Kitabı oku: «Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник», sayfa 9

– Так вот в чём дело? Думаешь, у вас не получается нанести удар, потому что вы не знаете, где оковы?

Анхар радостно кивнул.

– Не понимаю, – фыркнул Дейермер. – Ты всерьёз мне хочешь сказать, что у Владыки Мрака есть физическое тело?

Анхар напрягся. Утверждать подобное было бы святотатством.

– Ты никогда не верил, что у нас получится! – наконец довольно зло гавкнул он. Тайко отодвинулась: вдруг будет драка. – Считаешь, неэрн слабы, да? Кто тогда, если не мы? Ты, что ли?

– И в самом деле, кто? – едко промолвил Дейермер. – Так вот тебе идея. Боги тесно связаны со своими почитателями, причём связь эта работает в обе стороны. А представь, что пыхтение богов поднимается к Нему, и они тоже могут влиять на то, что с Ним будет? Может быть, вам пора проповедовать и среди богов?

Рогатый не сразу понял, но обида на его морде начала уступать место восхищению. Дейермер пожалел, что позволил подтолкнуть себя к таким откровениям.

Город безбожников

Ночь выдалась гнетущей: в обрывках Айдановых снов мелькали образы, вереница зелёных огоньков змеилась в почти священной темноте ночного леса, неясные фигуры плыли в дымке над болотом, гнусавя непристойные гимны, – вроде бы, это был отряд Дейермера, но как будто и нет. Мастер Бернхард – почему-то пузатый и с пышной бородой – шептал, что это он и был Дейермером. Потом вдруг Бернхард пропал, а щека оказалась на жёстком, колючем тюфяке.

В коридоре кто-то и в самом деле перешёптывался, дверь слегка скрипнула, как будто на неё надавили. Айдан насторожился. Подумал: если ворвутся, брошусь в них одеялом и, пока будут высвобождаться, сбегу. Или нет? Да нет, не смогу. И вот он просто лежал и ждал, пока разбойники придумают наконец, что делать с хлипким запором.

– А вы что тут забыли? – скомандовал кто-то, как будто Вальтер. – Ну-ка свалили обратно в свою помойку!

– Заткнитесь! – простонали в соседней комнате.

– И я вас двоих запомнил; называетесь торговцами, картошку возите, а на деле обычное ворьё.

За окном всё ещё было темно – хорошо, Айдан перевернулся на другой бок и накрылся с головой одеялом. И там была она. Только в прекрасном белом платье, хотя лицо почему-то расплывчатое, словно в капюшоне из снов – вот ровно таким и пришло это сравнение – они шли по монастырскому коридору, и Айдан всё хотел что-то сказать ей, но слова ускользали с языка всякий раз, когда им надо было отправляться в путь.

Снаружи кто-то взвыл, резкий голос приказал замолкнуть, и потом в самом деле стало тихо, но волшебство не возвращалось, и больше хронист не смог уснуть.

Спустившись по тёмной лестнице, пробравшись между столами в сумрачной зале, Айдан вышел на улицу. Над головою ещё догорали звёзды, но по мере приближения к восточному горизонту они беспомощно бледнели, да и небо там становилось рыжим, разогретое невидимым ещё солнцем. Над горизонтом облака легли тонкими слоями, как мечи, брошенные на кузнечный горн: сверху они были ещё тёмными, а снизу раскалились. ад самой дорогой небо царапнул белый коготь – падающая звезда. Неподалёку и другая вытянула бледный хвост, но никуда не двигалась. Монах мрачно воззрился на неё: в хрониках такие часто сопутствовали бедствиям.

Священник уже возился у алтаря, распаковывая книги и священные символы: благословляющую ладонь, всевидящее око, восемь чаш, а точней – тонкостенных металлических плошек, которые вкладывались друг в друга и символизировали восемь ступеней восхождения к Сияющему Престолу, восемь испытаний, ожидающих души на пути в Светлый Ормэн.

