Kitabı oku: «Голод. Нетолстый роман»
© Павлова С.О., 2023
© Елисеева А.М., иллюстрации
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Орфография, пунктуация и грамматика оригинальных писем сохранены. Использование текстов писем согласовано с автором.
Все адреса, телефоны и имена вымышлены, любые совпадения случайны.
Ничего из написанного в романе не является призывом к похудению. Автор надеется, что после знакомства с книгой читатели, напротив, будут есть столько, сколько просят тело и душа.
Посвящаю Щербакову Илье
Я лежу на полу, ноги задраны на стену. Где-то писали, что так сходят отёки, а значит, лишние объёмы. Я смотрю в потолок и надеюсь, что как только объёмы уйдут, придут красота, счастье, уверенность в себе. Достойная нормальная жизнь.
Я тянусь к телефону и скроллю в приложении, чаще которого захожу разве что в рабочую почту. Я делаю заказ. Это действие я совершаю каждый раз, когда пустота пожирает меня изнутри, и пустоту эту хочется кем-нибудь заполнить, только вот некем же, некем совсем. Кем-нибудь не получится; получится чем-нибудь.
Я делаю вдох и начинаю считать про себя.
Сейчас всё наладится.
Тем временем летит по Тверской курьер Санжар. Наверное, он уже запомнил меня. Это несложно: розовая пижама, красные ногти, торопливый хват, 100 рублей чаевых; всегда ближе к ночи, всегда грузинский ресторан. Как-то он приезжал дважды за вечер. За тот случай мне особенно стыдно; надеюсь, Санжар списал это на мою рассеянность – типа не досчиталась гостей (правда, гостей у меня не было уже год как). С другой стороны Тверской выезжает второй курьер – Хушруз. У него в рюкзаке три пачки вафель, ведро мороженого «Mӧvenpick», кило халвы, арахисовая паста, орешки со сгущёнкой. И вот они летят навстречу друг другу, два велосипедиста: один – из точки А, второй – из точки B с местом встречи в точке С – моей, то есть, квартире.
Звонок. Я подлетаю к двери, дёргаю её на себя, ни «здрасьте», ни «до свидания», хватаю пакет. Конечно же, сладкое приехало первым. От негодования я почти рычу как зверь. Да я уже зверь. Ждать невыносимо; значок курьера, разумеется, недвижим на карте. Я окончательно сатанею и строчу гневное сообщение в саппорт. Где шляется этот придурок, вы там чем вообще занимаетесь, и не надо отвечать мне по скрипту2, я сама его для вас написала два года назад. Повторная трель звонка спасает оператора поддержки Василия: претензия отменена. Я представляю, как Василий с облегчением выдыхает и идёт заваривать кофе симпатичной коллеге по ночной смене. На другом конце ЦАО завязывается необременительный служебный роман.
Я вспарываю пакет с хинкали. Уничтожаю поддон из десяти штук за рекордные три минуты. Желудку больно: ощущение, что он вот-вот лопнет. Есть невыносимо, дышать тоже, но сытости нет и в помине.
Блевать – это страшно. До сих пор, даже спустя столько лет практики. Когда волна поднимается к горлу, кажется, что она возьмёт и задушит. Зато после – так хорошо. Свобода и чистота. Самое время десерта. Выбирать нет смысла, ведь можно всё сразу, вперемешку, без разбора.
А потом – ещё разок два пальца в рот и.
При желании – повторить.
Я залезаю под душ. Сердце, ещё не отошедшее от страха рвоты, бьётся сильнее обычного. Стою в кипятке и думаю о сотне людей, чью работу только что обесценила своим гастрофокусом: курьеры, повара, собиравшие урожай комбайнёры, банковские специалисты, ответственные за транзакцию.
Это всё было сейчас – незачем.
Это всё растворилось во Вселенной.
Нулевый выхлоп, никакого КПД.
Я выхожу из душа, с усилием вытираюсь, подхожу к зеркалу в коридоре. Осмеливаюсь посмотреть прямо в упор на своё тело – распаренное, оттого будто размякнувшее. Особенно придирчиво – то место, где впиваются в бока трусы – тёткин фасон, хлопчатобумажные, с бантиком у пупа и резинкой, призванной сдерживать плоть. Я вижу только рытвины целлюлита и шмат кожи, переваливающийся через ткань словно опара из таза.
В голове бьются слова: «жирная», «туша», «мразь», «ненавижу», «чудовище», «рыхлость», «обвисло», «толстуха».
