Kitabı oku: «Деменция у мамы. От отрицания к принятию»

Вместо эпиграфа

Таксист вальяжно подмигнул, кивнув на маму:

– В психушку едем?

Я посмотрела на него так, что он замолчал и мгновенно стёр улыбку превосходства со своего лица.

Носков из радиоприёмника добил меня:

– В этом мире я гость непрошеный,

Отовсюду здесь веет холодом.

Не потерянный, но заброшенный,

Я один на один с городом.

Да, я везу маму в психоневрологический диспансер. У неё деменция.

Вступление

Мама наклонилась, и у неё из кармана выпал скомканный листок. Слово «Таня» выведено её каллиграфическим почерком крупно и обведено несколько раз.

– Что это, мама?

Она замялась, опустила глаза, наконец, выдохнула:

– Я написала твоё имя. Прости, я забываю, как тебя зовут. Ещё напиши, пожалуйста, кем ты мне приходишься.

Время остановилось. Дыхание перехватило. Будто в огромном гулком пространстве я осталась одна. Без гравитации. Без звуков. Вообще без ориентиров.

Одно мгновение. Оно разделило мою жизнь на «до» этих слов и «после».

Новая реальность рухнула на меня беспощадно. Отдавила всё живое. Внутри я слышала только мой немой отчаянный, беспомощный вой:

– А-а-а-а!

Приложила все силы, чтобы не показать маме свой ужас. Негнущимися пальцами разровняла листок, кривыми буквами вывела: «Дочь». Она взяла листок своими сухонькими ручками, бережно свернула и положила в карман.

Так буднично и незаметно для человечества началась новая эра в моей жизни.

Я расскажу в этой книге, как мы прожили первые три месяца после постановки диагноза. Невероятно долгие и мучительные. Было много ошибок, но и удалось многое сделать. Честно поделюсь своим опытом.

Глава 1. Вот новый поворот. И я в 5000 км от своего дома

На самом деле я догадывалась, что не всё так безоблачно в нашем королевстве. Но гнала от себя то, что видела и слышала. Находила десятки объяснений, почему мама забыла то или иное. Перепутала имена, даты, сделала наоборот. Я не хотела признавать очевидный факт. И вот теперь записка – материальное подтверждение худших опасений. Пора вынимать голову из песка. Настало время назвать вещи своими именами.

Вообще-то я приехала к маме на несколько дней. И было это три месяца назад, в начале яркого и многообещающего августа. Мы живём в 5 000 км друг от друга. Уже 20 лет. В моём маленьком чемодане устроились пара сарафанов и солнцезащитные очки. Затем я купила куртку и свитер на осень. А ноябрь заставил меня купить зимнюю парку и меховые сапоги. Судя по всему, они мне пригодятся здесь. И эту зиму я проведу вдали от дома. А возможно, и не одну зиму…

…Я помню то чудесное августовское утро из той моей жизни. Обязательная, как чистка зубов, пробежка, щебет птах, радостные приветствия на стадионе, радужные планы на предстоящий день. И вдруг звонок. Мама. Мама мне не звонит никогда. Ну, может, раз-два в год. И каждый её звонок заканчивается чудовищной болью, моими слезами, долгими попытками нормализовать свое состояние. У меня правило: я ВСЕГДА беру телефон. Не терплю игру в прятки. Мама сразу: «Таня, я не справляюсь. Мне нужна твоя помощь. Приезжай». Это было так неожиданно. Чтобы моя мама попросила о помощи! Чтобы она произнесла приглашение! Значит, происходит что-то невероятное. И тут уже не до претензий. Я вылетела первым же рейсом.

* * *

Маму я увидела около её дома. Маленькая, сухонькая, совсем крошечная старушка несла небольшой пакетик мусора к баку. Она скорее ковыляла, чем шла, пытаясь расставленными руками поддерживать равновесие. Сердце защемило: она совсем перестала походить на ту властную, жёсткую, всегда подтянутую снежную королеву, которой была. Она разила взглядом. А сейчас…

Мы вошли в квартиру, где я не была лет 10. Не кидайте в меня помидоры: это был мамин выбор – любить своего сына. И только. Я приезжала. Например, 2 года назад мы с мамой встречались в гостинице, домой она меня не приглашала, чтобы не огорчать своего сына и внука. Для неё главное, чтобы они были довольны.

На меня пахнуло запустением. Так живут заброшенные старики. А где же присутствие любимого сыночка, обожаемого внука?

