Kitabı oku: «Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61», sayfa 3

– Ты предлагаешь вогнать беременную женщину в искусственную кому?!

Святогорский кивнул.

– Да он у нас вообще не зарегистрирован! Да и… У них тоже, всего шесть подтверждённых случаев! А если она… – Родин оборвал сам себя. – Тебя посадят. Меня посадят. Нас всех посадят! Если… То мы, получится, убили женщину. Беременную женщину. В родильном доме.

Аркадий Петрович ещё немного побарабанил и кивнул на толстенную историю Лизы.

– Я понимаю. Муж у неё богатый парень. На исследования не жидились. Но я не нашёл там самого элементарного. Семейного анамнеза.

– Есть там семейный анамнез. Всё чисто. Никто ничем не болел.

– Вот это меня и смущает. Такая краткость и чистейшая прозрачность. Ребята, мы были в палате у Лизы вместе. Теперь вы не против, если я поговорю с ней наедине?

Начмед и заведующая обсервацией синхронно кивнули. Святогорский вышел.

– Что это с ним? Не балагурил. Не читал нам лекций с историческими экскурсами?

– Неправильно поставлен вопрос, моя возлюбленная супруга. Если так себя ведёт Аркадий Петрович, надо спрашивать: «что с Лизой?» Ох, чует моя мошонка…

Родин получил от возлюбленной супруги чувствительный тычок в плечо.

Святогорский вошёл в палату без стука. Лиза лежала на кровати, в палате царила полутьма. На тумбочке у Лизы был стакан кофе. Она слабо улыбалась.

– Вы уже были у меня сегодня, да? С другими докторами.

– Да, Лиза.

Анестезиолог внимательно смотрел на неё.

– А муж и папа только что ушли. У Лёшки – очень важные встречи. Серьёзный проект. Я сама его вытолкала. У нас будет ребёнок. А ребёнку нужна обеспеченная жизнь.

– Папа почему ушёл?

– Я попросила его принести мне лавандовое мыло. Когда я чую запах лаванды – мне становится легче. Мы с папой в детстве часто…

– И как часто вы чуете запах лаванды?

– Постоянно, – улыбнулась Лиза. – Я пользуюсь только лавандовым мылом. … Вы считаете, что я сумасшедшая?

– С чего вы взяли?

– Невропатологи уже спрашивали меня об обонятельных галлюцинациях. У меня болит голова. Это не значит, что я безумна.

Лиза чуть надулась.

– Лиза, я не говорил, что вы – безумны. … Вы позволите мне подождать вашего отца? Я хочу с ним поговорить.

– Разумеется, – ответила Лиза. – Присаживайтесь.

Святогорский сел на диванчик, стоявший у противоположной стены «блатной» палаты. Некоторое время они молчали.

– Лиза, сейчас у вас болит голова?

– Да… Простите, не запомнила как вас зовут.

– Аркадий Петрович. Это вы меня простите, что не представился. Я врач-анестезиолог.

– Я уже не помню, когда у меня не болела голова. Просто сейчас она болит чуть меньше. Так всегда бывает, когда папа рядом. Не знаю почему.

– На сколько баллов сейчас боль? По десятибалльной шкале?

Лиза снова улыбнулась.

– На семь, Аркадий Петрович. И это огромное облегчение. Потому что вот уже тридцать две недели она почти всё время болит на десять из десяти.

– Почему же ваш отец не постоянно с вами, если его присутствие облегчает боль?

– Аркадий Петрович, он молодой активный мужчина…

– Он должен быть примерно моего возраста, Лиза.

– Да. Но он очень хорошо сохранился. У нас такая генетика. Большая удача. Он молодой активный мужчина, а я – взрослая женщина. Я не могу отвлекать его от жизни двадцать четыре часа в сутки. Я не эгоистка. Когда он может – он приходит. Мне достаточно.

– Резонно. Вы умная женщина, Лиза.

– Мне пришлось стать умной и взрослой. Моя мать погибла в автокатастрофе двадцать лет назад.

– Понятна ваша привязанность к отцу.

Они снова недолго помолчали.

– И ваш отец, молодой и активный мужчина с хорошей генетикой, так и не женился?

– Нет. Он очень любил маму.

Лиза внимательно посмотрела на Святогорского.