Я плачу, ведь меня никто не любит.
Даже я сама.
* * *
Ладно, давайте без драм: у меня нормальная жизнь.
Есть диплом достойного вуза (ну и что, что журфак), есть социально одобряемая работа – в креативном агентстве. Есть 1317 друзей на фейсбуке. Есть сеанс с психотерапевтом раз в неделю. Есть выставки в Музее современного искусства «Гараж». Есть аккаунт в «Тиндере», используемый, скорее, как источник смешных скринов для чата с подружками. Ещё у меня есть аж две жилплощади: арендная, в пределах кольца Садового, и собственная, за пределами кольца Московского автодорожного. Ну как собственная – я на двадцать лет в кабале у банка, но это детали. Есть прочие маркеры московского успеха: абонемент в хороший фитнес, годовой бонус, вечеринки по пятницам, обезжиренный латте с собой. У меня даже есть необременительный служебный роман. Я сортирую мусор, ношу носки с надписью «Feminist» и недурно говорю по-английски. Я обещаю себе поменьше ездить на такси и больше ходить пешком, убираюсь перед клинингом и свято верую в то, что страдания курьеров-мигрантов окупают мои чаевые.
Кроме этого, я, разумеется, ненавижу вечера воскресений. На самом деле, воскресенье не виновато, просто за ним идёт понедельник, а в понедельник в десять утра начинается летучка в «зуме». То есть, правильнее сказать, что ненавижу я не воскресенье, а свою работу. К сожалению, наше расставание невозможно, ведь работа даёт мне деньги.
Говорят, деньги – это свобода. Но я не согласна. Мне кажется, свобода – это когда твоя жизнь не зависит от очередного имейла и глаз не дёргается от плодящихся в геометрической прогрессии чатов.
Увы, я не выбираю свободу. Наверное, потому, что мне слишком нравится покупать красивые вещи. Те самые, которых у меня не было в детстве – вы понимаете. Платья, пальто, дорогую посуду. Живые цветы, императорский фарфор (любимая линия – кобальтовая сетка и балерины), холодные атласные пижамы. Кремовое постельное бельё с молнией (а не дыркой на пододеяльнике); обычно я вышиваю на его уголке какой-нибудь цветочек, видимо, проявляя тем самым творческую натуру. Японский кондиционер для белья и лавандовый спрей для глажки. Гладить я просто обожаю. Мне нравится тяжесть утюга, его сила – пофыркать паром и устранить все неточности ткани, чтобы потом я могла разложить всё это ровными стопочками – шов ко шву. Жаль, у меня нет на это времени. Как нет и на свечи, на книги, на пряжу и спицы, на билеты в «Стасик». Прогрессивные люди с фейсбука пару раз осуждали меня за любовь к балету – типа я пустая мещанка и буржуа, но последние две «Жизели» я пропустила не из-за них (хотя и перестала отчитываться в соцсетях о своих походах), а из-за сдачи проекта, с которым дневала и ночевала в офисе.
Когда я смотрю на подзеркальник, удваивающий мои духи и помады, мне кажется, что моя жизнь под контролем. Такие же ощущения я испытываю, когда из-за квартальной премии увеличиваю ипотечный взнос, покупаю себе абонемент на массаж или выхожу с маникюра. Это чувство магическим образом испаряется, когда я открываю компьютер. Но я не ною и просто терплю. Да и вообще: так живут все. Разве нет?
У меня есть лишь одна проблема. Никакой подзеркальник с духами не выиграет соревнование за контроль с моим подкроватным монстром. И монстр этот имеет всамделишное обличие.
Это весы.
Почему-то не модные – стеклянные, электронные. Нет. Простые, с трепыхающейся между делениями стрелкой. Каждое утро я с придыханием встаю на них. Стрелка, будто от смеха, потрясётся сначала, потом замрёт и определит повестку дня. Отвес в полкило обеспечивает дофаминовый взрыв, которого хватает даже на улыбки во всех пяти понедельничных созвонах. Минус 100 граммов? Ну, хвалить себя, конечно, особо не за что, но хоть не набрала, и на том спасибо. Уже можно кому-нибудь рявкнуть и целый день писать сообщения с сокрушительной точкой в конце. Вес остался вчерашним? Плохо, никакой динамики, давай-ка откажемся сегодня от ужина, а домой пойдём пешочком и плевать, что на улице минус 17. 10 тысяч шагов – это, на минуточку, 500 калорий, такой расход на дороге не валяется. Ну а если стрелка качнулась вправо – это конец. Трагедия, обесценивающая все накопившиеся к тридцати годам достижения. Всё бы-ло зря, всё пойдёт прахом, ты ничтожество, у тебя ничего не получится, не получится никогда.
