Kitabı oku: «Они окружали Сталина», sayfa 2
Активное участие в массовых репрессиях
После описанного выше эпизода Молотов перестал возражать против проведения репрессий, более того, он принял самое активное участие в организации массового террора 1937–1938 годов.
Из двадцати пяти народных комиссаров, входивших в СНК СССР в 1935 году, не погибли в годы репрессий лишь Микоян, Ворошилов, Каганович, Литвинов да и сам Молотов. Из 28 человек, составивших Совет народных комиссаров в начале 1938 года, были вскоре репрессированы 20 человек. И Молотов отнюдь не был пассивным наблюдателем этой страшной «мясорубки». Он активно помогал крутить ее ручку Сталину, Ежову и Берии. Именно Молотов выступил на февральско-мартовском (1937 года) пленуме ЦК с большим докладом, в котором призвал всю партию усилить борьбу с «вредителями» и «шпионами» внутри партии, то есть с теми «вредителями», которые носят в своем кармане партийный билет и громче других кричат, что они защищают интересы и линию партии. Этот доклад был опубликован отдельной брошюрой под заголовком «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецких троцкистских агентов». Молотов не только подписывал после Сталина многие из проскрипционных списков, прибавляя нередко к своей подписи и матерную брань в адрес осужденных. Он был инициатором многих арестов в аппарате СНК СССР. По его требованию были арестованы Г. И. Ломов и К. В. Уханов, а также первый секретарь Уральского и Свердловского обкомов партии И. Д. Кабаков и многие председатели облисполкомов.
В ходе развернувшихся массовых репрессий ни суд, ни «тройки» не справлялись с напряженной работой. Чтобы упростить и ускорить процесс, Молотов внес «рационализаторское предложение» не разбираться с каждым отдельно, а наказывать и судить списками.
Были случаи, когда при просмотре поданных списков вместо санкции на тюремное заключение Молотов ставил рядом с некоторыми фамилиями зловещие буквы «ВМН», то есть «высшая мера наказания». Но, как уже говорилось, рукой Молотова делались и некоторые другие категорические надписи. Так, в ответ на записку Сталина, как поступить с Ломовым, однозначно заключил: «За немедленный арест этой сволочи Ломова».
Пожалуй, исключительный для биографии Молотова случай приводит в своих воспоминаниях известный в прошлом футболист «Спартака» Николай Старостин: против братьев Старостиных Берией было сфабриковано обвинение в создании террористической организации среди спортсменов. Однако случилось непредвиденное. Молотов не подписал ордера на этот арест. Редчайший случай – Берии не удалось осуществить задуманное8.
В годы массовых репрессий как рядовые коммунисты, так и многие из видных деятелей науки и культуры обращались не только к Сталину, но и к Молотову, Калинину с просьбой защитить арестованных или подвергшихся несправедливым преследованиям. Особенно активно защищал видных советских ученых П. Л. Капица. И многие из его усилий увенчались успехом. Но не тогда, когда он обращался к Молотову. Так, например, подробное письмо Капицы Молотову с просьбой прекратить начавшуюся в печати недостойную травлю крупнейшего советского математика академика H. Н. Лузина было доставлено обратно Капице с резолюцией: «За ненадобностью вернуть гр-ну Капице. В. Молотов»9.
Более красноречивой была переписка Молотова с выдающимся русским ученым И. П. Павловым. Поводом для обращения послужило убийство С. М. Кирова и развернувшаяся после него кампания массовых репрессий. В письме от 21 декабря 1934 года с присущими ему бесстрашием и откровенностью Павлов называет вещи, происходящие в стране, своими именами: «Вы делаете… эксперимент… эксперимент страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни… Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия…» Нравственно последовательной и бескомпромиссной позиции русского ученого противостояли казуистика и псевдонаучная объективность ответа Молотова с его общими абстрактными словами об «успешно строящемся бесклассовом социалистическом обществе, обществе подлинно высокой культуры и освобожденного труда, несмотря на все трудности борьбы с врагами этого нового мира»10. В том же духе, со ссылками на историческую и государственную необходимость (с некоторыми ошибками) Молотов оправдывает многочисленные репрессии в Ленинграде, против которых постоянно выступал И. П. Павлов.