– Вы же понимаете, что иногда бывает такая любовь, что…

– Да-да, кажется я понимаю. Но что-то долго ваш папа ходит за мылом. Тут буквально за углом есть огромный лабаз косметики.

В этот момент в дверь палаты просунулась молоденькая акушерка и громко зашептала:

– Аркадий Петрович, вас срочно вызывают в ОРИТ.

Святогорский поднялся.

– Простите, Лиза. Неотложные врачебные дела. Я постараюсь побыстрее. Когда ваш отец придёт – попросите его меня дождаться. Это важно.

Он уже, было, двинулся к двери. Но развернулся и подошёл к Лизе. Взял её за руку. Затем потрогал лоб.

– Лиза, скажите, у вас бывает чувство жжения и чувство холода одномоментно?

Лиза кивнула.

– Да. Я не знала как это сформулировать. А до вас меня никто из врачей об этом не спрашивал. Я действительно часто горю и леденею в одно и то же время. И температура при этом…

– Нормальная. Да. Спасибо, Лиза. Передайте вашему батюшке, чтобы непременно меня дождался!

Святогорский вышел из палаты.

Ничего такого срочного в ОРИТ не было и Святогорский после отправился прямиком к Родину.

– Ну что там?

– Если ты имеешь в виду отделение реанимации и интенсивной терапии – там всё нормально. Новенькая анестезистка перестраховывается.

– Фуф! – Облегчённо выдохнул Родин. – С этой Лизой тоже вроде как тьфу-тьфу-тьфу. Нормализовалась. К ней снова заходил её папаша, и ей полегчало. Оксана распорядилась ввести трамадол внутривенно.

Аркадий Петрович внимательно посмотрел на Родина. И даже слегка кривовато усмехнулся.

– До задницы тут ваш трамадол. Лизе необходимо замедлить церебральный кровоток и метаболизм тканей. Надо сильно затормозить постсинаптические мембраны нейронов головного мозга. Надо перевести «электрику» высшей нервной деятельности в экономный режим. Потому что у нашей Лизы там сейчас не светильник разума, а факел крекингового производства, нес па?

Родин смотрел на Святогорского с непониманием.

– Танька Мальцева и Сёма Панин уже бы догадались. Рано вас с Оксанкой на должности поставили. Рано.

Святогорскому в этом роддоме и в этой больнице давно можно было всё. Тем более сказать такое Родину.

– Ей нужна медицинская кома. Ты или принимаешь решение – или ты не принимаешь решения, Сергей Станиславович. Ты – начмед. В структуре нашей многопрофильной больницы – ты фактически главный врач родильного дома. У тебя есть два пути. Первый: выписать Лизу. Акушерской патологии нет. Плод себя чувствует относительно хорошо. Второй: попытаться её спасти, введя в искусственную кому. В истории родов мы можем записать, что делали нейролептанальгезию.

– Да от чего её нужно спасать?!

– От себя, Родин. От себя.

– Диагноз! Скажи мне диагноз!

– Я не уверен.

– Ты, значит, не уверен, а я – принимай решения!

– Пусть решение примет муж. Возьми у него согласие на медицинскую кому. Лизу вы, разумеется, тут же прокесарите.

– Да что я в эти чёртовы бумажки напишу?! – Воскликнул Родин, швырнув на стол Лизину историю родов.

– Серёжа. Есть бумажки – и они всё стерпят. А есть человек. И он может вытерпеть далеко не всё. Ты заботишься о правильности документации или ты спасаешь человека? Ты почему во врачи в итоге пошёл?

Родин смотрел на Святогорского с беспомощной детской растерянностью. Аркадий Петрович махнул рукой.

– Где её муж? Я сам с ним поговорю.

– Обещал вернуться вечером. Где-то здесь крутится её отец. Бери у него согласие, если всё так срочно. Хотя я, признаться, ни черта не понимаю!

Святогорский покачал головой, одарил Родина очень говорящим взглядом, который бы на раз считали Мальцева и Панин. И вышел из кабинета.

Он шёл по коридору обсервации к палате Лизы. И ему пришлось перейти на бег. Потому что раздались страшные вопли и к её палате понёсся персонал, обтекая шарахающихся перепуганных беременных и родильниц. Его верный анестезиологический чемодан был с ним. В палате уже были Оксана Анатольевна и Анастасия Евгеньевна. Они пытались успокоить Лизу – но куда там. Тут нужен был дюжий санитар или…

– Натрия оксибутират, – сказал Аркадий Петрович, вводя препарат.