Я не могу сказать точно, с чего это началось. Но скажу с точностью до грамма, что ела – например – год назад.
Вот, открываю пищевой дневник в приложении «Fat Secret» от 18 августа 2018 года:
Обезжиренный сырок – 114 кк.
Американо с молоком – 27 кк.
Салат овощной – 45 кк.
Курица – 257 кк.
Гречка – 348 кк.
И так далее, и так далее. То есть без далее. В сумме – 791. 791 – это уже по краю.
Я хорошо держусь в 900 калориях, умудряясь утрамбовывать в них даже невкусный десерт из кэроба без муки. Держусь месяца два. А потом случайно выхожу за грань – на незначительные 100 или 200 калорий, и тогда мне сносит башню. Я думаю: ну ладно, сегодня уже «испорченный», «грязный» день. «Грязный» день – повод обожраться втрое больше обычного перед завтрашним «чистым», в который есть нельзя. Мотивы сложно объяснить: на языке мнётся «теряю контроль» / «чёрная пелена» / «это не я, оно само», но всё не то. Единственный свет, который я способна разглядеть в такие моменты, – это свет холодильника. Винилово-чёрного, двухдверного, обещающе распахивающего дверь с лёгким позвякиванием пустырника в боковой полке.
Так начинается зажор.
Зажор – он как запой, только углеводы поглощаешь не из водки, а из хлеба и тортов. А сразу после исторгаешь из себя известными народными способами. У меня такое длится неделю-две. Однажды было целый месяц, и я даже не хочу думать о том, что переживала эмаль моих зубов, ежедневно встречавшаяся с желудочным соком.
В такие моменты я – не я. Поэтому по-английски исчезаю с вечеринок, чтобы наконец остаться наедине с едой. Да, так это и устроено: вроде бы избегаешь еды, но становишься так зациклен на ней, что в итоге оказываешься в изоляции социума. Не будешь ведь заталкивать в себя неразогретую гречку со скоростью ложка в секунду, старый хлеб и засохшие вафли на глазах у людей.
За тридцать лет мой вес менялся в зависимости от разных обстоятельств. На 1-м курсе было 42 килограмма (разгар анорексии), на 4-м – 57 (переход в компульсивное переедание3). 57 – это болезненная влюблённость в мальчика с факультета политологии, который за три месяца отношений так и не записал мой номер телефона. Смешной он, этот баланс мироздания: нездоровые отношения – здоровый вес.
Однажды на весах я увидела отметку «38 килограммов» – единственное непродолжительное время в моей жизни, когда я находила красивым своё отражение. Непродолжительное – потому что в таком весе я трижды за неделю упала в обморок в институте, и врач из местной поликлиники сказала мне, что, если я продолжу в том же духе, у меня будет рак желудка. Я не знаю, зачем она это сделала: потому что обессилила от потока девочек с РПП4 или просто была дурой. Однако её слова возымели нужный эффект. Рак сожрал многих из моей родни (мать говорила «сожрал»), и я так сильно боялась умереть от него, что добавила в дневной рацион кусок хлеба и две ложки крупы, из-за чего стала, как я сама про себя говорила, «жирдяйкой» (то есть девушкой весом 46 килограммов).
В конечном итоге тело устало от моей ненависти и предало меня. Оно начало мстить, ежедневно демонстрировать резистентность любому голоду, любой диете. И я стала набирать – преимущественно из-за срывов. Сначала +3 кило виделись мне катастрофой. Потом +5. Потом +7. Каждый раз новый вес из предыдущей «катастрофы» казался мне желанным и уже недостижимым.
С тех пор главной целью моей жизни стало вернуть ту самую цифру – времён постинга грустных песен на стену «ВКонтакте» и попыток обратить на себя мужское внимание новой откровенной фотографией (втянутый живот, рёбра, резинка трусов между костями бёдер, образующая заветный bikini bridge5). Грустный оксюморон: стесняться и отрицать своё прошлое в виде патетичных ЖЖ-постов и пафосных подписей к фотоальбомам, но отчаянно хотеть влезть в джинсы тех лет.