Необходимо также сказать, что многие арестованные и невинно осужденные направляли прошения на имя Молотова. Среди них было и полное отчаяния заявление В. Э. Мейерхольда с отказом от признаний, выбитых из него жестокими пытками. Впрочем, это письмо, как и тысячи других, оставалось без ответа.
Как известно, Н. С. Хрущев был назначен Первым секретарем ЦК КП Украины только в январе 1938 года, когда почти весь партийный и государственный актив этой республики уже был разгромлен. Главными дирижерами и руководителями погромной кампании на Украине были Молотов и Каганович. Во второй половине 30-х годов Молотов был, безусловно, вторым человеком в государстве и обладал громадной властью.
Один из советских музыкантов, Юрий Елагин, оказавшийся в эмиграции после Второй мировой войны, опубликовал в 1952 году книгу «Укрощение искусств». В ней он описывает посещение Молотовым Театра имени Вахтангова, в котором тогда работал Елагин:
«Как-то раз, вскоре после начала нового сезона осенью 1938 года, я шел, как обычно, на очередной вечерний спектакль. По пустынной всегда в это время улице Вахтангова неторопливо шагали личности в штатских пальто и в военных сапогах, пытливо вглядываясь в каждого прохожего. У недавно выстроенного подъезда правительственной ложи стояло несколько автомобилей.
…В нашей раздевалке поразило меня молчание и серьезная обстановка, без обычных шуток и смеха. Я разделся и со скрипкой в руках направился к двери, ведущей в большой коридор.
– Предъявите документы, товарищ, – услышал я тихий, но очень уверенный голос. Тут только я обратил внимание на человека в синем костюме и в военных галифе, стоявшего у этой двери и проверявшего документы у всех входивших. Подавив возникшее у меня инстинктивно чувство внутреннего протеста, я достал театральное удостоверение и протянул его человеку в галифе. Он долго, внимательно читал его и сверял фотокарточку с моей собственной физиономией.
– Проходите, – тихо сказал он, разрешая мне пройти в фойе нашего оркестра, в которое я входил каждый вечер вот уже в течение семи лет моей службы в театре. Некоторые наши актеры не вытерпели и возмутились.
– Зачем я буду показывать документы в моем театре? – сказал артист Шухмин человеку в галифе. – Я здесь двадцать лет служу. Меня каждая собака здесь знает. А вот я-то вас не знаю и в первый раз в жизни вижу.
– Предъявите документы, – еще тише и серьезнее произнес человек в галифе. – Иначе вы не будете допущены к участию в спектакле и пойдете под суд как прогульщик…
…Я хотел было пройти к моему месту, как вдруг отделившаяся от стены фигура загородила мне дорогу.
– Вам что здесь нужно, товарищ? – Вопрос этот, как ни странно, задал не я незнакомой личности, а личность мне.
– Я играю в оркестре, – ответил я. – Я хотел бы настроить скрипку.
– Еще рано, товарищ, – сказала личность. – Очистите помещение.
Позже, когда спектакль начался, личность молча сидела в углу на стуле рядом с контрабасами и внимательно наблюдала за каждым из нас. В перерыве между музыкальными номерами мы любили подходить к барьеру оркестра и смотреть действие на сцене. Кто-то из нас попробовал сделать это и на этот раз. Но личность с быстротой молнии вскочила со своего стула, подошла к любопытному и сказала очень кратко, но твердо:
– Товарищ, сядьте на ваше место.
В тот вечер впервые был гость в новой правительственной ложе. Сам Молотов приехал смотреть наш спектакль»11.
Не только Сталин, но и Молотов прекрасно знал в 1937 году об огромном масштабе проводившихся в стране репрессий. По свидетельству Д. А. Волкогонова, в наших архивах есть материалы, из которых видно, что В. Ульрих, заместитель председателя Верховного суда СССР, вместе с Вышинским регулярно докладывали Сталину (чаще одновременно Молотову и Ежову) о процессах и приговорах. В 1937 году ежемесячно Ульрих представлял «сводку» об общем числе приговоренных за «шпионско-террористическую и диверсионную деятельность»12.
