Kitabı oku: «Император из стали. Стальная империя», sayfa 2

Солдатские массы возликовали. Почтение к императору вознеслось до небес, а вот дисциплина, наоборот, снизилась. Рукоприкладство попало под запрет, сословная обособленность офицеров лишилась внешних атрибутов; стало быть, «командир больше не авторитет», подумали нижние чины и получили еще одно, адресованное лично к ним обращение. Император надеялся на сознательность защитников Родины и предупреждал, что нарушений воинской дисциплины и невыполнения приказов не потерпит, если будет надо – расстреляет нарушителей перед строем лично, но не унижая и даже называя их при этом исключительно по имени-отчеству. Офицерство вздохнуло с облегчением. Армия более или менее успокоилась, хотя какое тут спокойствие с такой масштабной реорганизацией, охватившей все структуры военного ведомства.

Войска срочно переходили на унифицированную трехзвенную структуру: три отделения – взвод, три взвода – рота, три роты – батальон, три батальона – полк, три полка – дивизия. Дивизии объединялись сразу в армиии. Корпус как боевая единица упразднялся. Всё хозяйственное, медицинское и продуктовое обеспечение передавалось в службы тыла. «Солдат должен учиться воевать, а не капусту солить!» – жёстко отреагировал император на попытки сослаться на старое, привычное артельное самообеспечение войск. Заместители командира по тылу со своими специалистами, задачами и инвентарем вводились в штат, начиная с батальонного уровня. То же касалось служб связи, медицины и саперов, имеющих нынче двойное подчинение – командиру, которому они были приданы, и собственному начальству, упирающемуся по вертикали в Генеральный штаб.

Войска повышали свою мобильность. Норма – одна лошадь на трех человек, шестьдесят повозок на полк – превратилась в головную боль для только что реорганизованного Управления тыла. Но меньше не получалось из-за требований мобильности. Самые активные тыловики уже яростно листали зарубежные журналы, осаждали участников китайского похода и африканеров с требованиями поделиться опытом и своими наблюдениями за снабжением иностранных армий.

Войска насыщались пулеметами. Точнее – пулемёт превращался в базовый элемент, вокруг которого формировалась тактика инфантерии. На каждое отделение – по «трещотке» Рощепея – Федорова, на каждый взвод – по станковой «швейной машинке» Браунинга – Токарева. В урну летели все ранее изданные генералом Драгомировым наставления. Вместо них в частях усиленно штудировали новые полевые уставы, написанные лично императором с учётом его опыта горьких поражений и громких побед в Великой Отечественной войне в той, прошлой, уже такой далекой жизни.

Труднее всего приходилось артиллеристам. На них обрушилось главное количество новаций. Их батареи усыхали с восьми орудий до четырех, но зато каждому пехотному батальону необходимо было придать батарею трехдюймовок, каждый полк требовалось снабдить батареей мортир, куда временно отрядили древние, как мамонт, шестидюймовки Круппа – Энгельгардта 1885 года, а каждой дивизии придать полк тяжелой гаубичной артиллерии, куда, опять же временно, определили шестидюймовую стодвадцатипудовую пушку. Теперь артиллеристы мучились с приспособлениями и таблицами стрельб с закрытых позиций, прицелами, лафетами, замками, откатниками и прочими арт-аксессуарами, позволяющими уменьшить вес орудий, повысить их скорострельность и эффективность.

Все эти бурления и пертурбации вместе со слушателями эхом доносились до мастерских ружейного полигона стрелковой школы. Поэтому все конструкторы, включая Браунинга, имели полное представление о происходящих переменах и их авторах, зная лично многих из тех, кто поднимался на пьедестал за наградами.

– Смотри, смотри! Наши идут! – радостно зашептал на ухо Рощепею Токарев. На награждение боевыми орденами вызывали казачек – жен и дочерей казаков, остановивших прорвавшийся на русский берег Амура китайский десант, защитивших станицы и продержавшихся до подхода регулярных войск⁵.