Как он серьёзно подготовился! – подумал Айдан. – Не могу вспомнить: что мы делали год назад в седмицу Малого Откровения? Неужто тоже столько бара… прошу прощения, священных предметов ворочали каждое утро? А чаши ровненькие, блестящие, как только сберёг в дороге – да у нас в Ланциге, когда наконец купили новые, кто-то на второй же день у одной погнул краешек, да так и не признался, а потом ещё один из братьев швырнул её в того, кто уверял, что, дескать, и с гнутыми таинство не становится недействительным – и она, конечно, не стала краше от этого.

Заметив Айдана, священник зашипел:

– Ну, явился наконец! Я уж сам за тобой хотел идти, – искры посыпались из непрощающих глаз. – На вот, раскладывай.

Ну, это, знаете ли, уже слишком! – возмутился про себя Айдан. – Я вам не какой-нибудь там ничтожный служка, я…

– Да, хорошо, хорошо, сейчас, – смиренно промолвил он. – Извините, что задержался.

Священник принялся бережно листать дорожное Писание, задерживаясь ненадолго на каждой странице – так делали некоторые клирики, утверждая, что даже беглый взгляд на богодухновенный текст для души аки нектар бессмертия. Айдан же начал вынимать одну за другой полукруглые чаши, покрытые снаружи резьбой с изображением восьми главных добродетелей, осторожно откладывая в сторону тряпицы, которыми они были переложены – но уже третью чашу почти что выронил, потому что над ухом ни с того ни с сего раздалось негромкое, но весьма отчётливое:

– Ты, надеюсь, умеешь одновременно работать руками и слушать?

Вопрос был риторический, но тот внезапный приступ ловкости, которым Айдан встретил его, послужил едва ли благоприятным ответом. А вот священник прекрасно справлялся с тем, чтобы листать, вставлять в нужные места голубые, расшитые серебряной нитью шёлковые закладки и говорить одновременно.

– Ты, значит, из Ланцига, да?

– Я… из Ланцига, – не решился врать во время подготовки к молитве, да ещё и не обдумав как следует.

– Выходит, я всё правильно понял. Мой хороший друг Рихард прислал мне птичку, сказал, что один из его монахов, по имени Айдан, отправляется в Хейвенфельт с ответственной и небезопасной ношей, – тут рука у хрониста снова дёрнулась, металл зазвенел о металл. – Просил меня догнать этого монаха и стать его, как бы это сказать, ангелом-хранителем на какое-то время, – прозвучало желчно и насмешливо. – А он-то, как оказалось, совсем и не туда едет.

– А как вы?.. – только и смог выдавить Айдан.

– Так ты, мальчик мой, не только что не скрываешься – всякому язычнику понятно, кто ты и откуда. Когда я вчера услышал, что тебя называют Айданом, сперва не поверил, но потом подумал: вряд ли в Ланциге было два Айдана и обоих в одно и то же время отправили с поручениями. Нет, не надо ничего рассказывать, я не хочу знать, что придумал Рихард и зачем он тебя втравил в это дело. – Хронист хотел вставить, что Рихард почти даже пытался отговорить его, но паузы для этого не представилось. – Так получилось, что мне действительно срочно нужно в Хейвенфельт, так что будь нам по пути, я б тебе составил компанию, как раз нагнал бы на Севериновом Валу, а так – придётся отделаться от тебя советом. Да ты хоть смотри, куда ставишь-то! – резко прикрикнул он и, протянув недобрую руку, поменял местами две плошки.

– Но в Толимаре…

– Так, это ты потом Рихарду расскажешь, я про это ничего не хочу знать. Твоё дело, сам решай, как поступать. Я бы тебе сказал: сделай, как Владыка подскажет, но ты же разве Его послушаешь? Так вот, совет, – сопровождённый пронзительный взглядом. – Никому не верь.

– Как это, совсем никому? – от удивления Айдан даже забыл шевелить руками, но тут же резкий тычок заставил его вернуться к работе.