И Лиза успокоилась «на игле».

Затем он смешал свой фирменный коктейль для комбинированной длительной внутривенной анестезии, ввёл его Лизе, отдавая распоряжение Оксане Анатольевне:

– Разворачивайся, Засоскина! Чем дольше ты тормозишь, – тем сильней медикаментозная депрессия плода. Неонатологи по головке за такое не погладят.

– Аркадий Петрович, что вы делаете?!

Заведующая обсервацией была растеряна не меньше своего мужа.

– Беру командование на себя, – он кивнул на кровавые потёки по стенам палаты. – Пока что нейролепсия. Затем – комбинированный эндотрахеальный наркоз. А затем – искусственная кома.

Тыдыбыр уже бежала в сторону родильно-операционного блока.

Тридцать две недели – вполне жизнеспособный плод. Особенно при нынешнем аппаратном и медикаментозном оснащении. Поцелуева с Разовой окончили операцию. Святогорский ввёл Лизу в медикаментозную кому. Муж и отец Лизы всё ещё не появлялись. Родин собрал всех у себя в кабинете. И он был мрачнее тучи. Он даже позволил себе кричать на Святогорского!

Аркадия Петровича, признаться, это совсем не напугало. Он попросил Родина набрать номер заместителя министра здравоохранения по материнству и детству Панина Семёна Ильича и включить громкую связь. Через несколько гудков Панин ответил – и все присутствующие, кроме Аркадия Петровича, поневоле чуть не взяли под козырёк.

– Сёма, привет! Святогорский.

– Здравствуй, Аркадий Петрович.

– Семён Ильич, я самовольно ввёл женщину в искусственную кому.

Панин взял совсем небольшую паузу.

– Уверен, ты это сделал не по желанию своей левой ноги.

– Семён Ильич, скажи мне… Даже не мне, а всем присутствующим при этом разговоре в кабинете у Родина олухам царя небесного, включая его самого, что такое сенестопатическая головная боль.

– Это головная боль, которой нет. Невозможно обнаружить её причину и источник. Абсолютно всё в норме. Но которая есть настолько, что – отвал башки.

– И чаще всего какой бывает эта головная боль?

– Аркаша, тебе заняться нечем, кроме как меня элементарный курс…

– Сёма, просто отвечай, пожалуйста! Олухи царя небесного слушают тебя, затаив дыхание!

– Ох, грехи мои тяжкие, – проныл Панин, но подчинился старому другу. – Такая боль чаще всего бывает «сделанной».

– Чем «сделанной», Сёма? Чем?!

– Да ты не хуже меня знаешь! Шизофренией! Чем же ещё!

– Но всё равно! – Родин опомнился, что он тут начмед. И тоже имеет право голоса. – Я понимаю, Семён Ильич, что Аркадий Петрович старше меня, опытней, умнее, что угодно. Но он не взял разрешение ни у мужа, ни у отца пациентки!

– Мужа не было в роддоме, Семён Ильич. А решение надо было принимать срочно. Решение на уровне: «мы позволим беременности стать триггером окончательного отъезда крыши в никуда» или «сохраним жизнь ребёнку и относительное психическое здоровье матери».

– Да отец её вот только был! Только отошёл. И через пять минут бы вернулся! – воскликнул Родин. – Я не понимаю, что, неужели счёт шёл на…

В этот момент в кабинет ворвался взъерошенный Алексей.

– Что происходит? Почему меня не пускают к Лизе?! Почему её прооперировали?

– Семён Ильич, не отключайся. Позволь мне насладиться показательной поркой двоечников и разгильдяев.

Он красноречиво оглядел Родина, Поцелуеву и даже Разова не осталась незамеченной. Затем он обратился к мужу Лизы:

– Алексей. С вашей женой всё в порядке. По крайне мере – с её физическим здоровьем. У вас родился прекрасный мальчик, хотя и слегка недоношенный. Он быстро нормализуется. Я сейчас провожу летучку с замминистра по поводу как раз вашей жены. Всё под контролем. Я, Алексей, попрошу вас сказать глубокоуважаемым начмеду, заведующей отделением и ординатору, где отец вашей жены?