– Барышни, не стесняйтесь, – добродушно проворковал монарх, пытаясь ободрить оробевших казачек. – Вы не боялись чужих солдат, а тут все свои! Их не бояться, их воспитывать надо в уважении и почтении к таким очаровательным дамам. Подходите ближе, чтобы всем было видно, про кого писал Некрасов свои бессмертные строки. Надеюсь, у присутствующих нет сомнения в справедливости слов Николая Алексеевича? А нам, мужчинам, должно быть стыдно, что таким хрупким красавицам приходится коня на скаку останавливать и в горящую избу входить!

Взяв в руки орденские грамоты и посмотрев на совсем ещё юных девчонок, смущенно столпившихся на сцене, император вдруг отложил документы и начал аплодировать. Вслед за ним аплодисментами буквально взорвался весь зал, словно присутствующие находились не на торжественном мероприятии, а на премьере модного спектакля.

Рощепей посмотрел на Токарева. Хорунжий не отрывал глаз от сцены и пребывал ныне в таком же состоянии, как Яков, находясь у парадного входа при прохождении контрольного пункта.

– Горячие головы, – продолжал тем временем император церемонию, – стремясь к революционным переменам, предлагали полностью упразднить титулование как пережиток прошлого. Но, глядя в лица тех, кто собрался в этом зале, я подумал, что «их благородия» и «сиятельства» вполне можно оставить, только правильно научиться ими пользоваться. Например, наши герои, наши георгиевские кавалеры. Вот кого можно и нужно титуловать «ваше благородие», они это право заслужили в беспощадных рубках и под огнем неприятеля, ибо что может быть благороднее, чем подвиг самопожертвования за Отечество и «други своя»?

Зал притих, гадая, какой сюрприз приготовил император на этот раз. Месяц назад высочайшим указом было отменено наследование титулов, и высшее общество напряженно гадало, каким образом передать детям дворянское достоинство. И вот, кажется, что-то начало проясняться.

– Обращение «ваше благородие», по моему мнению, лучше всего подходит как прилагательное к военному ордену, как признательность окружающих за совершенный его носителем подвиг. Какая разница, какое происхождение было у Ивана Сусанина? Его поступок благороден и бескорыстен, поэтому такое и только такое титулование понятно и одобряемо. Я хочу, чтобы ко всем нашим героям, включая этих очаровательных дам, обращались с этим титулом, а принадлежность к капитулу георгиевских кавалеров производило их автоматически в личное дворянское достоинство.

Зал молчал. Понятно, что это очередная домашняя заготовка императора. В глазах потомственных дворян предложение монарха было безусловной ересью. Но они прекрасно понимали, кто будет двумя руками за такой подход. Это боевые обстрелянные ветераны, чей личный статус возрастал многократно и выделял их из серой сословной массы. А спорить с понюхавшими порох… «Да пусть делают что хотят!..»

– Кто такой граф? – развивал тем временем свою мысль император. – Изначально это просто грамотный человек в окружении суверена. Образование традиционно создаёт ореол света, поэтому – «сиятельство». Нам ничто не мешает привести форму в соответствие с содержанием и присваивать этот титул нашим учёным и учителям, которые действительно несут свет просвещения и двигают технический прогресс. Имеется мнение, что будет правильным присваивать титул графа с титулованием «ваше сиятельство» всем нашим сиятельным служителям науки, совершившим открытия или подготовившим достойных учеников на преподавательском поприще. Этого же титула должны быть удостоены те, кто, не жалея сил, строят сегодня школы и больницы, вытаскивают российских подданных из лап болезней и из мрака невежества. А сейчас позвольте вернуться к самой приятной миссии и вручить заслуженные боевые награды очаровательным сударыням. Забегая вперёд, сообщу, что у генерала Максимова есть предложение, от которого юным защитницам Отечества трудно будет отказаться…

Ad augusta per angusta!⁶

– Ну что, ваше сиятельство, – ехидно толкнул в бок Бриллинга Гриневецкий, когда гофмейстер объявил долгожданный перерыв и был осушен первый бокал шампанского. – Как титул будет сочетаться с вашей революционной деятельностью? Как вас будут величать социалисты? Товарищ граф?

