Kitabı oku: «Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем», sayfa 2

25 июня

Ко вчерашнему возвращаясь. Парадокс. Меня встревожило, что кто-то на телефоне, и вместе с тем ничуть не смущает (по крайней мере теперь) открытость для третьих лиц самого моего интимного. Самого.

Очевидно, телефон – это общечеловеческое; когда третий на проводе – не понравится никому.

А в случае с ЭТИМ? В случае с ЭТИМ – исключительный случай. Только мое. Никакая бы женщина так не стала. И не смогла. Ибо: я, во-первых, порочная, порочная от природы (знаю точно теперь), и, во-вторых – растормошенная.

Черт! Как они меня растормошили! Мало, что не стесняюсь, но жду и хочу. Идиотка.

26 июня

Лаская, называет меня сумасшедшей (перед самой отключкой). Почему – не задумывалась никогда.

Вечером вышли на набережную. Прошел дождь, было славно, свежо, люблю²⁰. Я спросила. Он произнес:

– Ты и есть сумасшедшая. (Поцелуй.)

Боюсь, это не шутка.

2 июля

Принимали меня на третьем этаже, в помещении парткома.

Подвели, открыли дверь, впустили – несколько человек за длинным столом.

Зачитывают мое заявление. Я молчу. Зачитывают рекомендации. Сам генерал, оказывается, рекомендовал (я и не знала). Молчу. Встает кто-то из отдела, говорит, что я «достойна во всех отношениях» и «в виду особых заслуг» следовало бы принять без кандидатского срока²¹. «Ну, есть Устав у нас, – отвечает председательствующий, – торопиться некуда. А давайте-ка я вам вопрос задам, Елена Викторовна». – И задает:

– Что такое демократический централизм?

Отвечаю:

– Это выборность снизу доверху и отчетность сверху донизу.

Все. Опять молчу. Они ждут.

– А еще?

Один – краснощекий такой – подсказывает²²:

– Подчинение меньшинства…

– Большинству, – продолжаю.

Общий восторг.

Голосуют за.

Единогласно!

Меня все поздравляют.

4 июля

День независимости США.

Пишу американской шариковой ручкой, подарок генерала: колпачок – в звездочку, остальное – в полоску. Вся светится.

7 июля

Итак, я не должна путать страны. Лесото с Лаосом. Бурунди с Брунеем. Бахрейн с Барбадосом… Нет, это интересно – я могу подолгу рассматривать карты, изучать морские пути… Со столицами хуже, конечно… Какая-нибудь Доха (или Дóха? – атласы хоть и служебные, а ударений нет)… где-то в Катаре, который вот-вот получит долгожданную независимость…

С политиками еще хуже. Бен Али ат-Тани, катарский эмир. Еле запомнила. Не знаю, может, это шутка Володина, только он утверждает, будто я ему предрекла скорое свержение – бен Али ат-Тани этому²³. Не знаю, не помню. Могла ли такое? Бен Али ат-Тани… Если так… ничего не поделаешь, бен Али ат-Тани, 560 миллионов – или сколько же там? – забыла! – тонн этой нефти.

Бен Али ат-Тани.

Каррисоса²⁴.

Муньянеза²⁵.

Лучше борщ приготовлю. Зачем не идешь?

10 июля

Возили к себе. Подключали проводки, смотрели приборы. Были новенькие. Одного звали Саша – сказал, аспирант.

Заполнила карту по клеточкам. Давление хорошее, показатели в норме. Тем не менее укололи – для профилактики. В. Д.²⁶ настаивает на стационаре. Я запротестовала. Сколько можно! Почему же вы тогда до конца не исследовали? Смеется: говорит, я неисчерпаема.

Обещают, что рентгена больше не будет. И что там будет на самом деле не госпиталь, а дом отдыха. И что со мной будет муж. И что не дом отдыха, а дворец.

В коридоре встретила Е. Е. Он обнял меня за плечи и отвел к окну. Я, видите ли, должна получить серьезное образование²⁷. Это, значит, в моих интересах. Хотят направить меня в Высшую партийную школу. Экзамены сдавать не нужно. Занятия в сентябре.

Я набралась наглости и спросила, будет ли у меня когда-нибудь отпуск.

Он даже удивился как будто:

– А вы разве устали?

– Устала, – говорю, – и, кроме того, существует законодательство…

– Это да, это конечно… Почему бы вам не съездить на юг с мужем?.. Вот только пусть Брежнев посетит Югославию…²⁸ Это где-то в конце сентября… Или нет! Ведь будет же встреча в Крыму!

– С кем?

– С Вилли Брандтом²⁹. Вот и поедете.

Я тут же на В. Д. наябедничала: задумал упечь.

Сказал твердо:

– Не хотите – не упекут.

(А ученых он, по-моему, недолюбливает.)

– Еще, Елена Викторовна, на что жалуетесь?

Отвечала:

– На скуку.

11 июля

Володька пришел раздраженный:

– Знай, что и кому говоришь.

Ему, оказывается, был нагоняй за то, что жена скучает. Допросили с пристрастием. Выяснили, что в театр не ходит (и жену соответственно не водит) и даже не знает, где находится Театр Ермоловой³⁰. В кино мы тоже ходили последний раз месяца три назад. И ни разу вместе – в Третьяковскую галерею.

Теперь он обязан обсуждать со мной прочитанные книги и не пропустить в конце года Расула Гамзатова, чья повесть³¹ появится в «Новом мире».

Мне стало очень весело. Он был такой удрученный. – Хочешь, я тебя полюблю? Только – без! (Несанкционированно!)

И полюбила.

Не все же для них.

И было ему хорошо, а мне нормально.

Я почему-то не.

Тревожный симптом³².

16 июля

Ну вот, другим тоже попало.

Сегодня день отдыха.

Хочу в деревню.

17 июля

Бывает, хочется топнуть ногой: хватит! уходи отсюда!.. Сломать что-нибудь, разбить!.. А иногда – нежность необыкновенная. Хуже кошки. Люблю, люблю до безумия.

С другим не стала бы, не смогла бы.

С другим бы ЭТОГО не получилось³³.

21 июля

Спит. А мне не уснуть. Чувствую себя виноватой и какой-то ущербной. Не получилось. Получилось не так, как нам хотелось. Если узнают начальники, ему попадет. Но никто не узнает. Он ведь сам захотел, и я очень хотела. Без политики, экономики, международных отношений и без шпионов…³⁴ Очень хотела. А вышло холодно. Не так. Без ЭТОГО. «Ты разве не…» – «Нет, почему же…» Он поверил. И спит. А мне одиноко. И страшно.

24 июля

Меня хотят привлечь к исследовательской работе – в качестве консультанта. Или инструктора.

– Извините, – сказала я, – но для меня это слишком личное, разве вы не понимаете?.. Слишком личное и слишком интимное, чтобы еще кого-нибудь консультировать.

Нет, они как раз понимают. По-своему.

Обещают быть деликатными и тревожить лишь в исключительных случаях. Как в данном. А в данном случае у них набор. Формируется группа. Из девочек.

Ну что ж, насколько я понимаю, опять будут искать вроде меня.

Хорошо, если найдут.

Так ведь не найдут – уверена.

От меня же требуется негласное (и незримое) присутствие на собеседовании (за ширмой). И чтобы я потом сказала о каждой – не чувствую ли чего-нибудь такого, что только одна я и могу почувствовать.

Очень мне это не нравится. Отказываюсь, но они нажимают. Не знаю, как отвертеться.

…………………………………………………………

Только что.

Спросил, что я пишу. (Проснулся.)

Ответила, что конспект.

– «Как нам реорганизовать Рабкрин»³⁵.

– Охота тебе, – сказал и уснул.

Ставь точку.

26 июля

Все-таки поучаствовала. Сидела за ширмой, как дура, и слушала их откровения. Иными словами, подслушивала.

Вообще-то противно.

Но, объясняют, такие беседы должны протекать один на один, третий лишний (это я), третий будет сковывать испытуемую. Значит, необходимо спрятаться³⁶.

Оказывается, у каждой из них спрашивали, каким они предпочитают увидеть специалиста – мужчиной или женщиной? – и все предпочитали общение с женщиной, лишь одна с мужчиной, но с ней, к счастью, обошлись без меня.

В основном молоденькие, но были и за тридцать³⁷.

Опытными себя считают. Все. Это очень трогательно. Пускай.

Любовь Яковлевна³⁸ – сама доброжелательность – их легко раскручивала.

Да они и не думали ничего скрывать. Зря пряталась. Сидела бы рядом, ничего бы не изменилось.

Хотя нет. Рядом еще хуже. Не мое это все, не смогла бы в открытую – неловко. Ну что же со мной поделать, если до сих пор – неловко?

– Итак, вы ощущаете биения, подобные ударам пульса?.. Интенсивность ощущений достигает до шоковой?.. И… пожалуйста, поподробнее… вы громко кричите, не так ли?

Не знаю, по какому принципу их отбирали. По-моему, по этому: «громко кричите».

Охотно рассказывали.

Интересовались, в чем суть эксперимента. Сами не знают, на что подписываются.

Любовь Яковлевна им говорила:

– Увидите. Вам понравится.

Ну что я могла посоветовать? Ничего. Так потом и сказала, что ничего «родственного» ни с кем из них не нахожу. А если что-нибудь и есть специфически общее, ума не приложу, в чем оно должно проявиться. Бабы как бабы. Только пораскрепощеннее, что ли, чем я раньше была.

– Это верно, – согласилась Любовь Яковлевна. – Мы ведь провели с ними большую подготовительную работу.

Говорят, она в звании полковника.

Еще говорят, она владеет гипнозом³⁹.

Но лично мне рядом с ней не очень уютно. Она, по-моему, сама это чувствует.

………………………………………………………….

Рассказала Володьке. Ему не понравилось.

– А не надо было соглашаться. И не связывайся больше, а то сядут и поедут на тебе, вот увидишь. Это их проблемы, их работа, пускай ищут, исследуют, экспериментируют, только ты тут при чем? Это же другое подразделение. Другой профиль. У них свои обязательства. У тебя – свои. И у меня с тобой. Так что не ломай голову. Я пожалуюсь генералу.

Жалобщик такой!..

Беда, что сам генерал как раз и подстраивает. Но ведь действительно нельзя же на мне одной всю воду возить?

Спросила Володьку, а кто отбирал девушек?

– Есть люди. Да ты одного сама знаешь⁴⁰, – но не назвал кого.

– Уж не тебя ли? – спросила я, любопытствуя. – А ты? Ты не принимал участие?

Володька засмеялся:

– Глупая. Я с тобой с одной еле справляюсь.

И добавил:

– Они не москвички⁴¹.

29 июля

Сегодня со мной побеседовали. Спрашивали, не ищет ли кто знакомства из посторонних.

Думаю, они это лучше меня знают.

– Нет, – сказала, – не ищет.

Зашел, кстати, и о телефоне разговор. Все верно. Объяснили:

– Это же в ваших интересах.

1 августа

А все-таки наша квартира напоминает бордель.

Надо все поменять, переставить…

3 августа

– Что же вы, Елена Викторовна, сны нам свои не рассказываете?

Вот гад, думаю, опять заложил.

– Ой, – говорю, – такая ерунда, даже повторять стыдно.

Дурочкой прикинулась.

Нет – не пройдет – хотят послушать.

– Да я позабыла уже.

Нет – не пройдет – надо вспомнить.

– И никаких деталей не опускайте.

Пришлось рассказывать.

Слушали очень внимательно. Задавали вопросы. Идиоткой себя ощущала. Да что же это такое в самом деле! Мне уже и сны мои собственные не принадлежат?

Вечером дома устроила Володьке нагоняй. Сказала, что больше никогда ничего не буду рассказывать. Если такой. Он дурачился, извинялся.

Потом полез со своим⁴².

На него даже сердиться нельзя. Не могу сердиться.

Люблю.

………………………………………………………….

А сон был вот каким.

После дежурной маразмени, которая уже к моменту допроса⁴³, к счастью, забылась – так что вся экспозиция восстановлению не подлежит, – пригрезилось мне нечто гадкое, причем предельно натуралистично. Внезапно ощущаю у себя под языком какое-то неудобство: что-то инородное там, вроде волосины, – мешает. Начинаю языком ворочать – никак не подхватить. Запускаю пальцы: нашла, зажала, тащить начинаю – вытаскивать. А эта дрянь – вроде волосины – вылезает у меня из живого, из-под языка (из-под языка – справа). И я ее тащу, тащу, тащу, а она утолщается, твердеет, становится как леска рыболовная, и ей конца нет – и вдруг обрывается. Я в ужасе. Что это? И тут кто-то из Отдела, кажется, Веденеев (вот лучше пускай его допросят⁴⁴, а я бы послушала!..) говорит с умным видом: «Ничего страшного. Это шизофренический штифт. Только надо было с корнем вытащить». И я настолько потрясена, что запоминаю, как это называется, – шизофренический штифт – почему штифт? – и сама повторяю: штифт, штифт, штифт – и хочу потом в словаре посмотреть, что же это такое – штифт, да еще шизофренический? И тут я ощущаю, что слева под языком у меня то же самое. И опять начинаю вытаскивать. И тут… Господи!.. Все, все, хватит. Не буду больше писать⁴⁵. Дневник идиотки. Дневник идиотки.

Шизофреничка. Параноик. Все!

Шандец.

Володька сказал, что это имеет отношение к моему здоровью, потому и доложил по начальству. («Проговорился».)

Но не имеет к политике. И на том спасибо.

Мой язык и все мое остальное суть собственность государства.

4 августа

Сегодня весь день дома одна. Володя утром в Отделе. Перечитала вчерашнее – за себя страшно. Что же со мной было вчера? С утра – на грани истерики. Только вечером разрядил. И то ненадолго.

Спать ложилась опять истеричкой.

А сегодня все по-другому. Солнечно. Радостно. Хочется петь. Хожу по квартире, как блаженная, – улыбаюсь. Босиком.

Уже трижды звонил, спрашивал: как?

– Володька, я тебя сильно-сильно люблю. (На третий сказала.)

Он ответил:

– Вот и хорошо.

И хорошо: пусть они знают (те, кто слушают).

………………………………………………………….

А сны дурные мне снятся редко (к слову сказать).

Больше – свежие, безмятежные.

Иногда дети снятся. Просто ребенок.

Мой. Один. Я знаю, что мой.

Но для них эта тема слишком болезненная.

Не надо дразнить гусей.

Молчу.

7 августа

Читала Юлиана Семенова⁴⁶ – от скуки.

Надо что-нибудь посерьезнее.

Про дельфийского оракула. Про Пифию. Про египетских жрецов и пр.

Очень любопытно про предсказания по внутренностям птиц, не помню, как называется⁴⁷.

15 августа

Я не знаю, чему его там учили по линии психологии, но он со мной делает все что хочет. Я целиком принадлежу ему. Целиком подчиняюсь ему. Я управляема им. Я его раба. Я хочу быть рабой. Рабыней. Я счастлива быть рабыней. Я счастлива и боюсь потерять⁴⁸.

26 августа

Кажется, поедем в Крым⁴⁹.

Крым – моя любовь.

Засиделась. Пора.

Намекнули, что побуду (для пользы дела) около Бр. Отчего ж не побыть: импозантный мужчина⁵⁰.

Крым – это здорово.

И тетку⁵¹ тоже наконец навещу.

Володька рад, что я рада.

5 сентября

Принимала благодарность за Берлинскую стену⁵².

Генерал расцеловал весьма неформально.

– А помните, как мы с вами начинали полтора года назад?⁵³

Не помню. Я и тогда не помнила. Не понимала, чего от меня добиваются. Да им и не надо мое понимание.

Без понимания легче.

6 сентября

Я как та не умеющая читать машинистка – для переписи секретных документов.

Сама не знаю, что знаю. По-моему, ничего.

7 сентября

Крайне любопытное, невероятное и, если подумать, все же закономерное происшествие. Я уже отошла, успокоилась. Было над чем подумать.

Итак, по порядку.

Я поздно проснулась. Около одиннадцати. Разбудил телефон. Володька: он, по-видимому, сегодня задержится, его загружают делами. В начале второго еще звонок. Теперь генерал. Спрашивает, как мое настроение, не скучаю ли я и т. п. Просит через десять минут выйти на улицу, он будет на машине около нашего подъезда.

Выхожу. Стоит «Волга». Вижу: сидит сам за рулем. Глазам не верю. Сам! Не зная, что и подумать, сажусь в машину – приглашаемая. Мерси. Видите ли, он меня хочет свозить на Ленинские горы – показать Москву, словно я этой Москвы никогда не видела.

Ну, едем. На Ленинские. Разговариваем. О чем говорим? О погоде. А погода и верно – блеск! Бабье лето, тепло, солнышко сияет, генерал мой вдруг начинает мурлыкать: «Бабье лето, бабье лето…» – из репертуара Высоцкого. Я уже на него начинаю коситься: не подшофе ли? Что-то слишком возбужден как будто. Или что-нибудь, может, случилось…

Приезжаем. Остановились. Но из машины так и не вышли. Посмотреть на Москву…

Потому что товарищ генерал, как только остановил машину, взял и положил, недолго думая (хотя, может, и долго – не знаю), свою руку на мое колено. И сказал томным голосом:

– Леночка…

Я оцепенела от неожиданности.

Вряд ли я оцепенела поощряюще, но он не стал терять зря время и, воспользовавшись моим оцепенением, сообщил своей ладони известного рода динамику.

Тут уже я пришла в себя и твердым движением отстранила его дерзкую руку.

– Евгений Евгеньевич! Как вам не совестно! И еще в рабочее время! – сказала я первое, что пришло мне в голову, и, конечно же, не самое уместное и не самое удачное.

Он тут же ухватился за «рабочее время», как за соломинку утопающий.

– Леночка, вы только скажите… я готов в любое время… я готов, как вы скажете…

– Немедленно отвезите меня домой!

Провинившаяся ладонь уже спряталась куда-то под мышку, сам он съежился, как подросток нашкодивший.

И тут я слышу примерно такую речь:

– А вам бы, Елена Викторовна, было бы приятнее… если бы я не по любви, не по влечению… а по долгу службы?.. приятнее, да?.. Ну а если я как раз при исполнении?.. что вы скажете?.. нет?.. То, что любите мужа, это мне даже очень известно… и вашей верностью я восторгаюсь… ну, а если, подумайте сами, если такие вопросы имеются… такой, понимаете, важности… что их надо не так, а вот так, по-особому… на самом высоком, понимаете, уровне… на вашем, понимаете, и на моем?.. Вы ответьте, Елена Викторовна, я вам не нравлюсь?

– Сами не слышите, что говорите, – сказала я строго. – Немедленно отвезите меня домой!

Он завел машину.

Повез.

Сначала что-то еще лепетал несуразное, но, так как я сурово молчала, в итоге тоже умолк.

Уже около дома сказал:

– Елена Викторовна, нам с вами вместе работать. Ответьте, вы не сердитесь на меня?

Я ответила:

– Нет.

И пожелала:

– Всего доброго.

На том и расстались.

Сейчас девять. Начинаются новости. Володьки еще нет. Его хорошо загрузили. Браво, товарищ генерал. С большим запасом. Вы мне начинаете нравиться. Нет, я не сержусь. Даже как-то смешно. Не волнуйтесь, мужу не скажу ни слова. Не хочу вешать на него ваши проблемы⁵⁴.

10 сентября

Горло першит. Насморк. Т – 37,7. Похоже, заболеваю. Как бы Крым не накрылся.

11 сентября

Накрылся Крым.

Обычная простуда, но будут госпитализировать. «Чтобы не было осложнений». – В Центральную. – На время отсутствия мужа. – Изолируют, одним словом.

Это все очень забавно. Похоже, они нашли повод меня дообследовать.

А Володька-то в самом деле поедет один.

Зачем же один? Что он там без меня? Смешно.

Да! Было еще!

– А что, – спросила, – генерал тоже поедет?

– А как же.

– Ну, Володька, смотри, поведет тебя, вот увидишь, по девочкам.

Засмеялся. Не понял.

12 сентября

Итак, дело сделано. Меня заточили. Знакомое место. Отдыхай и принимай витамины.

Я сразу сказала – никаких процедур – как в прошлом году, такого не будет. Без этого. Простуда – значит простуда! И только.

Как будто согласны. А сами ходят довольные: попалась, голубушка!.. В белых своих накрахмаленных халатах…

Угодливы, предупредительны, уступчивы.

Евнухи.

А я жена султана – наилюбимейшая. Последняя и единственная. «Жил-был султан. Он обанкротился. У него осталась одна жена и триста шестьдесят пять евнухов»⁵⁵. – Про нас, милый.

Виноград. Фрукты. На обед – что-то диковинное.

Сам султан – Володька мой ненаглядный – тоже к обеду пожаловал, навестил. И ему дали порцию. С научно обоснованным содержанием железа. Вкушали вдвоем – за столиком больничным, напротив того самого алькова – того, где в прошлом году мы так ловко проработали с ним американцев. Ух. Хоть и не помню ничего, а вспоминаю – дыхание перехватывает.

А он ест. Он уже там. Весь в Крыму.

– Что же ты, мой муж дорогой, так меня сдал легко. Вон моча моя уже по рукам пошла. Анализируют.

– Не болей, – говорит. – Впредь не простужайся. Я не виноват. Я поделать ничего не могу. Такова мощь государственной машины.

Улетает вечером. Без меня. Мне-то перспектива Крыма (его) не слишком приятна. Фантазировать стала…

– Слушай, муж ты мой дорогой, ну а если такие способности у кого-нибудь еще обнаружатся, отвечай, тебя от меня заберут?

– Что за глупость говоришь? Кто меня может забрать?

– Партия и правительство. Не знаю кто. Руководство Программы. Еще кто-нибудь.

Шучу как бы. Место не лучшее для серьезного разговора. Но Володька уже сам завелся.

– Во-первых, если что, и без меня справятся. Я тут звено не главное. Вон уже сколько натренировано. На тренажерах… А во-вторых, ты у нас единственная, и я что-то не верю, что их поиск чем-нибудь увенчается…

– Это, конечно, приятно слышать, что я «у вас» единственная, но мне бы все-таки хотелось, чтобы ты сказал «у меня».

– Я и говорю, «у меня». Единственная. У меня. Ты.

– Однако, в Крым ты без меня собираешься.

– Так ведь я же в командировку.

– Без меня.

– Так ведь ты ж заболела.

– А с кем?

– Вот дура! Один! С кем же еще? Ни с кем! С группой специалистов. Там, кстати, ни одной бабы нет.

– Что же вы будете делать возле Брежнева с Брандтом, если нет ни одной бабы?

– А ты думаешь, это такое большое событие – Брежнев с Брандтом встречаются? Ну и что? Ничего особенного. У них уже все решено. Подпишут бумажки, вот и вся встреча.

– Зачем же меня тогда тоже хотели взять?

– Чтобы ты отдохнула. Вместе со мной.

– Вот уж в это я никогда не поверю. Я знаю наш Отдел. Им нужна подоплека. Подоплека событий.

– Подоплеку можно и здесь организовать, – показал на альков.

– Там легче. Там контрастнее.

– Лена, может, это и так. Но сказать всего я тебе не могу, и не мне тебе объяснять почему. Тем более здесь. Я сам многого не знаю. Жаль, конечно, что тебя не будет. Ну, не расстраивайся. В Париж-то мы точно вместе поедем.

Вот как?

Брежнев, оказывается, в ноябре собирается в Париж – к Помпиду. Для меня это новость. Полетит генерал, и возьмут нас в числе советников.

Париж так Париж. Стали спорить, как фамилия того инженера – Эйфель или Эффель?⁵⁶

Потом обсудили поля Елисейские. Володя утверждает, что это никакие не поля, а улица. Вроде улицы Горького.

Ему хочется отдохнуть от меня. Это естественно.

За последние года три мы не вместе первые дни будем. Ночи, вернее.

13 сентября

Скука – ужаснейшая…

14 сентября

Очень смешно, когда гинеколог прикидывается терапевтом. А сексолог – едва ли не священником.

Скука ужаснейшая.

У меня капризы, и они им потакают.

Кровь из вены – дала.

15 сентября

Есть тут таинственный автомат. Уж больно способный. А что до способа – то способ «самый (сказано) прогрессивный».

Я любопытна. Но не настолько.

16 сентября

Крым. Новости. «Встреча будет продолжена во второй половине дня».

Во второй половине дня у меня болел низ живота. Никому не сказала.

17 сентября

Энцефалограмма.

Вся голова в электродах, как в бигуди, а ты сидишь с умным видом и изумляешь их, а чем – самой не известно. Но – изумляются. Импульсами головного мозга.

Хуже всего, в этом учреждении даже поговорить не с кем. Пробовала читать – бросила. Скука. Ничего не хочу.

На первой полосе «Правды» – итоги встречи в Крыму.

А я ревнива.

Даже очень ревнива.

18 сентября

Может, меня опоили? Утром дали стакан какого-то сока, с витаминами – похожего на гранатовый. Зелье приворотное. К «самому прогрессивному»?

Я же сказала себе: не выйдет.

Алевтина Геннадиевна, просто Аля. Со вчерашнего дня мы с ней на ты, мой доктор-куратор и в некотором смысле………⁵⁷, поведала мне кое-что о себе.

С обезоруживающей откровенностью.

Обезоруженная ее откровенностью, я просматривала, сама не знаю зачем, графики, таблицы, диаграммы – в общем, результаты исследований ее, как она выразилась, естества, причем «самым прогрессивным способом».

Как бы Пастер, делающий сам себе прививку. Это она.

А для меня – пример трезвого отношения к делу. С их точки зрения. («Без предрассудков!»)

Вот и вышло⁵⁸: я о ней знаю едва ли не все, притом что и знать не хочу, а она обо мне и того не знает, что надо ей знать по долгу службы.

Я как бы обязана.

Работа у нее такая – исследовательская.