– Да, и мне тоже. Рихард велел передать тебе: бойся того, с кем мастер Бернхард говорил в свой последний вечер, а ещё больше – спутников Дейермера, потому что если кое-кто из них всё-таки жив, то именно в нём твоя погибель. Как знать, – зловеще усмехнулся священник, – не я ли хаживал с Дейермером двадцать лет назад. Испугался? Правильно. Я ещё так понял, он дал тебе с собой что-то – нет, не надо мне ничего говорить! Я с этим ничего общего иметь не хочу! Похоже, он эту вещь очень сильно хотел удалить из монастыря. Видимо, сейчас она может начать притягивать опасность. Нет, я не знаю, какую. Я вообще, наверное, не должен был бы тебе этого рассказывать, но… Так, нет, это вот сюда поставь. Неужели у вас в монастыре всё держали в таком беспорядке? Тебе даже нельзя поручить расставить чаши!

Довольно невежливо оттолкнув Айдана, священник простёр над злосчастными чашами руки, две-три подвинул на каких-то полпальца и остался очень доволен собой.

– И вот я говорю: береги всё в тайне и ни в коем случае не показывай никому того, что дал тебе Рихард. Болтай тоже поменьше. А то ж ты мало того, что окружил себя крайне подозрительным народом, так ещё и говоришь о себе с каждым встречным!

– Но чем же они подозрительные-то? – застонал задавленный запретами Айдан.

– Тебе про каждого рассказать? – выставив благословляющую длань и убедившись, что всё безупречно, он бросил через плечо недоверчивый взгляд.

Какое-то время оба молчали. Священник, вроде бы всё сказал, что хотел и распевался, Айдан же от его советов почувствовал себя совершенно опустошённым. Это как же, получается, ни с кем даже посоветоваться нельзя? Но как ещё разузнать хоть что-нибудь о Дейермере и его злосчастном походе, если сидеть всё время с мрачным видом и затворёнными устами? Своими сомнениями он поделился со священником и спросил, как ему быть теперь, отягощённому этим советом.

– Ты можешь отправиться со мной в Хейвенфельт, конечно, – ответил тот, а потом, зловеще ухмыльнувшись, добавил: – если вопреки здравому смыслу веришь мне. Но, знаешь ли, одно упоминание Дейермера притягивает злодеев и демонов, как самая сладкая невинная душа, так что лучше бы тебе считать, что все вокруг желают тебе зла.

Айдан подумал, как это всё будет выглядеть: вот так вот неожиданно сдаться, повернуть, сказать, что передумал ехать в Толимар. Да и священник наверняка не даст расспрашивать о Дейермере – а тогда какой смысл в этом путешествии? Какое-то время он всё-таки колебался, но чем дальше – тем больше думал не о Дейермере даже и не об Ульрихе фон Ланциге, а о ней. Она ведь продолжит свой путь на север. Нет, – решил он, – пусть будет неизвестность, пусть кишат вокруг соглядатаи Нергеддеона, моё место всё-таки…

– Но, может быть, в Толимаре есть кто-то, с кем я мог бы, ну, поговорить, не опасаясь за свою жизнь?

– Ну, если ты совсем не хочешь слушать добрых советов, то можешь поболтать с каноником Бальдуином. С Дейермером он, правда, не ходил, но когда-то интересовался тем же, чем и ты. Потом оставил это – может быть, и тебя уговорит. Найдёшь его в кафедральном соборе. Я ему даже птичку могу отправить, чтобы он тебя не прогнал с порога. Так, всё, хватит болтать! Солнце уже почти взошло, нам пора заняться делом!

Он запел – довольно резким, но сильным голосом, растягивая гласные на концах строк, размашистыми движениями листая книгу от закладки к закладке, неспешно, но в то же время уверенно и почти не делая пауз между отдельными фрагментами; Айдан едва поспевал за ним, а пару раз и вовсе не попал в ритм, сбился и вынужден был ждать до начала следующей строфы. Другой рукой священник взял тонкий металлический стержень и ударял им в такт молитве по чашам. Пение смутным гулом отдавалось в своде ротонды, как будто камни тоже молились вместе с ними; звон серебристой нитью вплетался в узоры молитвы. Небо в разрывах между слоями туч раскалялось всё сильнее, и вот уже жаркий столп стал подниматься над горизонтом. Свежий ветер нежно щекотал ноздри, а где-то среди холмов синица, похоже, всерьёз решила присоединиться к их маленькому хору. Это было так непохоже на унылые, душные службы перед щелью святого Ремигия, что Айдан расчувствовался и вполне серьёзно представил себя воином духа на страже сонного, расслабленного мира.