Обычно горячий и скорый на острое словцо, Бриллинг на этот раз был непривычно задумчив и как будто полностью погружен в разглядывание первых в его жизни наград. Он сегодня стал двойным кавалером – ордена Ломоносова за заслуги в разработке общих проблем естествознания и ордена Кузьмы Минина за вклад в обороноспособность Отечества.

– Ваше сиятельство, – шутливо подтолкнул с другой стороны коллегу Карл Кирш. – Вы не игнорируйте его сиятельство, а то ведь, в отличие от вас, Гриневецкий – потомственный дворянин и может не только на дуэль вызвать, но и на конюшне выпороть за неуважение.

Бриллинг поднял голову, медленно обвёл глазами инженеров и профессоров, празднующих получение государственных наград, как будто принимая решение, и твердо проговорил:

– А вам не кажется, коллеги, что революция происходит прямо сейчас, и мы являемся её непосредственными участниками? На наших глазах разрушается старая система воспроизводства элиты, отменяются заслуги предков как пропуск в высшее общество. Да и само высшее общество неудержимо меняет своё лицо. Каждое поколение теперь должно само доказывать собственную состоятельность, без костылей в виде записей в Бархатной книге и прочих сословных преференций. Только знаете, чтобы завершить эту революцию и сохранить в целости главного революционера, – Бриллинг поднял глаза в потолок, как бы указывая на местоположение императора, – тех охранных кордонов, что мы видели у дворца, будет маловато. Мы даже представить себе не можем, сколько врагов к уже существующим он добавил сегодня. И с этим надо…

Его монолог, становившийся с каждым словом всё горячее, прервал энергичный и маневренный, как миноносец, Доливо-Добровольский, только что совершивший круг почёта по периметру Георгиевского зала, принимая и раздавая поздравления. Он прямиком направился к теплотехникам-турбинистам, торжественно поблёскивая лысиной и выставив перед собой рыжеватую бородку клинышком, как боевой корабль – таран.

Михаил Осипович уже успел нацепить на грудь весь иконостас из орденов и нагрудного знака лауреата Государственной премии, ещё одной инвенции императора, и горел желанием немедленно поделиться своим хорошим настроением с окружающими. Навалившись на теплотехников и обхватив их обеими руками, повелитель электричества зашептал жарко и радостно:

– Господа! А ведь у нас получилось! Ей-ей, получилось! Как мы их всех, а?

Все турбинисты, не сговариваясь, кивнули и дружно рявкнули, привлекая внимания окружающих: «Ad augusta per angusta!» – девиз, родившийся в ходе их непродолжительного, но крайне продуктивного сотрудничества с «повелителями молний», как они в шутку называли электрических инженеров. «Всех их» – это и англичан с турбиной Парсонса, уступавшей по всем параметрам активно-реактивной турбине Российского института теплотехники, и всех вместе заграничных корабелов, не строящих сварные корпуса корабля по технологии Бернадоса, и всех иностранных энергетиков, еще не додумавшихся совместить паровые турбины с электромоторами по проекту Доливо-Добровольского.

Весной 1901 года дружной компанией они явились в Морской технический комитет и заявили Крылову о наличии идеи… Нет, не так – ИДЕИ!

– Вы ломаете сейчас голову над проблемой движения турбинного корабля на малом и среднем ходу, не так ли? – вкрадчиво, как психотерапевт, начал свою беседу с главой МТК Доливо-Добровольский. – Механики бьются над качеством понижающей зубчатой передачи?