В 1937 году в Москве проходил Первый Всесоюзный съезд архитекторов. По свидетельству С. Е. Чернышева (он входил в состав делегации съезда, посетившей Молотова), кто-то из архитекторов стал критиковать постройки немецкого архитектора Эрнста Мая, работавшего в СССР в качестве иностранного специалиста.
– Жаль, что выпустили, – заметил Молотов. – Надо было посадить лет на десять.
Молотов обладал огромной властью в стране. Его 50-летие было отмечено в марте 1940 года не только высокими наградами и приветствиями со всех сторон. Крупнейший промышленный центр страны – город Пермь – был переименован в Молотов. Появились на карте СССР и три Молотовска, два Молотовабада, мыс Молотова и пик Молотова. К этому надо прибавить тысячи колхозов, предприятий и институтов имени Молотова.
Пакт Молотова – Риббентропа
В 30-е годы Молотов и как член Политбюро, и как председатель СНК должен был заниматься различными вопросами внешней политики. Он далеко не всегда был согласен с мнением и предложениями наркома иностранных дел М. М. Литвинова. Об отношениях Молотова и Литвинова бывший ответственный сотрудник НКИД Е. А. Гнедин свидетельствует:
«В американской книге Поупа “Литвинов” высказано совершенно нелепое предположение, будто Литвинов сам предложил в качестве своего преемника на пост наркома “своего друга” Молотова. Хотя Литвинов нам никогда не говорил о своих отношениях с Молотовым, все же было известно, что отношения плохие. Литвинов не мог уважать ограниченного интригана и пособника террора Молотова. Тот, в свою очередь, явно не любил Литвинова, единственного наркома, сохранившего самостоятельность и чувство достоинства. Неприязнь председателя Совнаркома к наркому иностранных дел, между прочим, сказывалась на положении центрального дипломатического аппарата. Молодые карьеристы жаловались, что ставки в НКИД ниже, чем на соответствующих должностях в других наркоматах»13.
В мае 1939 года Литвинов был смещен с поста наркома и заменен Молотовым, который оставался также главой советского правительства. В окружении Сталина Молотов считался сторонником сближения между СССР и Германией. Еще в 1937 году торгпред СССР в Германии Д. В. Канделаки вел переговоры от имени Сталина и Молотова с советником Гитлера министром Шахтом об улучшении политических и экономических отношений между Германией и СССР. Эти переговоры велись в обход наркомата иностранных дел. Поэтому назначение Молотова наркомом иностранных дел было воспринято как приглашение Германии к переговорам. Для западных демократий решение Сталина сместить Литвинова оказалось полной неожиданностью. Как вспоминал позднее посол США в Москве Ч. Болен: «…Мы в посольстве плохо понимали, что происходит. Британский посол Вильям Сиде рассказывал нам, что разговаривал с Литвиновым за несколько часов до сообщения о его смещении и не заметил никаких намеков на предстоящую перестановку. Такого же мнения были и другие работники дипкорпуса»14.
Ответственный сотрудник НКИД А. Рощин описывал недавно обстановку, которая сложилась в наркомате после смещения Литвинова:
«На другой день после сообщения о назначении В. М. Молотова наркомом иностранных дел… мне позвонили и предложили срочно прибыть в наркомат. Когда я приехал, в приемной наркома уже находились заведующие отделами и начальники управлений, члены парткома. Все настороженно ждали вызова в кабинет, где заседала правительственная комиссия по передаче дел прежнего наркома вновь назначенному…
Вторым в кабинет наркома вызвали меня. За столом для заседаний сидели Г. М. Маленков, В. М. Молотов, М. М. Литвинов, Л. П. Берия, В. Г. Деканозов. Маленков был одет в защитного цвета гимнастерку с широким ремнем военного типа. Литвинов был в синем кителе, в котором он обычно работал в НКИД. Молотов и Берия были в гражданских костюмах, а Деканозов, только что назначенный замнаркома иностранных дел, был в форме офицера госбезопасности. Литвинов представил меня членам комиссии.