Когда они закончили, священник тоже выглядел вдохновенным, взгляд его был всё так же пронзителен, но теперь в нём светилась мудрость и что-то даже более странное: словно он видел нечто недоступное взору – ангелов, кружащих в рассветном небе. Айдан и сам почувствовал, как стал ближе к Свету, а, обернувшись, увидел нескольких крестьян, застывших снаружи; с шапками, прижатыми к сердцу и выражением бесконечного благоговения на лицах – они стояли так ещё какое-то время после того, как всё завершилось и только камень дрожал от воспоминаний о молитве. Потом несмело, пригибаясь, боясь даже лишний раз дохнуть, они всё-таки зашли внутрь ротонды. Священник великодушно улыбнулся им, кивнул – и сделал Айдану знак начинать обычную утреннюю молитву.

***

Таким образом, священник со своими мрачными предостережениями оправился своей дорогой, а Айдан своей, только вот безобидный визит в архивы всё больше напоминал опасную экспедицию.

Во-первых, монах уже совершенно уверился в том, что мастер Бернхард умер не сам собой, но не мог понять, было ли это вызвано проклятьем Дейермера. Когда о последнем собеседнике мастера упомянул священник, Айдан тоже вспомнил, как на похоронах ехидничали по поводу любовницы – выходит, в свой последний вечер старик действительно говорил с кем-то и был весьма доволен беседой; может быть, речь даже зашла о Дейермере, и мастер решил, что за двадцать-то лет чары выветрились, и попробовал облегчить душу – не это ли его в конечном итоге сгубило? На логичный вопрос, почему тогда Бернхард не хлопнулся замертво прямо в таверне, Айдан ответил себе, что проклятье могло иметь отсроченный эффект, и тут же нафантазировал, что в таком случае оно наверняка заразно, и теперь собеседник мастера, если только ему не известно противоядие, тоже был в большой опасности – как, может статься, и один слишком любопытный монах, который мог подцепить проклятье, прочитав послание Бернхарда. Звучало натянуто, но ведь колдовство и не на такое гораздо, и Айдан так себя запугал этими подозрениями, что не решался больше трогать доставшееся ему наследие.

Дальше, вставал вопрос о том, был ли ночной гость Бернхарда невинным искателем истины или же он специально заговорил о Дейермере, чтобы сгубить старика и окончательно похоронить правду. В этом случае предостережения священника были по делу: следующей целью вполне мог стать и хлипкий монашек, преспокойно катящий на север с записками покойного. Айдан попробовал примерить роль злодея на своих попутчиков – правдоподобнее всего смотрелся Фродвин – и начал прикидывать, как изобличить его, но дело шло туго. Как вывести чернокнижника на откровения, было непонятно.

Не давала покоя и загадочная гибель ааренданнца, которая в караване то и дело скакала с языка на язык, причём убиенного уже уверенно кликали альвестцем, словно убили заморского пришлеца-чародея, а не одного из их местных приспешников, да и безобидное «закололи, когда болтался возле монастыря» порой превращалось в «зарубили, не таясь, перед всей братией». Айдана даже всерьёз спросили, каков из себя был убийца и как он сам уцелел во время побоища – едва удержался от того, чтобы приписать себе пару подвигов. Но смех смехом, а слишком уж подозрительно совпало: ведь мастер Бернхард умер в тот самый день, когда поблизости шастал чародей – этому и никакой отравы не нужно, чтобы сгубить человека, притом самым незаметным, недоказуемым образом. Недаром Шаан говорил, что развалить обвинение в убиении при помощи колдовства – это плёвое дело. Но если старика угробил ааренданнец, то кто разделался с ним самим, да ещё так ловко, что убийца скончался раньше своей жертвы? Во всей обители только мастера Рихарда можно заподозрить в способности одолеть чародея, если только не принять во внимание слегка фантастический, но оттого ещё более притягательный вариант: что мастер Бернхард сам, почуяв приближение насильственной кончины, отыскал негодяя и, отмстив ему, спокойно отдал Владыке душу. Поразмыслив, Айдан соорудил и более сложный сценарий, в котором ааренданнец вызнал у старика о Дейермере, но потом обоих угробил Фродвин. К сожалению, хотя любую из догадок можно было вставить в хронику, их обилие не помогало понять, как и от кого защищаться в дороге несчастному историку. А ещё ведь и сподвижник Дейермера прибавился в качестве действующего лица! Одно было приятно – среди путников никто не напоминал ни самого́ загадочного колдуна, ни эльфийку, ни старуху, ни толстого южанина, ни тем более рогатое чудовище.