Я без особого успеха пробовала разное: диеты, спорт, интервальные голодания. Пока однажды, раздавленная страданиями и похмельным стыдом на общажной пьянке, не услышала от своей соседки: «Да чего ты мучаешься, два пальца в рот, и готово». Гениально. И почему эта идея раньше не приходила мне в голову? Я отправилась в туалет на этаже, несмотря на то, что к тому моменту уже прошла все ужасы общежитской дедовщины и выгрызла себе место в двухместном блоке с нормальным человеческим санузлом. Склонилась над грязным унитазом, вдохнула поглубже и выблевала из себя всё, мучившее меня в тот момент: прикидывающийся бейлисом дешёвый ликёр, три куска пиццы, свои неразделённые чувства.
Это действие показалось мне таким простым и очевидным решением в борьбе с возвратом своих объёмов, что я вынесла его за пределы туалета общежития, самого общежития, всей студенческой жизни. С тех пор не было ни дня, чтобы я не сидела на диете или не пребывала в каком-либо пищевом ограничении. Ограничение неизбежно завершается срывом, а срыв, в свою очередь, – тем, что я сделала в общежитском туалете 2-го этажа. Ритуалу скоро стукнет десять лет, но я продолжаю, неустанно продолжаю и по сей день.
Весы снова зло шутят надо мной и показывают +300 граммов.
Я взяла телефон и написала Нине: «Сорри, на своп6 не приду, на работе жопа».
Я написала это, потому что у меня нет сомнений: вещи девочек будут мне малы, а мои им – велики. На предыдущем свопе я даже не осмелилась что-то примерить и унесла с собой только 17 общих фотографий, увеличивая себя на которых чувствовала, как кислею лицом. Конечно, с общими фотками так поступают все – в смысле, рассматривают только себя, а до других (в том числе и меня) им дела нет.
Я это знаю.
Просто на работе действительно жопа. Как обычно, жопа.
Re[3]: о деньгах
Доброе утро!
Меня всегда напрягает вопрос: как твои дела? Дел-то никаких нет. Стыдно становится, что у меня их нет.
Очень обрадовалась твоему письму. Сейчас пойду посажу за домом 2 дубка, которые я вырастила из желудей. Потом иду в «город». Как раз в Крупской7 и в книжном посмотрю книги, про которые мы говорили по телефону. Кстати, тебе на сегодня рекомендация по гороскопу: Устройте себе праздник души и тела!
Я тебе положила 1 тыс. на карточку и 200 руб. – на телефон. Всего хорошего! Вчера очень хорошо поговорили по скайпу. В том смысле. что друг друга хорошо видели и слышали.
Твоя уже старая бабушка
Re[3]: о деньгах
Привет, Ба!
Спасибо тебе: очень пригодились твои двести рублей как раз.
Ничего себе – «нет дел»: ты за один день делаешь больше, чем я за всю неделю!!
И никакая ты не старая.
Что взяла в Крупской?
Люблю
О чём думали сотрудники компании «Apple», добавляя в список рингтонов будильника мелодию «Радар»? С таким вопросом я просыпаюсь ежебуднично в сраные восемь утра.
Вообще-то мне нравится моё дело. Гонять туда-сюда междометия, примерять разные знаки препинания, сушить и делать так, чтобы буквы из невесомых обретали силу и плоть.
Мне нравится всё, что касается слов на письме. Мне не нравится, что слова на письме не могут существовать сами по себе: без менеджеров, CEO, креативщиков и иных, с чьими аватарками в рабочих мессенджерах соседствуют аббревиатуры типа CMO и CRM8.
Они не спихивают задачи, они делегируют – одним нажатием @ в чате и обращением «подхвати, плиз». Они не критикуют, они дают обратную связь по известной формуле «бутерброд с говном» (похвали – поругай – похвали) и сводят с ума пинг-понгом абстрактных правок. Покрути, поверти, сделай повкусней, что-то не нравится, но не пойму что. Они говорят: мы не просто коллектив, мы семья. Ещё они говорят: я ничего не смог бы сделать без такой потрясающей команды; вы справляетесь настолько хорошо, что я хоть сейчас могу всё на вас бросить и улететь сёрфить на Бали. После этого в окошечках «зума» становится радостно, улыбчиво, мельтешат аплодисменты. Я тоже хлопаю, только вот что-то нечестное, отдающее барским феодальным душком видится мне в этой похвале.