– Мама, я же тебя спрашивала каждый раз (а звонила я маме ежедневно), нужна ли тебе моя помощь. Я присылала помощников, но ты им не позволяла ничего делать. Почему?

Я засучила рукава, налила воду, и процесс пошёл.

Неблагополучие с маминым здоровьем было очевидным. Но в мгновение перестроиться невозможно. Только что я знала, что моя мама – этакая железная Надежда Константиновна Крупская, абсолютно правильная и кристально честная, и вдруг принять, что она слабенькая и не отдающая себе отчёт в реальности старушка. И что эти две сущности – это и есть моя сегодняшняя мама. Всё во мне противилось этому. И я не хотела видеть очевидное. Я верила в то, что я помогу. Вот всё вымою, вычищу, устрою, накормлю, вылечу. У меня всё получится.

Глава 2. Шок: первые дни после постановки диагноза

Шло время. Поток претензий, недовольств, нареканий, критики увеличивался с каждым днем. У мамы всё чаще стали проявляться агрессивные вспышки. Стала бросать вещи: она неожиданно кинула в меня вилки, потом тарелку с супом, книги. Медлить дальше было невозможно.

Уговорить маму обратиться к психиатру не удалось. Она была неумолима:

– Хочешь дуру из меня сделать?

Кстати, я заметила, что речь мамы и манеры как-то опростились и порой даже вульгаризировались. Она стала употреблять грубые слова, при этом не замечала их.

Доводы о том, что нужно скорее начать лечение, отметались мгновенно. Пришлось сказать, что идём к другому неврологу. На этих условиях мы оказались в психоневрологическом диспансере.

После осмотра и беседы врач сказал:

– К сожалению, у вашей мамы действительно деменция.

И по законам жанра у меня в сознании началась «торговля».

– Да, мое имя забывает, зато гуляет сама и по полтора часа даже.

– Да, её невозможно переубедить, но и 30 лет назад она никого не слышала.

– Да, манеры стали простоваты, но это экономит её силы.

На все доводы я находила контраргументы. Я не хотела знать ничего о том, что у мамы необратимые процессы деградации мозга. Казалось, что если я не соглашусь, то будто этого и нет.

Но до моей головы, которую я так старательно засовывала в песок, доносилось мамино:

– Вот здесь 30 лет лежало две булавочки. Одна такая ржавая, а другая почти новая. Где ржавая булавочка? Кто её взял? Кому она потребовалась?

На все уверения, что в комнату к маме никто не входил и тем более никто не брал ничего, она отвечала довольно злобно и так раздражённо, будто речь шла о чем-то важном. Затем наступала следующая фаза:

– Я видела эту булавочку вот здесь на столе. Кто её сюда принес? А-а, вы ею воспользовались и положили здесь. Где моя булавочка?

Попытки предложить другие булавочки пресекались мамой жёстко, а её болезненная фантазия приводила в мамин мир людей, которые могли и взять, и подбросить, и воспользоваться булавочкой.

Она доводила меня до исступления многочасовыми обсуждениями темы булавочки. Я не могла уже слышать слово «булавочка». Но она продолжала и продолжала искать её и злобно-раздражённо что-то говорить.

Я не хотела давать лекарство! Я ждала, когда она под доводами аргументов поймёт, что просто ошиблась. Наконец я трясущимися руками давала маме лекарство, и она забывала про булавки. И мы жили день или два. И я опять думала:

– Сколько врачебных ошибок бывает? Множество. А это мозг. Точно ошибка в диагнозе. Мама здорова, вон она как аргументировала свои желания. Вон она как спокойно разговаривает.

И опять прекращала давать лекарства. А через день начиналось:

– У меня была салфеточка. Вот такая и такая… Мне её подарила… Где она? Кто её взял? 30 лет она здесь лежала…

Она даже слышать не хотела уверения, что салфетки там не было, что такая салфетка никому не нужна, что такую памятную салфетку наверняка она найдёт в своих сокровищах, нужно просто их перебрать по одной и так далее. После двадцатого или тридцатого повторения я начинала чувствовать огромное желание не просто разорвать эту салфетку, но и долго глумиться над нею. Лишь бы она мне попалась.

И тут до меня доходило, что я сама спровоцировала маму, я же решила, что диагноз – ошибка, что она здорова. Быстро давала лекарства, мама успокаивалась и забывала про салфетку, булавочку…

Я кинулась на форумы. Что они дали мне?