Однако не только Айдана беспокоили ланцигские дела. Вальтер то и дело подлавливал кого-нибудь, чтобы поговорить наедине – и все вскоре начали догадываться, что рыцарь не просто так примкнул к отряду, а по герцогскому велению расследует убийство ааренданнца, дабы голову душегуба выдать альвестскому дознавателю и тем купить его снисхождение. Подробности некоторых бесед очень скоро становились общим достоянием, – например, все каким-то образом узнали, что у Шаана на значке не ворон, как у всех гевинтерских инквизиторов, а чайка – и, стало быть, он не тутошний, а из само́й Альдонии, великого южного города, расположенного на берегу Срединного моря у самых границ Гевинтера. Обломав зубы об Этельфледино молчание, Вальтер отыгрался на Годфруа. Тот сперва всерьёз поверил в россказни о строгих обычаях Северной Марки, которые запрещают женщине путешествовать в компании кого-либо, кроме лишь близких родственников или особо уполномоченных людей – и очень забеспокоился, начал рассказывать, как они с ней познакомились в Аррекьо, совать Вальтеру текст договора и, пока рыцарь читал, даже шёпотом осведомился у Айдана, можно ли как-нибудь понарошку обвенчать их с Этельфледой – причём желательно так, чтобы она ничего не узнала. Когда Шаан ему сказал, что Вальтер всё придумал, чуть не дошло до поединка – к счастью, Годфруа слишком боялся, что его госпожа узнает, сколько всего он разболтал рыцарю, и предпочёл помириться.

Айдан с трепетом ждал собственного допроса и, как ему казалось, недурно отполировал враньё, но Вальтер, подсев к нему на привале, стал совсем даже не про Бернхарда спрашивать, а про тонкости ритуалов, и до того удачно изображал любознательного простеца, что монах расслабился и дал себя увлечь в дебри практической теологии. Когда дошло до свадебных обрядов, он почти посыпался – в монастыре-то немного практики! – но ловко вывернулся, спросив, о каком браке речь – первом или повторном – на что рыцарь беззаботно брякнул: «Да какая разница?» – и Айдан захлопнул капкан, с притворным гневом обвинив его в приравнивании первого, настоящего брака, к повторному, который не более чем прикрытие для блуда. Вальтер хохотнул и объявил, что монах парень что надо. Они расстались на дружеской ноте, а хронист почти открыто пялился на Этельфледу, гадая, заметила ли она его победу и надеясь на ответный взгляд – но куда там. Впрочем, рыцаря он теперь уже не так боялся и, когда тот спросил немного погодя, не шатался ли кто-нибудь подозрительный возле монастыря в вечер перед смертью мастера Бернхарда. Айдан рискнул рассказать ему про ночной поход старика в трактир, но о проклятье Дейермера умолчал, конечно же. Вальтер сперва призадумался, но потом сказал, что ааренданнец к тому времени уже, наверное, валялся в переулке – и больше не мучил хрониста.

В целом, следующие несколько дней были бедны событиями. Новых сведений о Дейермере или об Ульрихе фон Ланциге уже никто сообщить не мог. В одной из таверн, где останавливались путники, Виллем сыграл в гляделки с проезжим герцогским гонцом и показал ему решётку из пальцев – такую же, как рассуждавшему о богах учёному. У гонца были пышные, сросшиеся на переносице брови – про таких в народе говорили, что это оборотни, поэтому внимание незнакомца не слишком удивило его – гонец просто ухмыльнулся и подмигнул Виллему, и это явно была не та реакция, на которую тот надеялся. Зато ужимками южанина заинтересовался Вальтер, который после этого стал присматриваться к нему. Айдан тоже подумал, что сложенные пальцы могли быть условным знаком агентов Соединённых провинций, но, право же, настоящему лазутчику стоило бы делать свою работу немного более скрытно.