Я не могу понять, почему в компании, где без конца твердят о «прозрачности процессов» и «бережном отношении к ресурсам», люди идут плакать в туалет после встреч. Я не могу понять, откуда в корпоративной культуре такой бездонный запас вседозволенности: говорить в пекле дедлайнов «да, у нас у всех уже отваливаются позвоночники, зато есть прекрасные массажисты в ДМС». Или: «Выгорел? Нет, ты просто позабыл вкус крови». Я не могу понять, почему вспарывающий тишину опенспейса звук уведомления «Слака»9 (один шаркающий и два коротких тук-тук) вызывает во мне физическую тошноту. Я не могу понять, почему так остро чувствую фальшь в неискренней фразе «привет как дела» – прямо вот такой, без знаков препинания и словно не требующей ответа.
«Давайте посмотрим на задачки без родителей», – говорит наш проджект-менеджер Толя. Проджект-менеджер – это человек, который контролирует процессы в специальных программах. То есть гоняет туда-сюда карточки с задачами нашего отдела. «В работе», «в обсуждении», «на одобрении», «на рассмотрении», «на изучении». Мы созваниваемся трижды в неделю, чтобы поиграть в эту игру. Иногда в этих графах встречаются «задачки без родителей» – то есть задачи, создатели которых забыли прицепить её к какому-то большому проекту. Задачки без родителей. Пожалуй, это самое трогательное, что я слышала в своих трудовых буднях.
Когда эйчары набирают к нам людей, они презентуют удалёнку как преимущество. Но какое же это преимущество, если у тебя, получается, украли серию тру-крайма за завтраком, подкаст по дороге в метро, ну или, скажем, просто пройти свои 3000 шагов с пустой головой. Нет уж, изволь брать ноут, едва продрал глаза, переодеваться необязательно. И погнали – в светлый рабочий денёк, на благо прогнившего капитализма.
Так что в офис я всё равно хожу. Во-первых, кофемашина. Во-вторых, Татьяночка Борисовна.
Татьяночка Борисовна, или Тэ Бэ, – наша главная. Отчество к ней – точёной, хрупкой, всегда неброско стильно одетой – не очень приделывается. Придаток «Борисовна» – кличка для своих. В лучших традициях бодрого маркетингового коллектива она просто Таня, хотя от уголков глаз уже разлетаются к вискам едва заметные линии. Наверное, так происходит, потому что она много смеётся. А смеётся Татьяночка Борисовна действительно без конца. На всех собраниях – ни слова в простоте. Остроты, шутки, присказки. Давит харизмой.
Я люблю Татьяночку Борисовну и ненавижу тоже, ведь она, кажется, совсем не любит меня. Она любит мальчиков, и, хотя в этом мы схожи, я считаю вопиющей несправедливостью тот факт, что мне какой квартал подряд дают писать тексты для кошачьего корма или пенсионерских мероприятий «Весёлое долгожительство», а новопришедшему Феде (брюки со стрелками, бас, забитые черепами руки, добротные презентации с идеальными межстрочными интервалами) спустя две недели доверили итальянскую ярмарку дизайна.
Межстрочные интервалы Федю научила делать я. И на работу эту тоже позвала я. Мы дружим с универа, и, честное слово, я никогда не видела таких ленивых людей. Ленивых настолько, что вместо того, чтобы перевести простецкий текст с английского, он забивал его в «Гугл Переводчик» и слушал домашнее задание в озвучке робота, пока спал по дороге в метро. Он никогда не готовился к семинарам, но не стеснялся подходить в конце пар к преподавателям и напомнить о себе, чтобы в ведомости напротив его фамилии нарисовался очередной плюс. А я вот готовилась, но никогда не подходила. Мне казалось это неловким. Он смеялся надо мной, называл словом «дурында» и поучал: «Ленка, активность на семинаре – это не демонстрировать знания. Это повторять за всеми сказанное, просто другими словами». Я кривила нос – как будто презираю. Но на самом деле и мечтать о таком не могла. Не могла себе такое позволить.
К экзаменам тоже не готовился – если не считать подготовкой обзвон всех однокурсников накануне с вопросом: «Мы в жопе, да? Это же нереально выучить, да? И главное – нахера?!» Мне не звонил – знал, что буду учить, а отвлекать чревато: не у кого будет списать. У Феди был хорошо подвешен язык: он умел убедить меня в том, чтобы я отдавала ему свои «бомбы». А после выдавал по мотивам моих шпаргалок диарейный поток сознания, в которых найденный мною в учебниках смысл полностью уничтожался кучерявостью фраз. Федя почти никогда не получал четвёрок. Про тройки и двойки я вообще молчу. Мальчик на журфаке, да ещё и не на отделении спортивки и политики. Экзотика.