Алексей видимо был действительно хорошим бизнесменом. Никаких сцен с заламыванием рук и выяснением чего бы то ни было не произошло. Он спокойно ответил на вопрос Святогорского:

– Там же, где и последние без малого два десятилетия. На кладбище.

У всех, кроме Святогорского, отвисли челюсти.

– Семён Ильич, я поставил вас в известность о том, что перепрыгнув через голову заместителя главного врача по акушерству и гинекологии, ввёл пациентку в искусственную кому. Отбой.

Он встал и нажал на кнопку. Затем обратился к Родину:

– Сергей Станиславович, я могу воспользоваться вашим кабинетом для разговора с мужем пациентки?

Родин молча кивнул.

– Конфиденциального разговора.

Родин поплёлся на выход без второго слова. За ним на выход отправились Поцелуева и Разова.

– Присаживайтесь, Алексей. Разговор будет нелёгкий. И не думаю, что короткий.

Выяснилось вот что. Восемнадцать лет назад Лизин отец, молодой генерал ФСБ, как-то пришёл домой, застрелил жену и сам застрелился. Списали на стрессы и срывы. На этом история Лизиной семьи для Алексея заканчивалась. Он знает только, что Лиза очень любила своих родителей. Особенно отца. Весь их дом увешен фотографиями Лизы с отцом. Ничего удивительного. Мать Лизы была профессиональным фотографом. Отличным профессиональным фотографом. Стояла у истоков отечественного глянца. Была членом соответствующего профессионального союза. Дочь пошла по её стопам. Фотографий Алексея у них в семейном архиве тоже куда больше, чем фотографий самой Лизы. Так бывает, когда живёшь с фотографом. Алексей встретил Лизу много позже трагической гибели её родителей. Да, она всё ему рассказала. Но для мира у них была версия с автокатастрофой. Согласитесь, не каждому будешь хвастать, что твой обожаемый отец сперва с одного выстрела в сердце отправил на тот свет твою не менее обожаемую мать – а затем пустил себе пулю в голову. Лиза их и обнаружила, когда пришла домой. Ни записки, ничего. Она долго ходила к психологу…

В этом месте рассказа Святогорский взвился от ярости.

– Шарлатаны херовы! Знаний и образования – никаких! Лишь бы клиент с крючка не соскочил! Если уж врачи – и отменные врачи! – не заподозрили! Даже во время беременности!.. Кажется, я бы не отказался от пистолета. Так бы и ходил с ним по психологам!.. Потому что ну не понимаешь, не разбираешься – не лезь! Отправь к профильному специалисту!

Алексей всё ещё не очень понимал, в чём дело. Злость Святогорского была ему не ясна.

– Простите. Это была совершенно неоправданная вспышка гнева.

– Но что, чёрт возьми, с Лизой?!

– Алексей. Я дам вам контакты отличного психиатра. Подчёркиваю – психиатра! Не психолога. Психиатра! Но сперва нам надо вывести Лизу из искусственной комы. – Святогорский глубоко вздохнул. – Многое. Очень многое зависит от того, в каком состоянии сознания она из неё выйдет. Если бы кто-то раньше предположил… Хоть один из!.. Но мы все так заигрались в инструментальные и аппаратные методы исследований, что совершенно забыли о старом добром клиническом мышлении. У большинства молодых докторов его попросту нет!

Алексей всё ещё не понимал, о чём речь.

– Если бы Лизу ввели в искусственную кому чуть раньше. До появления слуховых, зрительных и обонятельных галлюцинаций, до двигательного возбуждения, до бреда – я бы гарантировал… А сейчас…

– Вы мне можете простым человеческим языком объяснить, в чём дело?!

– Алексей, я подозреваю что у отца вашей жены была шизофрения. Параноидальная шизофрения. Какие бы стрессы и срывы человек ни испытывал – его не сорвёт, если в геноме нет, как бы это выразиться, «нужной готовности», склонности. Скорее всего, он и сам не знал. Или – скрывал. С диагностированной, «учётной» шизофренией он бы точно не дослужился до генерала ФСБ. Конечно, можно написать шпионский роман или сценарий сериала. Но ларчик чаще всего открывается просто. Что было с отцом вашей жены – мы никогда не узнаем. Но судя по тому, что во время беременности случилось с его дочерью – он был шизофреником и передал Лизе соответствующий ген. Беременность явилась пусковым механизмом, развернувшим этот ген. В любом случае ей необходима помощь психиатра. В каком объёме? Давайте для начала выведем её из комы.