Караван пополнился ещё одним монахом, и поистине поразительным: с каким-то жалким и явно полупустым мешочком на длинной палке, в грубых сандалиях на босу ногу – это ранней весной-то! – с многодневной щетиной и лысиной во всю голову, только едва обрамлённой по бокам и сзади короткими белыми волосами. Его сухая, морщинистая кожа была даже чуть темнее протёртой в нескольких местах рясы, зато зубам – идеально белым и отменно сохранившимся – позавидовал бы и иной епископ. Пока все остальные уныло тащились верхом, он с завидной прытью чапал на своих двоих, то и дело громким, хоть не вполне приятным голосом принимался распевать гимны и непременно оказывался рядом, когда кому-нибудь надо было подтолкнуть застрявшую в луже телегу, починить колесо, поднять упавший тюк или просто развеять дорожную тоску. На привалах он собирал вокруг себя крестьянскую малышню и растолковывал про Свет и Владыку, причём как-то чудно и, на вкус Айдана, не вполне канонично. Поднимет, к примеру, с земли пустой жучиный панцирь, красивый такой, с перламутровым блеском – и вот тебе готова притча про тщету мирских забот и устремлений. Детишкам-то, конечно, это было больше по сердцу, чем скучные проповеди с примерами из священной истории. А уж когда он с радостными криками полез купаться в жгуче холодном, едва освободившемся ото льда озерце, Фродвин вполне серьёзным голосом предположил, что это какой-нибудь давно почивший святой угодник, чьи мощи потревожили разбойники. На ночь тот, впрочем, не под кустом завалился, как некоторые ожидали, и даже не где-нибудь у ротонды, а забрёл в дешёвую гостиницу и отужинал, обнаружив отменный аппетит. Наверное, такие, желчно заметил Шаан, и грызут в трактирах ложки. Тем не менее, именно это убедило всех, что перед ними живой человек, и вскоре странники знали уже, что зовут его Ингольбе́рт, что он подвизался в скиту посреди глухомани, а теперь отправился в паломничество к твердыне Ордена Чаши. Почему туда? А почему бы и нет, в самом деле.

Лицо брата Ингольберта никогда не покидала доброжелательная, если не сказать ласковая, улыбка. Даже когда Вальтер его стал подначивать, неся какую-то блудотень про искушения плоти, а также сговорчивых и пышнотелых служанок, он только качал головой и улыбался. Осмелев, Айдан попробовал завести с ним обычный свой разговор про Дейермера, но Ингольберт весьма уверенно заявил, что ничего о нём никогда не слышал, и посоветовал – коли уж ты, говорит, грамотный – чаще читать священное Писание. Да я-то что, против как будто? – фыркнул про себя монашек. – Вот если бы там про Дейермера что было – не вылезал бы оттуда!

А раз не получалось насыщать грядущую книжку содержанием, Айдан стал фантазировать по поводу миниатюр. Каким бы вышел Дейермеров отряд из-под пера ланцигских иллюминаторов? Повесили бы у предводителя над ухом демона с крылышками, непременного соучастника злых дел? Отринули бы они прискорбное искушение изобразить всех жалкими, с искажёнными пропорциями – обычная месть хронистов язычникам, – убоялись бы разных нетривиальных персонажей? А может, сказали бы, что важен только Дейермер и его бы отрисовали с бородой, как полагается, всех остальных оставив неоформленным сонмом? Айдан представил, как вожак бредёт среди редких, чем-то на разветвлённые кистени похожих деревьев, протирает боком узорный синий фон, а за ним шествует, бряцая латами, многоногое, многоголовое чудовище. А как поступят с Обратной Стороной? В Аойне бы сплели чёрные, золотые загогулины – и вот тебе провал не пойми куда, впадающий в орнамент на полях; гевинтерцы приземлённей – нарисуют чёрное пятно на земле и скажут, что так и надо.