– Понимание, что, таких как я, много. Миллионы в России. Никто даже не знает, сколько нас.

– Понимание, что помощи нет и не будет. Сама. Всё сама.

Россия не приспособлена для ухода за больными деменцией. Совершенно. Лишь около 5 % таких больных получают какую-то профильную помощь.

Статистики нет.

Бюджета нет.

Алгоритмов помощи нет.

Маршрутизации для деморализованных родственников, пришибленных таким диагнозом, тоже нет! Никто не говорит, что делать, когда и в какой последовательности.

И вой, мой внутренний вой всё нарастал. Я не знала, что мне делать, куда кинуться, кого просить и о чём?

Я была уверена лишь в том, что я ухаживать за таким больным

– не готова,

– не умею.

К тому же я

– растеряна,

– не вижу будущего в этом контексте,

– не могу сформулировать цели,

– боюсь навредить,

– боюсь пропустить или не учесть что-то важное.

Страна, в которой пятой причиной смертности стала деменция, преступно забросила этих граждан.

А ведь это миллионы вполне крепких людей (некоторые с деменцией живут по 20 лет и более).

Плюс эти миллионы человек умножены на 2, 3, 4 и более членов их семей, которые вырваны из нормальной жизни. Увольняются с работы, переходят на другую, изменяют режим дня и вообще жизни и ухаживают, ухаживают, ухаживают за своими больными родственниками. Говорят, что дементные больные уносят с собой в могилу здоровье своих родных. Рушатся семьи, дети не получают внимания, женщины старятся под гнётом непрерывного потока забот, хлопот и тяжёлого психологического давления.

И это семьи, в которых есть с кем разделить уход. Я читала на форуме, как в одной семье невестка и дочь поочередно через неделю дежурили у матери, а в другом семействе муж и жена работали по скользящему графику и менялись дома.

У меня нет такой возможности. Я должна ухаживать одна. Мне не с кем поделить мою ношу. Есть брат, но он не рвётся подставить свое плечо. Заласканный мамой мальчик так и не стал мужчиной, невзирая на седины.

Вот такой расклад. И надеяться на выздоровление мамы не приходится.

Глава 3. С чего начинать? Выбор без выбора

Шок первых дней вязко висел фоном.

Что делать?

С чего начать?

Спросить не у кого. Алгоритмы не разработаны. Маршрутизаторов нет вообще. Каждый пробивает путь в одиночку.

Но жизнь брала своё, подкидывала новые задачи. Нужно было немедленно действовать. И я делала множество маленьких и больших дел.

Собирала информацию о болезни.

Организовывала безопасное пространство для мамы.

Вносила коррективы в режим дня.

Вводила блюда для активизации работы мозга.

Встречалась с разными людьми: врачами, соседями, друзьями, чиновниками.

И пока я судорожно пыталась восстановить жизнь, надо мной реяло: «Я не согласна с диагнозом! Этого не может быть с моей мамой и со мной!»

Затем всё это противление перешло в мучительный поиск ответа на вопрос «Для чего мне это?». И все ответы абсолютно не устраивали меня. Они меня просто уничтожали и размазывали, потому что суть их сводилась к одному: «Так тебе и надо. Была бы хорошей, этого бы не произошло!»

И я решила не задавать эти вопросы. Хотя бы временно. И не судить себя, тем более не обвинять. Я вспомнила принцип, который меня выручает всегда.

Здесь и сейчас.

Так говорят буддисты. Не смотреть в страшное будущее – его ещё нет и может не быть. Не копаться в прошлом – там уже ничего не изменить.

Пребывать только в настоящем. Маме нужен завтрак? Приготовить. Маме нужно к врачу? Увезти. Мама испугалась? Успокоить.

В детстве мы ездили к бабушке в деревню. И там была река. Не многоводная, но всё же. На противоположном берегу были просто сказочные луга, усыпанные земляникой, и невероятной красоты березняки. Люди переходили реку вброд. Было такое место, где можно было, подоткнув юбку повыше, просто перейти речушку. Самые ловкие вообще перепрыгивали с камня на камень и оказывались на том берегу с сухими ногами.

Вот что мне требуется сейчас: перепрыгивать лишь по камешкам сегодняшнего дня. Как только мысли уходят в прошлое или летят в будущее, возвращать их сюда, в реальность настоящего. Хотя бы сейчас, пока я переживаю первый шок.