Крылов кивнул и заинтересованно осмотрел делегацию, прямо-таки сочащуюся интригой.

– Все проблемы, связанные с обеспечением движения и маневрирования на малом и среднем ходу, можно решить одним махом, – рубанул воздух электрик. – Предлагаю в качестве главного движителя использовать асинхронный электромотор переменного или постоянного тока, в зависимости от необходимой мощности.

Взлетевшие брови Крылова турбинисты и электрики расценили как крайнюю заинтересованность и заговорили, перебивая друг друга.

– Турбина, подключенная к генератору тока, будет работать на постоянных оборотах в оптимальном для себя режиме без учёта оборотов гребного винта, что всенепременно приведет к экономии топлива, – начал Гриневецкий.

– Для того чтобы дать ход, надо будет просто подключить генератор тока к электродвигателю. Сделать это можно, просто включив рубильник откуда угодно, хоть из рулевой рубки, – перешёл к конструктивным решениям Николай Александрович Федорицкий, инженер-электрик Балтийского завода, – а если вместо рубильника использовать соленоид, то ход будет регулироваться от самого малого до самого полного простым поворотом регулятора.

– Да, – поддержал коллег первый электрик русского флота, полковник по адмиралтейству Евгений Павлович Тверитинов, – бесспорное преимущество электрического привода – возможность быстро и плавно менять скорость и направление вращения движителя, что улучшает манёвренность…

– Электрический привод позволит создать гребную установку большей мощности благодаря простоте соединения нескольких генераторов, – добавил Доливо-Добровольский.

– Гребные электродвигатели легко размещаются в самой корме судна, – вторил ему Кирш. – Благодаря отсутствию длинных валопроводов мы увеличим коэффициент полезного действия, уменьшим уровень шума и вибрации…

– Уменьшая валы, мы также экономим место, где они проложены, – поддакивал Бриллинг, – а отсутствие механической связи между первичным двигателем и гребным винтом даст возможность расположить главную энергетическую установку там, где удобно, хоть на мачте…

– Во всяком случае расположить её повыше, так, чтобы при попадании воды в трюм корабль не был обесточен и обездвижен.

– Да их вообще может быть несколько, разнесенных по разным частям корабля с целью резервирования на случай повреждения.

– А если электродвигатель и проводку грамотно заизолировать, то он сможет работать в погруженном состоянии, и корабль сохранит подвижность даже при полностью затопленных трюмах, пока вода не добралась до главной энергетической установки…

– Которая на мачте, – шутейно ввернул Бриллинг.

– Не острите, Николай Романович! Серьезные вопросы обсуждаем!.. На один вал может работать сразу несколько электродвигателей, и наоборот. Этим мы можем многократно резервировать движительные мощности на случай повреждения части из них.

– В результате всего вышеперечисленного и с условием нефтяного питания котлов общее уменьшение веса и экономия места составит для корветов и крейсеров до пятнадцати процентов, а для броненосцев – до десяти процентов от общего водоизмещения, – заявил Тверитинов.

– Экономя место и вес, – торжествующе подытожил Доливо-Добровольский, – мы сможем одновременно обеспечить рост мощности ГЭУ в среднем на четверть. Для броненосцев типа «Бородино» мощность двигателя возрастет до двадцати тысяч лошадиных сил.

Крылов посидел, переваривая услышанное, и задал первый осторожный вопрос:

– И какие энергетические установки вы можете предложить флоту сейчас?