Между тем, Вальтер оказался не только воякой, но и практически бардом: на второй вечер достал лютню и давай распевать разбойничьи удалые песенки. Голос у него был мощный, а пальцы так и бегали по струнам; тени плясали на блестящей алой равнине его лба, золотистые змеи копошились в бороде, и каким-то языческим лукавством полыхали глаза – такого запросто представишь на миниатюре в роли Падшего-искусителя ведущим за собой танцующие души прямиком в чёрную глотку Долины Утрат. Все собрались послушать его: Фродвин укатывался над незатейливой похабщиной, Виллем молча пил, Годфруа сутулился, кулаки упрятав между коленями. Она сидела чуть поодаль, но тоже внимала; предательский огонь, проникнув под прежде непроницаемую маску из теней, выхватывал один из уголков её довольно тонких и бледных губ – и этот уголок временами чуть приподнимался. Когда Вальтер в очередной раз отставил свой инструмент, отшучиваясь и заявляя, что не всё из описанного в последней песне довелось испытать лично ему – что, конечно же, вызывало только новый взрыв хохота, – она поднялась, подошла к нему и сказала, что тоже хотела бы сыграть, хотя, быть может, и не к такому увеселению всех присутствующих. Рыцарь очень удивился, даже ничего ответить не смог, а просто с разинутым ртом протянул ей лютню. Она села рядом, сплетя между собою ноги, в задумчивости, словно сомневаясь, выйдет ли у неё что-нибудь, провела по струнам пальцами – те как-то нелепо звякнули в ответ. Вздохнув, она прикрыла глаза запела неожиданно высоким и не очень громким голосом, играя гласными и растягивая окончания, лишь изредка проводя по струнам несмелыми пальцами, что так и не расстались с перчатками, но эти редкие звуки вплетались в её песню настолько удачно, что ни убавишь ни одной, ни прибавишь. Айдан боялся пошевелиться, он так и слушал бы до самого утра её голос, такой чистый, такой хрупкий, и в то же время такой тёплый, в нём было что-то такое, как будто она им хотела согреть кого-то отсутствующего, кого уже никогда не увидит. Она пела – нежданный поворот – на аойненском, и это было что-то про девушку, ждущую кого-то из военной экспедиции, хотя за игрой голоса иной раз непросто удержать в голове сюжет. Закончив, она как на Обратную Сторону провалилась, и даже телохранитель ходил и спрашивал у всех, не видел ли кто его хозяйку, и лишь к утру обнаружив её спящей, вздохнул с облегчением.

С неспокойной душой выйдя на улицу, наполовину надеясь увидеть её, а наполовину просто рассчитывая побыть наедине со своими переживаниями, Айдан едва не врезался в крепко пахнущую табаком громаду Виллема, который вытащил изо рта трубку и твёрдым голосом пояснил, что песни и музыка – дар Заточённого. А то, чем Вальтер занимается – это вообще чистой воды распутство.

– И вот меня удивляет, – снова закусив трубку, пробормотал он, – что у вас даже монахи терпят такое, против чего у нас восстал бы всякий порядочный человек.

***

Толимар повёл себя весьма предупредительно: уже после полудня путники хорошо понимали, что приближаются к этому оплоту вольнодумства, твердыне чужеродной пугающей силы, к этой, как с уверенностью провозглашали некоторые из монастырских соратников Айдана, гнойной язве на теле Гевинтера. Как бы то ни было, окрестности его выглядели куда приятней унылых и пустынных холмов, коими столь обильно баловала гостей Северная марка. Сперва земля вспучилась, оскалилась шершавыми каменными глыбами, окрашенными подчас в самые удивительные тона: многие были покрыты зеленоватыми, а то и ржаво-красными пятнами. В теснинах между ними начали попадаться деревья, затем рощицы, а в одной из ложбин притаилась даже целая деревня.

К городу странники подъехали на закате. В небе Айдану чудилась затянутая дымкою равнина, разделённая надвое рекой из чистого золота; на её фоне тёмными ступенями поднимался холм, увенчанный знаменитою башней: круглой и дерзновенно высокой.