– Я люблю Лизу. Я никогда не сдам её в дурдом.

– Алексей, никто не говорит о психиатрической лечебнице. Пока… Но вспомните. Отец Лизы обожал свою жену. И он же её застрелил. Понимаете?

Святогорский внимательно посмотрел на Алексея.

– Вы хотите сказать, что Лиза представляет опасность? Для меня? Для сына?

– Я не знаю.

– Но как я мог не заметить, что она… проводит время с отцом. Бред какой-то!

– Это он, Алексей. Бред. Только в клиническом смысле слова. Лиза – та Лиза, которую вы знаете, не была со своим отцом. С ним была другая Лиза. И та, другая Лиза, ничего не говорила вашей Лизе. Шизофрения. Расщепление души. Разность личностей. Одна Лиза не пускает другую Лизу на свою территорию. Ваша Лиза не знала, что она проводит время с отцом. Когда появлялись вы – главной становилась ваша Лиза. Вашу Лизу совершенно не в чем винить. Другую Лизу, запертую внутри вашей Лизы – тоже не в чем винить. Другую Лизу надо… – Святогорский искал слово. – Нивелировать.

Пока Святогорский беседовал с мужем пациентки, Родин и Поцелуева сидели в её кабинете как оплёванные.

– А я-то, дура. Сама за тем папой по всему отделению бегала. Тыдыбыра гоняла. Только что был, только вышел, сейчас вернётся…

– Шизофреники очень хитрые.

– Шизофрения очень хитрая. А бедные шизофреники – жертвы этой хитрости.

– Мы идиоты. Хорошо, что у нас остался Святогорский. Который был достаточно смел…

– А ведь прав – Мальцева сразу поверила бы ему.

– Не гожусь я на должность начмеда!

– А я – заведующей.

– Ты – годишься, годишься! – Горячо запротестовал Родин. – Это я!

– Всё, хватит! – Оборвала мужа Оксана Анатольевна. – Что за сеанс самоуничижения. Которое паче гордости, ага! Учиться, учиться и учиться. Раз мы такие дебилы! Погрязли исключительно в ремесленных манипуляциях-операциях и совершенно разучились думать.

Оксана схватила трубку внутреннего телефона и яростно потыкала в кнопки.

– Тыдыбыр! На следующую неделю готовишь клинический разбор Лизиного случая. И пространный подробный доклад на тему «Беременность и психические заболевания».

На следующий день Святогорский в присутствии Родина, Поцелуевой, Разовой и, конечно же, Алексея, – вывел Лизу из комы. Она открыла глаза, уставилась на Святогорского.

– Мальчик. Красивый здоровенький мальчик. Немножко маленький. Но недоношенные потом даже перегоняют…

Лиза нашла взглядом мужа и, ласково улыбнувшись ему, сказала:

– Папа!

Все похолодели. Алексей бросился на колени перед Лизиной кроватью, схватил её руку и заплакал.

– Ты – папа, а я – мама. Вот и стали мы папой и мамой! Почему ты плачешь?

В этот момент поневоле заплакали все присутствующие. Разве Святогорский помнил о врачебном долге.

– Лиза, у вас болит голова?

– Нет… Боже мой! Я и не заметила, что у меня не болит голова! Откройте же скорее занавеси и принесите мне сына! Почему вы все плачете?

Святогорский настоял, чтобы Алексей отвёл жену к психиатру. Лиза отрицала своё общение с отцом. Сама мысль об этом была ей дика. Её отец давно покоится в земле. Как она могла с ним общаться?! Хитрая шизофрения ушла. Навсегда или на время?

– Алексей, любите ли вы «Доктора Хауса» так, как люблю его я? – поинтересовался Святогорский.

– Я-то люблю! Но вы, врач! Наверное, вам там многое нелепо? – удивился Лизин муж.