– Государь предложил не проектировать собственные ГЭУ и электродвигатели для разных кораблей, а сделать одну базовую, универсальную, – заглянув в записи, уточнил Доливо-Добровольский, – и компоновать из них нужную конфигурацию для любого корабля. Мы предлагаем базовый комплект из турбогенератора мощностью шесть тысяч киловатт и электродвигателя четыре тысячи киловатт⁷. На корветы и эсминцы будем ставить один, на бронепалубники – два, на броненосные крейсеры – три, а на броненосцы – сразу четыре таких комплекта. Первая экспериментальная ГЭУ будет готова уже в апреле. Далее всё зависит от производственных мощностей и комплектующих, требуемых изрядно. Ну и место сборки… Мастерские электротехнического института тесны и маломощны для такой работы…

В те дни они еще не знали, что император подписал указ о строительстве специализированного предприятия «Энергомаш» в Перми, близ Кыштымских медеплавильных заводов, чтобы иметь под рукой сырьё для медной проволоки, необходимое новому предприятию в циклопических объёмах. Сам император в горячке ежедневных встреч, совещаний и в поисках оптимальной конфигурации промышленности запамятовал, а может, не придал значения тому, что акции «Общества Кыштымских заводов» у наследников купца Расторгуева уже успели прикупить некий англичанин Лесли Уркварт и американец Герберт Гувер, подписавший, кроме всего, ещё и контракт на должность горного инженера.

Летом во Владивостоке со стапелей малого, стоящего на отшибе эллинга без фанфар и огласки был спущен на воду первый головной корвет, до боли напоминающий императору своими обводами эсминец «Новик». Коренным отличием от прототипа был полностью сварной корпус. Сварку обеспечивала мастерская «Электрогефест» под личным руководством Николая Николаевича Бенардоса, предложившего, кроме прочего, ставить на корветы аккумуляторы собственного изобретения, позволяющие дать ход судну, не разводя пары. Осенью первенец уже бодро рассекал воды Амурского и Уссурийского заливов, выдавая 34 узла, правда без вооружения и боезапаса.

Теперь уже его сиятельство Николай Николаевич, вдохновлённый первым блином, оказавшимся не комом, монтировал в тщательно охраняемом эллинге принципиально новую сварочную установку и с вводом ее в эксплуатацию обещал варить по четыре корпуса для корветов в год. Турбинисты и электрики в это же время заканчивали проектирование ГЭУ для «Бородино». Двадцать узлов для этих «утюгов», сменивших архаичный таран на элегантные атлантические обводы, становились вполне достижимыми.

* * *

– Ну что, ваша светлость, передумали проситься в отставку? – с легкой ехидцей спросил новый губернатор Маньчжурии Николай Иванович Гродеков начальника штаба Приамурского военного округа Константина Николаевича Грибского, аккуратно поправляя на груди бывшего подчиненного новенький орден имени светлейшего князя Михаила Кутузова.

– Каюсь, грешен был, ваша светлость, – в тон бывшему командующему ответил генерал, коснувшись ордена Суворова, только что украсившего мундир Гродекова. – Запаниковал, понимаешь, когда почти половина моего штаба демонстративно уволилась в знак несогласия с новыми порядками в армии. До сих пор в ушах стоят эти крики про «язык макак», который они теперь, видите ли, обязаны учить, и про неминуемый развал дисциплины, если солдата не лупить как сидорову козу.

– Ушли те, кто службу воспринимал как синекуру, а солдат – как досадную помеху собственному спокойному времяпровождению, – вставил своё слово атаман Уссурийского казачьего войска генерал-лейтенант Чичагов, чей мундир тоже украшал суворовский орден. – У казаков мордобой и так не в почёте, а вот грамотой манкировали, да-с… Зато теперь у меня в каждой сотне есть хотя бы один, кто знает китайский, маньчжурский или монгольский языки. И с легкой руки Позднеева, все как оглашенные принялись учить японский.

– С таким-то приварком к жалованью – немудрено! – хохотнул Грибский. – Я, признаться, господа, и сам частными уроками китайского и японского балуюсь, хотя и времени в обрез. Обнаружил, что письмо, точнее иероглифы, у них одинаковые, китаец может прочесть написанное японцем и наоборот. Вот и решил зубрить. Получается, что оба языка сразу учу. Уже две сотни картинок одолел. Кстати, сделал прелюбопытные открытия. Если японский иероглиф, обозначающий слово «женщина», повторить трижды, получится иероглиф, обозначающий слово «шумливый» или «крикливый»… И он же обозначает слово «разврат», вот-с…

– А помните наш неожиданный вызов на Кавказ? – прикрыв глаза и погрузившись в воспоминания, произнес Чичагов. – Как государь нас озадачил Маньчжурией?