Теперь, когда Федя с опозданием появляется в переговорке, плывёт в улыбке не экзаменационная комиссия, а Тэ Бэ. Она расшучивается пуще прежнего, а иногда совсем выходит из берегов, воркуя: «Нет, ну вы посмотрите, какие у меня сексуальные креативщики».
У Татьяночки Борисовны – всё сексуальное. Сексуальность – единственное мерило, главная награда, высшая оценка. Она говорит: добавить секса в имиджи. Она говорит: сделайте презентацию посексее. Она говорит: этот слоган – просто секс.
А обращается к нам исключительно кошачьими словами: котик, кот, котюнь; вроде бы даже ласково, но почему-то чувствуешь себя после такого нассавшим мимо лотка.
Иногда – лишь изредка – она орёт. Топает ногами, стучит по столу, швыряет в стену свой молескин. Она кричит: «Я вот этими вот руками (показывает руки) здесь всё сама сделала, а вы всё – всё!!! – проебали». Она так и говорит, разрядкой смакуя очередной наш провал. И уходит из переговорок, хлопнув дверью, гаркнув на секретаршу: «Не пускать никого», будто и впрямь найдется псих, надумавший попасть к ней в кабинет. В такие минуты я делаю фокус, которому меня в детстве научила Ба. «Ну и далась тебе эта математичка, пусть орёт на здоровье. Ты представь её на унитазе и что у неё страшный понос. И просто смейся, смейся в ответ».
Но это я себе редко позволяю. Чтобы завоевать любовь Татьяночки Борисовны, я выслуживаюсь как могу. Мимикрирую под коллег и говорю на их языке (кидаю в тебя задачей, заапрувь асапно плиз, давай обсудим хотелки и не пойдём в эту историю, экспертно рассказываем про бизнес-ландшафт). Захожу в звонок самой первой, чтобы застать с Тэ Бэ пару мгновений наедине (а остальные – я знаю! – не в силах выдержать будничный small talk, топчутся в зале ожидания). Любуюсь самыми невыгодными её ракурсами – вот только вчера нависла, огромная, над камерой телефона, прямо из шпагата на занятии растяжкой. Ловлю каждое её словечко, и даже когда убыстряющий механизм «зума» делает речь Тэ Бэ неловкой и глупой. Отправляю тексты, опережая дедлайн на день-два. И непременно в три часа ночи, чтобы не остался незамеченным мой остервенелый трудоголизм. Если честно, ради неё я даже закурила. Татьяночка Борисовна вот курит с 7-го класса. «Никотин говно толкает, котики мои», – говорит она, когда девочки спрашивают, как ей удаётся держать себя в форме.
Охотников покорить начальницу и кроме меня достаточно. На перекуре мы окружаем её плотной цепью, наперегонки достаём замешкавшиеся в карманах пальто зажигалки, взрываемся смехом на каждой её юмореске. Дело в том, что шутит Татьяночка Борисовна действительно неплохо. Просто угадывается что-то грустное в подозрительной частоте её очаровательных каламбуров. Иногда кто-то пытается парировать ей. Если Татьяночка Борисовна снисходит до улыбки, день считается успешным. Если она не понимает шутки, она поджимает губы, и в кругу повисает неловкая тишина. Но потом Татьяночка Борисовна выворачивает её в свою, и все смеются, и всё снова становится хорошо.
Она часто говорит: помните? Как в том анекдоте… А мне хочется заорать: «Да не помнит никто твоих анекдотов, старая ты кошёлка, у нас теперь мемы!»
Чем больше я люблю Татьяночку, тем больше гадостей про неё рассказываю остальным. Подговариваю всех её ненавидеть. Зачем? Чтобы они разочаровались, перестали хотеть ей нравиться, и она вся бы досталась мне, одной только мне.
Я вкалываю как проклятая, чтобы получить повышение. Потому что, если Татьяночка Борисовна увидит во мне потенциал, она наконец-то полюбит меня, сделает своей правой рукой, своим замом, своей приближённой.
Мой психолог без конца задаёт вопрос: «И кого же вам напоминает ваша начальница?»
Мы обе знаем ответ, но я молчу, потому что говорить на эту тему мне хочется примерно никогда.