Мне стали задавать вопросы. Наибольшую активность при этом проявил Берия. Молотов и Литвинов в основном молчали. Маленков ходил по кабинету, засунув руки за пояс, изредка спрашивая. Деканозов, видимо, чувствовал себя неловко в столь именитой компании руководящих деятелей страны. Он смотрел немигающими глазами и молчал.
К вопросам, которые задавал мне Берия, приходилось быть особенно внимательным…
Впоследствии выявились причины смещения М. М. Литвинова…
В. М. Молотов говорил на собрании НКИД в июле 1939 года: “Товарищ Литвинов не обеспечил проведение партийной линии, линии ЦК ВКП(б) в наркомате. Неверно определять прежний НКИД как не большевистский наркомат… но в вопросе о подборе и воспитании кадров НКИД не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и Советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в НКИД”»15.
Еще в 1937–1938 годах жертвами массовых репрессий и террора стали многие дипломаты, служащие посольства, работники Наркомата иностранных дел. Эти аресты стали затихать в первые месяцы 1939 года. Однако, как только Литвинов был смещен со своего поста и главой НКИД был назначен Молотов, репрессии возобновились с новой силой. Решение о смещении Литвинова было объявлено 3 мая 1939 года, а уже 4 мая была арестована группа ближайших его сотрудников, включая П. С. Назарова, работавшего секретарем Литвинова. Выступая на партийном собрании НКИД в июне 1939 года, Молотов заявил, что Назаров оказался итальянским шпионом. Излишне говорить, что все эти сотрудники НКИД в 50-е годы были реабилитированы16. Среди арестованных был и заведующий отделом печати НКИД Е. А. Гнедин. Из тюрьмы на Лубянке он написал большое заявление на имя Молотова. В воспоминаниях Гнедина можно прочесть: «Неловко признаться, но я тогда еще не потерял надежды, что обращение к председателю Совнаркома, составленное в решительной форме, может положительно отразиться на исходе следствия. Я не ожидал, что Молотов сам вмешается в ход дела, но думал, что во всяком случае заявления из тюрьмы где-то регистрируются, а может быть, и учитываются. Позднее я понял, что наши жалобы и заявления из тюрем и лагерей не играли никакой роли. Уже вернувшись в Москву, я узнал от бывшего работника секретариата Молотова, что тот не только не отзывался на заявления невинных репрессированных людей, не только не читал эти заявления, но приказал не включать заявления репрессированных в реестр поступивших бумаг. Мы были списаны в расход, а наши заявления о нашей невиновности списывались в макулатуру»17.
Из резолюции собрания в НКИД от 23 июля 1939 года: «Только с приходом нового руководства во главе с товарищем Молотовым в наркомате начал наводиться большевистский порядок. За этот короткий промежуток времени проделана огромная работа по очищению НКИД от негодных, сомнительных и враждебных элементов»18.
Узнав о смещении Литвинова, Германия не заставила себя ждать, и Гитлер немедленно дал инструкции германскому послу Шуленбургу «прощупать» настроения в Москве. Вскоре по инициативе немецкой стороны Вернер фон Шуленбург встретился с Молотовым и его заместителем В. Потемкиным. Посол Германии известил Молотова о готовности Гитлера изменить свое отношение к Советскому Союзу и просил советское правительство рассмотреть возможность начать новый цикл германо-советских переговоров. Молотов ответил уклончиво и заявил, что советской стороне необходимо время, чтобы обдумать предложения Берлина. Со своей стороны он поставил перед Шуленбургом ряд вопросов, например, об отказе Германии поддерживать японские притязания на Дальнем Востоке. Над этим должны были думать Гитлер и Риббентроп. Разумеется, контакты между СССР и Германией были в центре внимания всех иностранных дипломатов в Москве. Тогдашний посол США Болен писал позднее в своей книге «Свидетель истории»:
«Дипломатический корпус в Москве напоминал жужжащий улей – все обсуждали, в каком направлении будут развиваться события. Опасность предстоящего советско-германского сговора видели не все. Были такие, кто считал, что цель всех этих демаршей Молотова состояла в том, чтобы оказать давление на англичан и французов и добиться от них недвусмысленного обещания защищать советскую западную границу. Другие же были уверены, что Сталин на самом деле стремится к сближению с Германией»19.