– Не озадачил, а ошарашил! – кивнул Гродеков. – То – ничего, то – всё! То бедными родственниками считались, а тут вдруг в завидные женихи обратились. Зато теперь в наше разведочное управление осведомители в очередь записываются. Потапов и Стрельбицкий разве что конкурсы не объявляют за самую свежую информацию. Шутка ли – увеличить бюджет тайных операций сразу в двадцать раз!

– Но ведь всё равно проглядели, стервецы! – скривился Грибский, вспомнив события прошедшего лета 1901 года, когда к его полевому штабу прорвался целый полк китайской армии, сочувствующий ихэтуаням, а у него под рукой кроме комендантского взвода оказалось только прибывшее отделение снайперов африканской бригады, да какая-то экспериментальная картечница, больше похожая своими расставленными лапками и любопытствующим носом на паука-переростка.

– Ваше высокопревосходительство! – козырнул тогда штабс-капитан в плащ-накидке, больше похожей на кусок газона, прилепленного на спину. – Прошу разрешения на организацию обороны по новым уставам. Имею соответствующий опыт и наставления…

– Действуйте, голубчик, – угрюмо ответил Грибский, – хотя бы на десять минут задержите. – И отправился уничтожать штабные шифры и остальную секретную документацию, в захвате которой он уже не сомневался, как, впрочем, и в гибели собственного штаба.

Африканеры открыли огонь, когда до развернувшегося для атаки китайского полка было еще больше версты. Грибский поморщился, прекрасно понимая, что на таком расстоянии ни о каком прицельном огне не может быть и речи. Выскочил из палатки, когда в беспорядочный треск самозарядных винтовок вплелось утробное рычание пулемёта, позиция которого была развернута всего в двадцати шагах от штаба. Посмотрел туда, где должен быть враг, и онемел: вместо колышущихся несколько минут назад штыков, стройных наступающих колонн по полю металась обезумевшая толпа, никак не похожая на воинское подразделение. Удивительно, что Грибский, как ни всматривался, не мог найти среди них ни одного командира.

– Мы выбили офицеров, когда до наших позиций оставалось добрых пять сотен шагов, – объяснил позже разгоряченный боем штабс-капитан, любовно поглаживая свою винтовку с оптическим прицелом Фидлера, – а когда пулеметчики начисто выкосили первые ряды, поднялась паника, ее остановить было уже некому.

Тот памятный бой, перевернувший всё представление генерала о современной тактике, когда его солдаты, не потеряв ни одного убитым и даже раненым, взяли в плен больше тысячи солдат противника, стал хрестоматийным для всей кампании по разгрому боксёрской «Армии честности и справедливости». Отстреливая еще до начала боя командиров и вожаков, снайперы превращали подразделения противника в неуправляемую людскую массу. Её в таком состоянии не требовалось расстреливать, поэтому потери всех ихэтуанских войск не превысили и восьми сотен, но зато число пленных перевалило за пятьдесят тысяч. Все они, а также сочувствующие, были под конвоем отправлены на строительство Круглобайкальской железной дороги и второй колеи Транссиба, дотянувшейся за 1901 год уже до Верхнеудинска и далее уходящей вверх по реке Амур на Благовещенск и Хабаровск. За разгром двухсоттысячной армии ихэтуаней все три генерала-дальневосточника были награждены новыми наградами: Чичагов и Гродеков – орденом имени Суворова, а Грибский, как штабник, – орденом Кутузова, с прилагаемым княжеским титулом. Других вариантов стать князем, как только лично заслужить в бою высшие полководческие награды, в империи отныне не существовало.