Толимар окружали двойные стены: внешние кольцом обнимали весь холм, нависая над рекой, а внутренние, в свою очередь, возвышались над ними, отгораживая от мира простецов подлинных повелителей этого места – ааренданнских волшебников. Как хорошо было известно, постройку этих стен они заставили оплатить Гевинтер.

Скрипя цепями, с зубцов свешивались клети, в которых то совсем очищенные скелеты, а то и свеженькие, засиженные вороньём – разбойнички, захихикал Фродвин, тати словленные, да выставленные на поруганье. Айдан удивился: вроде бы, ааренданнцы выставляли себя цивилизованным, утончённым народом, которому чужды страсти необузданных северян, в том числе нездоровая склонность уродовать останки преступников. Чернокнижник весело заклекотал и ответил, что, может быть, они и цивилизованные – безнадёжно исковеркав это слово – но нас тут всех считают вахлаками, которых надобно пужать, да покрепче, чтобы не бедокурили.

У ворот уже толпились путники, приехавшие, должно быть, надведерским трактом. Кучка неопрятных старух собралась тесным кругом на тюках и делилась свежими сплетнями, изобретая по ходу новые, трое добротно одетых мужчин с притороченными за спиной арбалетами задумчиво курили, малышня с радостными криками носилась вокруг телеги, счастливо не замечая вялых, утомлённых окриков ссутуленной, бесцветной женщины с усталым и грубым лицом. От самых ворот – нелепо низких для такой величественной стены – раздавались крики, весьма далёкие от одобрительных.

– Их поди пойми, – сплюнув, проворчал Фродвин. – То заходи кто хошь, то тебе в каженную сумку, в каженный карман залезут. Бывалось, до глубокой ночи выстаивал.

– Да, похоже, мы тут надолго застряли, – откликнулся Шаан.

– Вон, как их припекло, – прищурив глаз, промолвил Вальтер. – Убийство, потом ещё и орки…

– Подаааайте монеточку! – к странникам подскочил тонкорукий и тонконогий чумазый мальчуган, призывно дрыгавший ладонью и совавший её то к одному, то к другому. Рожица была до крайности несчастная – Шаан размяк и полез в суму, а этот уже и хныкать начал, чтобы не упустить своего.

– А ну пошёл! – рыцарь несильно пнул его ногой в спину, да так рассчитал, чтобы, споткнувшись о ногу инквизитора, попрошайка наверняка грохнулся. – Ещё раз тебя увижу – сдам герцогу на кухню, понял?

– Таковской руготни давненько не слыхивал, – хихикнул Фродвин, когда мальчишка поплёлся прочь, сквозь зубы понося жадюг.

– Вальтер, за что вы его так! – воскликнул инквизитор, всё ещё державший злополучную монету и явно раздумывавший, не догнать ли бедолагу. – Это же наверняка сирота, разве мы?..

– Сирота или там чего, но я таких знаю: будет хныкать, весь изойдётся соплями, а стоит вам отвернуться – подрежет кошель! Сколько был в Толимаре, тут вечно этих…

– Разве вы можете быть уверены, что это действительно вор?

– Да полноте, любезный господин! Так и клыкастики не бранятся! Вот вам длань – из ентих, скрадчиков!

– Скажете, вас никогда детишки не грабили? Вот вас, моя прекрасная госпожа, грабили детишки?

– Что? Да, и однажды украли очень дорогую мне вещь. Это было… – заканчивать она не пожелала.

– Ну, вот!

– Я не знаю… – пробормотал Шаан. – Всё-таки это мог быть настоящий сирота.

Чуть в стороне от остального люда собралась громкая и самодовольная компания рыцарей. Привязав лошадей к столбикам, которые тут, похоже, специально врыли для ожидающих, они бранились, распевали более чем легкомысленные песенки и голодно поглядывали на крестьянок. Позади маячила довольно просторная клетка на колёсах, в которой прутьями служили крепкие, толстые брёвна. Внутри угадывались крупные тела, но ни чьи, ни сколько, понять было нельзя. Из рыцарского роя протолкался жизнерадостный толстяк в меховом плаще, у которого щёки торчали над бородой как два спелых, блестящих яблока, а мясистый, неровный нос напоминал кусок непропечённого теста. Он деловито направился к путникам, и не пройдя половины пути, завопил: