Евой уже не муж, но мальчик, наивный и требовательный.

– Тогда погибнешь, просто сгоришь, – Ева становится печальной. – Подле Бога нет лжи, а человек без лжи – звезда, пылающее огнем сердце.

Она смотрит на него с любовью, которой нет на земле, и он, белоснежный ангел, расправив крылья, тут же вспыхнувшие двумя языками пламени, бросается в ее объятия…

Мари вздрогнула от неожиданности и открыла глаза, Ева, ее Небесная мать, все еще в комнате.

– У меня получилось, – девочка не может отойти ото сна, она по-настоящему ощутила биение пылающих крыл на своих ладонях.

– И не могло быть иначе, – голубоватое свечение приблизилось к кроватке. – Ведь ты, моя дорогая, Дух Святой.

«Вести подобные речи с пятилетним полусонным ребенком, – скажете вы, – полная утопия», но, мой юный друг, не забывай, что Мари – это еще и Ева, пусть даже и в картинном мире.

– Кто же тогда Отец? – спросила она, показывая на икону Святой Троицы, весьма кстати повешенную в углу заботливой мадам Граальер.

– Каменщик, сотворивший Дом, – Небесная Мать указала рукой в сторону соседского сада.

– А Сын? – Мари, похоже, и сама уже догадалась.

– Жан, мальчишка из этого дома. Я могу рассказать тебе о вас, хочешь? – Ева опустилась в ноги девочки.

Та молча кивнула головой.

– Ты, Мари, – начала Небесная Мать, – не привязана к Жану и Каменщику по «крови», в отличие от них самих. Ты – дух, оплодотворяющий собой «душу в теле», представь себе, что душа – это фитиль в парафиновой свече, а дух – пламя, которое садится на него, и в их симбиозе (парафин, фитиль и огонь) возникает…

– Свет горящей свечи, – подсказала девочка.

– Так задумал Господь, – улыбнулась Ева.

– Как же мы нашли друг друга? – малышка привстала с подушки и посмотрела на дом с синей крышей.

– Дух Святой, то есть ты, мое дитя, – с гордостью произнесла Небесная Мать, – в плотном плане, а именно здесь, на земле, выбираешь себе тело сама, без Кармического Совета. Ты носишься повсюду и можешь менять Контракт выбранной тобой души на свое усмотрение, обладая более высокой степенью выбора свободы, нежели обычные воплощенные души.

– Но как я узнала, что эти люди (один из которых жил много веков назад) – моя триада? – Мари еще раз с интересом посмотрела на икону.

– Происходит это, когда Отец находит Сына (блудный отпрыск возвращается в отчий дом, обретает потерянный Рай). Их встреча одухотворяется Духом, притянутым этой парой, как магнитом, для установления Троицы, системы, способной Творить. Стоило семье Жувьер въехать в дом, построенный Каменщиком, как на тонком плане был зафиксирован акт возвращения сына к отцу, и семейство Граальер «неожиданно» захотело сменить место жительства на Шато Тьерри, аккурат по соседству с домом под синей крышей, вуаля – Дух Святой нашел Отца и Сына.

Мари встала с кровати и подошла к открытому окну:

– Есть ли во всем этом смысл и каков он?

Свечение Евы неторопливо присоединилось к дочери:

– Отец без Сына – только намерение, Сын без Отца – всего лишь жертва, Отец и Сын без Духа – увы, распятие, но Троица, Отец, Сын и Дух Святой, есть вознесение. Иди к нему, он ждет.

– Смотри, Жан, звезда упала, – Мари указала соседскому мальчику на вспыхнувшую в ночном небе полоску света.

Они беседовали под приглушенную трескотню цикад, сходящих с ума от пьянящих ароматов самшита, мальвы и ириса, в окружении теплых воздушных струй, обволакивающих их лица невидимым саваном, и казалось, разговору не будет конца. Жан вспоминал походы, нарисованные его воображением на листе бумаги, Мари накладывала эти эскизы на раму, висящую в ее комнате, и в самом центре Шато, между двух домов с синей и красной крышами, создавались новые миры, дальние звезды, даже целые вселенные и возникла любовь, одна, единственная, настоящая, какая и должна быть.