– Нет, Николай Иванович, в отставку больше не собираюсь, – ответил наконец Грибский на шуточный вопрос Гродекова, – вы же видите, всё только начинается…

Гродеков и Чичагов одновременно кивнули и помрачнели. Активность России в Маньчжурии и Монголии без пристального внимания не осталась. Юань Шикая императором Китая не признала ни одна страна, кроме России. Его бэйянская армия была негласно приравнена к ихэтуаням и подвергалась постоянным нападениям и провокациям. Пекинская дивизия сидела в осаде, а баодинская под угрозой окружения и уничтожения английскими и японскими регулярными войсками скатывалась всё ближе и ближе к Маньчжурии, стремясь опереться на передовые позиции русской армии. Прикрываясь необходимостью сохранить порядок и защитить концессии в отсутствие центрального правительства, Англия и Япония стягивали в Китай войска, постоянным потоком разгружавшиеся в Вейхайвее, мелкими ручейками и речушками растекавшиеся по провинциям Чжили, Шэньси и Гэньсу, широкой дугой охватывавшие Маньчжурию с юга.

– Только за прошлый месяц больше сотни лазутчиков поймали! – вздохнул Чичагов. – Слава богу, за каждого взятого живым достойную плату объявили, вот китайцы и стараются. Но думаю, есть и те, кто просочился.

– Японцы уже перебросили в Китай практически всю армию, воевавшую в этих местах шесть лет назад, англичане мобилизуют колонии, люди Потапова видели даже канадцев, – дополнил Грибский. – Кроме того, в Вейхайвей пришли все британские «Канопусы», и сейчас к каждому из них приписаны сразу два экипажа – английский и японский…

Гродеков ничего не ответил. Всё и так было ясно. Дыхание войны на Дальнем Востоке чувствовалось настолько явственно, что он вынужден был даже свернуть работы по строительству горного и металлургического заводов на разведанных залежах железа и угля в Аньшане, эвакуировать строителей и персонал к Нерчинску, на Березовское месторождение. Странно, что вместе с пониманием неизбежности войны к генералу не приходило гнетущее ощущение тревоги, даже несмотря на панические предсказания доброжелателей: «Оставят нас тут, в Маньчжурии, один на один со всем миром, как полвека назад в Крыму!»

Что-то незримо поменялось в империи, как будто какая-то глыба сдвинулась и освободила путь родниковой воде, стремительным потоком хлынувшей на иссохшую землю. Страшная беда, недород и голод, посещающие Россию с мрачной регулярностью, в этом году впервые были повержены с небывалой ранее решимостью. Всю зиму – весну – лето 1901 года по всей стране вдоль железных дорог строили амбары и элеваторы, которые сразу же брались под охрану войсками. Всем крупным хозяйствам уже по весне были выплачены задатки за ещё не выращенный урожай, определен порядок его транспортировки и хранения, избраны хлебные комитеты и назначены старосты. И когда в середине лета стало ясно, что полсотни губерний и десятую часть населения накроет голод, правительство отреагировало молниеносно. Вся торговля хлебом была объявлена государственной монополией, центральные и провинциальные газеты вышли с призывами «Все на борьбу с голодом!», земства сформировали отряды волонтёров, готовых грузить, сопровождать и раздавать. Власти мобилизовали весь доступный гужевой транспорт настолько решительно, что даже в столице не осталось извозчиков. К пострадавшим селам и хуторам потянулись под крепкой охраной продуктовые обозы⁸.