– Это да, это да. Но это же не профессиональное пособие и не ремесленное руководство. А в остальном – это очень мудрая сказка. Помните серию, где к Хаусу приходит лётчица, жаждущая стать астронавтом и у неё…

– Да. «Ты будешь единственным астронавтом с аневризмой головного мозга. И потому – самым осторожным астронавтом».

Алексей хотел подарить Святогорскому машину. Но Святогорский сказал, что ему будет достаточно ящика коллекционного виски. Алексей презентовал ему ящик такого виски, что автомобиль обошёлся бы дешевле.

– Я умру около этого бухла, так и не открыв его! Это просто невозможно! Самогон такой стоимости! Вот где настоящая шизофрения!

Впрочем, как-то к нему заявился Панин. И сам открыл бутылку, продемонстрировав смелость, которой не хватало его старому другу.

– Панин! Верни Мальцеву в начмеды! Родин – шикарный мужик, замечательный врач. Но ему не хватает… Пока не хватает. Но, понимаешь, он уже в том возрасте, когда «пока» равно «уже». Верни нам начмеда!

– Я что, против? – бурчал Панин. – Я только за. Но она… Да ты сам всё знаешь. Вот бери бутылку и сам лезь к ней в берлогу. Я ещё не настолько ума лишился – медведицу в спячке беспокоить!

Кадр пятидесятый
Берлога

Здравствуй, Танюша!

Я обещал не писать тебе длинных писем. Подхватываю на окончании предыдущего.

…В 1905 году Матвей Фёдорович и Екатерина Даниловна сели на пароход, отчаливавший из Одессы в Константинополь. Маленькой Мусе едва исполнился годик. Мой прадед – в честь которого назвали, как ты уже знаешь, твоего покойного мужа – очень любил Отечество, уважал политику Господина Столыпина и понимал чувства Государя. Но более всего он любил, уважал и понимал свою семью. Не надо было обладать нечеловеческим чутьём, чтобы догадываться: пятым годом всё это не ограничится.

Первоначально он планировал осесть в Европе. Но именно любовь к семье погнала его дальше по глобусу. И в 1913 году он продаёт налаженный бизнес, богатый дом в предместье Парижа и прибывает в Нью-Йорк. Наверняка ты в курсе, что некогда были такие времена, когда для того, чтобы стать гражданином Соединённых Штатов Америки, было достаточно до них добраться…

В дверь постучали и Мальцева немедленно свернула почтовое окно. Разумеется, никто не будет ждать разрешения войти. Особенно Святогорский.

– Тань! Поднимись наверх, бога ради! Ты ведёшь себя просто неприлично!

– Аркадий Петрович, даже Панин блюдёт прайваси!

– На то он тебе и муж. Друзья же людям даны вовсе не для соблюдения личных границ. А накурила-то, накурила! Ты что, несколько сразу запаливаешь?!

Святогорский помахал ладошкой, развеивая совсем не воображаемый дым, и осуждающе посмотрел на пепельницу. Размерами она напоминала скорее небольшое корыто и действительно была заполнена до краёв. Иные сотлели сами. Другие – были затушены задолго до конца…

– Эстет хренов!

Татьяна Георгиевна вытряхнула пепельницу в стоявшую у стола корзину для бумаг.

– Так лучше?!

– Нет, не лучше. Раньше ты была аккуратней.

– Ага. И весила на двадцать килограммов меньше.

– Да всем плевать!

– Мне не плевать!

– Если тебе не плевать – возьми себя в руки! Похудей! Меньше кури! И бухать по чёрному завязывай! – Он кинул красноречивый взгляд на полный до краёв стакан виски и перевёл его на опустошённую наполовину бутылку.

Татьяна Георгиевна захлопнула крышку лептопа, судорожно вздохнула и, окунув лицо в ладони, разрыдалась.

– Ну, здрасьте-приехали!

Святогорский подошёл и обнял свою старую подругу.

– Не кисни!

Мальцева со всхлипом обняла товарища, уткнувшись в его начинающее разрастаться брюшко и загундосила обиженным ребёнком:

– Аркаша! Ты – признанный эксперт в деле успокоения женщин и всё, что ты можешь сказать мне: «не кисни!»?

– Прости, – анестезиолог погладил её по голове. – Не кисни, нытик!

Оторвавшись от него и утёрши нос рукавом, Татьяна Георгиевна рассмеялась.