Эту уверенность разделял тогда и сам Ч. Болен, у которого в 1939 году был верный и близкий к послу Шуленбургу осведомитель.
Июнь 1939 года не ознаменовался, однако, никакими важными событиями и переговорами в Москве, хотя тайная подготовка к ним велась и в Москве, и в Берлине.
В разгаре лета 1939 года в Ленинград морем прибыли наконец британская и французская делегации для обсуждения в Москве вопроса об оборонительном пакте. Эту англо-французскую делегацию возглавляли французский генерал и престарелый английский адмирал, у которых не было достаточно больших полномочий. Сталин поручил вести с ними переговоры наркому обороны К. Е. Ворошилову. Даже Ч. Болен отмечает, что ни состав этих делегаций, ни их долгий морской путь в СССР не свидетельствовали о серьезных намерениях Англии и Франции в этих переговорах. Между тем как раз в июле активизировались переговоры Молотова и Шуленбурга, и при взаимном желании сторон изменить отношения на этих переговорах отпадали одна за другой накопившиеся трудные проблемы. В начале августа Ч. Болен известил свое правительство, что, по данным его осведомителя, СССР и Германия вплотную приблизились к соглашению. Американское правительство сообщило об этом правительствам Англии и Франции, но это не повлияло на их позиции и инструкции, которые они дали своим делегациям в Москве. Впрочем, и Болен ошибся в предположении, что переговоры СССР и Германии будут продолжаться еще два-три месяца. Сомнения Сталина и Гитлера развеялись к 19 августа, и было объявлено, что 23 августа Риббентроп прибудет в Москву. Болен свидетельствует:
«После шести лет официально проповедуемой вражды к Гитлеру и нацизму такой поворот событий в глазах многих был подобен землетрясению. Возникшее замешательство отразилось далее на самой церемонии приема Риббентропа в Москве. У русских не было нацистских флагов. Наконец их достали – флаги с изображением свастики – на студии “Мосфильм”, где снимались антифашистские фильмы. Советский оркестр спешно разучил нацистский гимн. Этот гимн был сыгран вместе с “Интернационалом” в аэропорту, куда приземлился Риббентроп. После короткой церемонии Риббентропа увезли в Кремль, где немедленно начались переговоры. В два часа ночи был подписан советско-германский пакт о ненападении»20.
Переговоры вели лично Сталин и Молотов, не думая советоваться с остальными членами Политбюро. Не поставили в известность даже Ворошилова, который еще вел переговоры с англо-французской делегацией.
От Советского Союза договор был подписан, как известно, Молотовым, и поэтому он получил неофициальное название «пакт Молотова – Риббентропа». К этому договору Молотов и Риббентроп подписали секретные протоколы. В одном из них территория Литвы объявлялась сферой влияния СССР. Одновременно были оформлены довольно поспешно и некоторые другие секретные соглашения о разделе «сфер влияния» в Восточной Европе и в Прибалтике. Их оригиналы в советских дипломатических архивах не сохранились, и можно предположить, что после начала войны они были уничтожены. Однако практика советско-германских отношений в 1939-м – начале 1941 года, несомненно, базировалась на официально подписанных соглашениях. В Бонне оригиналов также до сих пор не обнаружено, но имеются фотокопии, которые признаются всеми западными историками за копии подлинных соглашений. На первом Съезде народных депутатов СССР в Москве в мае-июне 1989 года М. С. Горбачев сообщил, что германский канцлер Г. Коль передал эти копии советскому правительству. Поэтому Съезд народных депутатов образовал специальную комиссию по изучению всего комплекса вопросов, связанных с советско-германскими отношениями 1939–1940 годов.
На втором Съезде народных депутатов СССР по докладу комиссии было принято постановление «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года», где говорится, что договор заключался в критической международной ситуации и имел одной из целей отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны. Что касается секретных протоколов, подписанных с Германией в 1939–1941 годах, то съезд осудил факт их подписания и констатировал, что они были отходом от ленинских принципов советской внешней политики. «Переговоры с Германией по секретным протоколам, – сказано в постановлении, – велись Сталиным и Молотовым втайне от советского народа, ЦК ВКП(б) и всей партии, Верховного Совета и Правительства СССР»21.