Аля замужем, любовника у нее нет, был три года назад санаторный с кем-то роман, все тогда и закончилось, а мужа она «любит и уважает», называет «хорошим» и «с тараканами в голове» и к сексу относится философски: личное не путает с интимным, последнее может и не быть личным – намек на мою ситуацию. Она меня старше лет на шесть, мы не были раньше знакомы, но я с ней на ты по ее предложению, хотя и схожусь очень плохо с людьми. На то и психолог, чтобы снять с меня что-то. Внутреннюю установку на –

«дистанцирование».

Это значит, ко всем у меня, кроме мужа, такое –

дистанцирование –

ко всем мужикам и не мужикам – ко всему, включая «самое прогрессивное».

Но ведь мой-то как раз дальше всех теперь, дальше некуда, как далеко. Никогда так далеко от меня не был. Не дистанцировался.

«А ты представляй, что ты это с ним. Или с другим. Твое право».

И:

«Как я».

И – датчики на голове.

А я не хочу. А я не согласна. Не выйдет. Как ты.

19 сентября

Завтра меня выпустят.

Доктор Аля рассказывала мне про своего «хорошего» – с тараканами в голове. Тяжелый случай. Сначала я думала, вызывает на откровенность, но потом поняла: ей и поговорить не с кем. Она говорила – я слушала.

Вечером пришел главный. Поцеловал руку, приветствуя.

– Благодарим вас, Елена Викторовна, за то, что вы согласились у нас побывать. Вы и представить себе не можете, как далеко за эти дни продвинулась наука.

Я улыбалась.

Он удалился довольный.

20 сентября

Провожали с цветами – после обеда. Володька приехал за мной на машине. Только что возвратился из Крыма. Загорелый. Красивый. Много купался.

– А еще? Еще что делал?

На Брежнева смотрел.

– А еще?

На Вилли Брандта.

Брежнев… Брандт… Солнечные ванны…

– Ну, ведь не за этим же ездил? Не только за этим?

– Я много работал… в основном над теорией…

– А не в основном?

– Гм, – он задумался.

– И с кем?

– То есть как?

– С кем ты работал, спрашиваю. Не в основном.

Он – мрачно:

– С ребятами.

Мне вдруг так стало обидно (мы уже домой приехали), так стало обидно за этот юлеж его, за то, что по капле выдавливаю, и за себя саму, дуру, на десять⁵⁹ дней запертую ни за что ни про что, – а он еще возьми и спроси:

– А ты?

В смысле: «С кем ты работала?»

Юмор такой.

Тут я и психанула. Да еще как.

Самой смешно сейчас вспоминать, что выкрикивала.

Про пояс верности. Взял бы да и надел!

Словом, отдохнула в стационаре, восстановила нервную систему.

Он испугался – про пояс верности. Действительно, при чем же тут пояс верности, спрашивается. Так и спросил – и вполне трезво. А ни при чем. И не обо мне речь. Просто очень уж это досадно: я даже в мыслях себе ни одного романа на стороне позволить не могу, ни-ни пофлиртовать с кем-нибудь… Даже в мыслях! Вот какая самодисциплина!.. Словно стержень внутри!.. Зачем? Почему? «С кем ты работала?» – С Автоматом! Вот с кем! А ты-то, ты-то с кем?

Ну, что делать – сорвалась. Он, вижу, испуган, а когда он пугается, меня еще хуже несет. Не буду вспоминать. Глупо, глупо все это.

А теперь – и смешно.

Мы не разговаривали до семи. Сидели в разных комнатах. Молчали. Я-то, конечно, знала, что он придет мириться. Когда почувствует «можно». Он и почувствовал. Пришел.

На цыпочках.

Мур-мур.

– Знаешь, – говорит, – тут такая история получается, ты только послушай меня, хорошо? Брежнев, он 22-го отправится в Югославию, понимаешь? С неофициальным визитом. В аэропорту его встретит Тито. Он хочет устроить эффектный прием: толпы ликующих, молодежь с флажками… В общем, они поедут по улицам Белграда в открытой машине. Оба. Будут руками махать. И кое-кто волнуется насчет безопасности. Хорошо бы исследовать.

Он произнес это так, словно хотел объясниться в любви.

Хотел, но не объяснился.

Мне стало жалко Брежнева.

Я сказала:

– Давай.

22 сентября

Ехали, махали руками. Югославский пионер преподнес Брежневу цветы⁶⁰.

24 сентября

Была обзорная лекция о положении на Африканском континенте. По закрытым источникам. Володя, когда ему вечером пересказывала, спросил, говорили ли нам что-нибудь про людоедов. Нет, не говорили. Я думала, он опять шутит.