– О! Это уже больше похоже на брата Васю! Теперь, когда мы с тобой разыграли честно спёртую из «Теории Большого Взрыва»¹² сценку, ты обязана привести себя в порядок и подняться к гостям. И быть, мать твою, королевой! Как всегда! Быть! Королевой!

Последний пассаж он произнёс со злой горечью. Пожалуй, он был единственным человеком, на самом деле остро переживавшим всё, происходящее с Мальцевой в течение последних месяцев.

Из Америки она вернулась… Из Америки вернулась не она. Из Америки вернулся кто угодно, но только не Танька Мальцева. В соответствии с законами жанра сентиментального романа стоило бы написать «она вернулась чёрная». Но она вернулась не чёрная. Но и не светлая. Она вернулась – никакая. Покорно и монотонно рассказывала, как замечательно живёт Маргоша, как прекрасно общая подруга вписалась в земли штата Колорадо, как они с фермером идут друг другу, как счастливы в своей жизни и любви. Как будто улетал живой человек, а вернулся – робот. Робот, которому наапгрейдили программу считывания-воспроизведения эмоций. Он знает, в каком месте пошутить, в каком – съязвить, а когда и заплакать. Но он всего этого не чувствует. В любом коте… Да что там – коте! – в любой ветке, в глупом одуванчике, пробивающемся сквозь асфальт, – было больше жизни, чем в Мальцевой, вернувшейся из США.

И первым это заметил вовсе не Панин, а именно Святогорский. Аркадия Петровича сразу мучило несоответствие. Всё-таки он не только старый друг, но и опытнейший анестезиолог. И он знает, когда у женщины глаза горят, а когда – это всего лишь лихорадочный блеск. Или, точнее сказать, – отблеск. Предвестник или последователь чего-то страшного. Надвигающегося или уже произошедшего. Страшное – это глыба. Недвижимая глыба. Люди существуют в поле «перед» и «после». Страшное – это как «глаз» торнадо. Там недвижимость, тишина и пустота. Безвременность вне пространства. И Татьяна Георгиевна как будто в этом самом «глазе» торнадо побывала. Да там и осталась. Сама стала этим «глазом» торнадо.

А уж после того, как Мальцева вышла замуж за Панина – Святогорский окончательно убедился: баба с катушек съехала. И надо срочно её обратно намотать. А, может быть, она в этот замуж именно для того и вышла: чтобы колпак окончательно не сорвало. Что-то в США произошло. И Таньке нужны были реперные точки. Привязки к местности. Точнее – к жизни. Одной Муси было мало. Вот она и вышла замуж… Но Семён Ильич! – опытный дружище Сёма, замминистра по материнству и детству, грамотнейший специалист по женскому здоровью, – ничего не замечал! Он был тупо бездумно счастлив. Возможно впервые за всю свою долгую жизнь. Он уже был мужем, был четырежды отцом. И даже дедом стал! Но он ничего не замечал. Или не хотел замечать.

Татьяна согласилась выйти за него замуж! – Ура!

Татьяна согласилась переехать в свитое Семёном Ильичом гнездо! – Ура!

Татьяна покорно приняла подарок: роскошный дом, чего уж – особняк, – записан на её имя! – Ура!

Татьяна разрешила ему дать дочери его отчество, не дожидаясь… – Ура!

Татьяна не перетащила сюда портрет Матвея, и он пылится в одиночестве запертой и забытой квартирки, куда она и не ходит нынче! – Ура!

В общем, вёл себя Семён Ильич как жизнерадостный кретин, которому внезапно попёрло в рулетку – и он гребёт, и гребёт, и гребёт к себе, в эйфории позабыв, что казино всегда в выигрыше.

Причины его не волновали. Он был счастлив следствиями. Не разглядев, что его обожаемую Таньку накрыло.

Даже то, что Мальцева совершенно перестала интересоваться дочерью – не насторожило Панина. Ну а что такого? Танька никогда не любила возиться с детьми. Мать – не та, что жопу моет. Слава богу, есть кому быть и мамками, и няньками, и гувернантками. Люди-то они не бедные! Сам Панин в дочери растворился совершенно. И Татьяна даже шутила, – тем самым роботом, – что, мол, инверсия. Обыкновенно мамочки сходят с ума и идентифицируют себя с малолетними детишками, совершенно забывая о мужьях. А тут вот Сёму стебануло необыкновенно. Натуральный Рэтт Батлер. Того и гляди пони купит.

Она даже к работе стала равнодушна. Танька! Равнодушна к работе! Нет, она как и прежде была добросовестна. Сверх меры. Но это… Как бы… «Пропала искра в отношениях!». Сперва все списывали происходящее на отсутствие верной Марго. Ну что за Дон Кихот без Санчо Пансы?! Но в конце концов, жизнь – не литература. Марго и Марго. Всего лишь старшая обсервации и гениальная акушерка. Незаменимых людей нет. И ампутацию руки переживают рано или поздно. А что друг? – ну так вот он тебе, друг. Нынешний мир позволяет. Хоть несколько раз в день кури по скайпу. Чем тебе скайп не подвал или кабинет?

Через два месяца по возвращении Святогорский застал Мальцеву за интересным занятием. Она резала себе вены. Глубоко, методично – со знанием дела.

Роддом закрылся «на помойку» – как любят писать девочки на форумах. И все уже ушли в отпуск. Начмед Татьяна Георгиевна Мальцева заперлась в «блатном» семейном родзале и набрала полную ванну горячей воды. Заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии Аркадий Петрович Святогорский, катившийся за город в компании своей верной супруги, внезапно ощутил невероятной силы волну – и развернулся через две сплошных. На трассе. И даже его жена – как известно, Исполняющая Обязанности Всевышнего, – сварливая особа, никогда не упускающая случая распилить своего мужа вдоль, поперёк, с последующим мелким шинкованием, – молчала до самого родильного дома. У которого он тормознул так, что разверзлись бы хляби небесные, если бы они не разверзлись прежде, – ливень шёл стеной вот уже с полчаса. Чуть не въехав в стену, он выскочил, не захлопнув дверь.

– Идиот… – прошептала супруга, обретя дар речи. – Салон же заливает.

Лохань, в которой лежала Мальцева, уже заливало красным в тот момент, когда Аркадий Петрович вынес дверь плечом. Мысленно поблагодарив Марго за экономию на всём. И на дверях. И на петлях. Всё-таки он почти пожилой уже человек. И не так, чтобы спортсмен. Хорошо хоть место для разбега имеется.

На три месяца исполняющим обязанности начмеда снова стал Родин. О произошедшем с Мальцевой знали только трое. Святогорский. Панин. И она сама. К психиатру, конечно же, обратились. Неофициально. И к проверенному. К её старому приятелю. Медицинская тусовка – дело такое. Начмед по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы, практически главный врач родильного дома – и попытка суицида. Сумасшедших даже в санитарки не берут. Психиатр глубоко копать не стал. Чего тут глубоко копать, когда всё на поверхности? Поздние роды. Переутомление на работе и «по жизни». Догнавший послеродовый психоз – в клиническом его проявлении. Отдых и покой. Покой и отдых. Как-то так.

Мальцева покорно согласилась. Можно было сказать, что она согласилась с радостью. Но какая уж у робота радость-то?! Согласилась покорно.

Из единственных волевых движений: попросила Панина её кабинет обустроить в цокольном этаже. Хотя он уже сделал ей кабинет на втором этаже, со множеством окон и даже с огромным балконом, уместным где-нибудь в более южных широтах. И не с балконом, а как бы это поточнее… Верандой? Патио? А она захотела медвежью берлогу без окон. Всегда отвергала его дары. Или – не хотела и не умела ценить.

– Не время! – строго сказал Святогорский.

– Да когда у неё для меня время-то?! – Надрывно ныл Панин.

Без Мальцевой, разумеется. Должен же был и он пар выпустить. А где ещё беду залить, как не в кабаке со старым другом?

– Никогда. И не будет никогда. Может быть, если ты будешь терпелив и внимателен – для тебя у неё будет час. Но времени у неё для тебя никогда не будет. Казалось, ты это понял и принял.

– Понял. И принял. Но могу я хоть тебе…

– Можешь. Но – только мне.

Обустроил Семён Ильич Таньке берлогу. Настоящее убежище одиночки. Всё по её вкусу. Стол письменный. Диванчик кабинетный. Полки книжные. Шкаф. Туалет-душ. Изолятор старого холостяка в семейном особняке.