В это же время работники специальных подразделений с новой необычной аббревиатурой ЧК, наводнившие голодающие провинции, выявляли и арестовывали желающих спекульнуть на народной беде. Особо досталось в этот раз сельским ростовщикам – кулакам, считавшим любой неурожай большой коммерческой удачей. Чрезвычайная комиссия и приданные ей военно-полевые суды пресекали ростовщическую негоцию с жестокостью древних гуннов. Счастьем неземным среди подсудимых считалось поехать копать Беломорско-Балтийский канал или строить амурскую ветку Транссиба. Обычным же приговором являлся совсем другой, быстро получивший название «столыпинский галстук». Досталось не только кулакам. Помещики, вознамерившиеся, как в старые добрые времена, вывезти зерно за границу, лишились не только товара, но и самих поместий, на территории которых сразу же стали организовываться казенные агропромышленные хозяйства под руководством специально уполномоченных товарищей министра земледелия – Мичурина и Тимирязева.

Хлеб раздавался не бесплатно. «Нельзя оскорблять крестьян подачками», – публично заявил император. Спасённые от голода обязаны были строить. Под руководством агрономов из той же тимирязевской комиссии селяне высаживали защитные лесополосы, производили облесение балок и оврагов, на пути стоков воды выкапывали пруды, прокладывали оросительные и мелиорационные канавы, осушали болота. «План преобразования природы», опубликованный во всех газетах и журналах, уже стал библией для студентов и выпускников агрономических факультетов. Каждому молодому и честолюбивому хотелось увидеть своё имя в списках героев, покончивших с голодом. Впрочем, до Маньчжурии агроэнтузиасты пока не добрались, и новый губернатор решал проблемы кадрового голода другими способами. Ещё в марте Гродеков ознакомился и отправил в войска высочайший указ о наделении землей в Маньчжурии всех, отслуживших в этих краях и на Дальнем Востоке не менее трёх лет. Рядовым и матросам – тридцать десятин, унтерам и кондукторам – пятьдесят и офицерам – аж сто десятин. После этого указа военное ведомство захлестнул вал рапортов и прошений, а дальневосточные округа не только заполнили все свободные вакансии, но и впервые получили возможность выбирать наиболее образованных и умелых.

Воспоминания губернатора Маньчжурии прервали очередные фанфары – награждались отличившиеся в борьбе с голодом. Сельские старосты, земские доктора и учителя, простые крестьяне и мещане получали из рук императора ордена Кузьмы Минина, становясь новой элитой, или, как их уже за глаза называли, «миньонами».

Да, в России решительным образом что-то поменялось. Так, как было в Крымскую войну, уже не будет…

– Ваше высокопревосходительство! – тронул за плечо генерала адъютант. – Вас, а также генералов Чичагова и Грибского – срочно в Генеральный штаб. Предписание начальника генштаба Юденича, утвержденное его величеством!

– Жаль, – вздохнул Гродеков, встретившись взглядом с Грибским, – мне бы очень хотелось дождаться награждения государственных чиновников и дипломатов новым главой МИДа.

– Да, – согласился Чичагов, – посмотреть на её величество Марию Федоровну в роли министра иностранных дел мне тоже было бы крайне любопытно. Её назначение произвело небывалый фурор.

– Что-то мне подсказывает, что еще насмотримся, – вздохнул Гродеков. – Ну что, господа генералы! По коням!

31 декабря 1901 года. Замок Segewold

Этот остзейский край заметно выделяется во всей Прибалтике необычностью ландшафта. Ровная как стол земля древних ливов вдруг морщится холмами и распадками, как шкура шарпея, шерстится мохнатыми ельниками, рогатится дубравами, чудом оставшимися в этих местах после первой рукотворной экологической катастрофы, когда ганзейские купцы начисто выпилили местный лес, пригодный для бондарей и корабелов.

Дороги вьются извилисто, волнисто, закручиваются крохотными, на три разворота, серпантинами вверх, вниз, пробегая мимо потускневших седых домиков, клетей, сеновалов, как будто одинаково построенных, ветхих от старости и беспорядочно разбросанных по округе. Порядок… Скажу даже больше. Не порядок, а именно немецкий орднунг чувствуется только в таких старинных орденских замках, занявших самые высокие холмы на расстоянии дневного перехода.