31 августа 1939 года на внеочередной сессии Верховного Совета СССР Молотов сделал доклад о неожиданном для всех договоре. Сессия единогласно одобрила договор, а уже следующий день – 1 сентября – стал днем начала Второй мировой войны. Германия напала на Польшу, а еще через день Англия и Франция объявили войну Германии.
Из речи того же Молотова 17 сентября по радио советские люди узнали о вступлении Красной Армии на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. В этой речи Молотов прямо заявил о «внутренней несостоятельности и явной недееспособности польского государства».
28 сентября 1939 года Молотов подписал еще один договор с Германией – «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией».
Для ратификации нового договора в Москве было решено снова созвать сессию Верховного совета СССР. 31 октября Молотов сделал доклад на этой сессии. Два положения из него следовало бы напомнить. Так, например, говоря о нацистской и фашистской идеологии, Молотов сказал:
«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”…»22
Молотов издевался над Англией и Францией, которые заявили, что цель объявленной ими войны – «уничтожение гитлеризма». Конечно, уже через два года эти слова были полностью забыты, так как и Советскому Союзу пришлось вести не только Отечественную войну, но и войну за уничтожение гитлеризма и фашизма – эта цель была прямо провозглашена Сталиным. В другой части своего доклада Молотов сказал: «Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей»23.
Эти высказывания Молотова, оскорбительные для чести и достоинства польского народа, героически сражавшегося и в сентябре 1939 года, и на протяжении всей Второй мировой войны против гитлеровского нападения и оккупационного режима, еще долго отравляли атмосферу дружбы между Польшей и СССР.
9 сентября 1939 года через германского посла в СССР Шуленбурга Молотов передал свои личные поздравления германскому правительству по случаю вступления немецких войск в столицу Польши Варшаву. Когда в апреле 1940 года в Москву пришла весть о вторжении германских войск в Норвегию и Данию, Молотов направил Шуленбургу послание с выражением понимания и пожеланием успехов. Такое же письмо было получено германским посольством при вторжении немецких войск в Бельгию, Голландию и Люксембург, начавшемся в мае 1940 года. Именно Молотов вел еще осенью 1939 года переговоры с финским правительством об обмене части советской территории в Карелии на Карельский перешеек и часть финских земель близ Ленинграда. Переговоры не принесли успеха, и Молотов потерял терпение. 3 ноября, прервав переговоры, он в угрожающей форме заявил финской делегации: «Мы, гражданские люди, не достигли никакого прогресса. Теперь будет предоставлено слово солдатам».
Фашистская Германия не слишком заботилась о точном соблюдении всех пунктов заключенных с СССР договоров и соглашений. Немецкие войска появились в Финляндии и Румынии. Это вызывало беспокойство в СССР, и осенью 1940 года Сталин направил Молотова для переговоров в Берлин. Он был единственным из советских политических лидеров, кому выпала сомнительная честь пожимать в рейхсканцелярии руку Гитлеру. Однако переговоры в Берлине ни к чему не привели. Гитлер отказался обсуждать проблемы, которые особенно волновали советское руководство. Он предложил вместо этого провести переговоры о присоединении СССР к «антикоминтерновскому пакту» и о разделе Британской империи. Молотов вернулся в Москву, ничего не добившись. Впрочем, вслед ему посол СССР в Берлине представил в Кремль специальный доклад о разного рода событиях и слухах, ходивших в Берлине после отъезда Молотова. В этом докладе была и такая подхалимская фраза: «Гитлеру очень понравился товарищ Молотов».
Через дипломатические каналы Молотов также получал важные сведения, которые говорили о подготовке Германией нападения на СССР. Но новый нарком иностранных дел игнорировал эти данные, опасаясь вызвать раздражение Сталина. Когда уже после нападения Германии посол Шуленбург, вызванный в Кремль к Молотову, передал ему формальное объявление войны, Молотов смог произнести лишь жалкую фразу: «Чем мы это заслужили?»