– И про президента Центральной Африканской Республики⁶¹ ничего не сказали?

– Ничего не сказали.

– Вот, – сказал на это Володька, – мы ему центр материнства подарить хотим⁶², а ведь он младенцев этих сам ест.

– Как ест? – спросила я.

– Тебе лучше знать. Как ест.

Гадость какая.

Детей!..

26 сентября

Редкое явление в нашем доме – гость.

Наконец добралась до меня Галка-Моргалка, с которой мы не встречались лет, наверное, шесть.

Такая же большеротая, глазастая, но на шее морщины. Стареем.

Старшему ее уже одиннадцать лет, показывала фотографии. Кавалер. Серьезный такой. А младшему пять. Я, как взглянула, так и ахнула: ямочки на щечках. Стоит в шубешнике, в валенках (зима!), ушанка на бок, круглолицый, глазищи огромные и – ямочки на щечках. Зовут Рома. Роман…

Прилетела на конференцию – по своим полимерам. Уже три дня здесь. В ночь улетает.

– Что же ты раньше-то не зашла?

Говорит, некогда.

Все такая же впечатлительная. Поражается всему. Пост внизу ее ошарашил. Ну и квартира сама, и мебель, и пр.

Муж, объясняю (как мне и должно объяснять в таких случаях), работает советником в Министерстве внешней торговли. Сказала уважительно: «Ух ты!» – «внешняя торговля» всегда действует безотказно.

– Ну а ты-то чем занимаешься?

А чем я занимаюсь?

– Да так, помогаю мужу.

– Советами?

Почти в точку. Советами.

А она по-прежнему со своим Новожилом. Он у них инженер. Зарплата у него аж 170.

А моего она просто боится. Большой начальник. С брюшком. И с министерским портфелем.

Увидев фотографию, очень удивилась:

– Да он что у тебя, спортсмен?

– Есть немного. Спортсмен. Когда-то бегал на лыжах.

– А теперь?

– А теперь… – Чуть не сказала: «Спортивная акробатика». Но сказала: – Дзюдо.

Что тоже недалеко от истины.

За дзюдо еще больше зауважала.

Поражена холодильником, его содержимым. Я сдуру ляпнула какую-то пошлость, что, мол, не это главное в жизни. Она: «И это тоже». В смысле: для кого как. А я, значит, устроилась.

А я – значит – устроилась.

Выпили мы коньячку чуть-чуть, потом еще по чуть-чуть.

Поболтали.

Вспомнили, что еще помнили. И кого.

Еще по чуть-чуть.

Посмеялись, поплакали.

Знаю, что нельзя показывать спальню, – не удержалась.

Ну, тут просто – шок.

– А потолок зеркальный зачем?

– Муж, – отвечаю, – придумал.

– Для тебя?

– Для нас. Только ты не говори никому, хорошо? Понимаешь, излишества.

Она – с уважением:

– Никому не скажу.

И тут увидела шар тот дурацкий.

– Это что?

– Так, подарок… Римские штучки.

– Зачем?

– Медный… Прохладный…

– И что?

– Ничего. Когда муж утомляется… разгоряченный… ну, или я… можно руку на него положить… – Для чего?

Елки зеленые! «Для чего, для чего»! Для комфорту.

28 сентября

Выходной до тридцатого. Спасибо природе.

Злюсь. Ворчу. Наговорила грубостей. – Теперь каюсь. Была не права.

Ничего. Поймет. Должен сам понимать. Он понимает.

29 сентября

Согласно состоянию.

30 сентября

Вспомнила ту суматоху весеннюю. Всего-то задержка была – два дня каких-то, а как они все забегали, заволновались! Генерал едва не окочурился от переживаний. Еще бы.

Да и мой – тоже – увы!

А жаль.

1 ноября

Стукнуло в голову: как правильно – «дитя» или «дитё»?

У Ожегова «дитё» нет. «Дитя» есть⁶³.

3 ноября

Видела Веденеева. Едва узнала. Из него все соки высосали. И я знаю как. Сказала: «Не сгори на работе»⁶⁴.

5 ноября

У него было хорошее настроение. А я испортила. Решила спросить в лоб.

За ужином.

– Слушай, – сказала, – а не завести ли нам малыша?

Немая сцена. Окаменел с вилкой в руке. Столбняк.

– Что же, тебе это кажется чем-то противоестественным?