Kitabı oku: «В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь», sayfa 4

Глава 5. Будни гениев

…Ну, а я почти весь день провела с Боги и Вальдауфом. Мы задумали световую инсталляцию, которая будет не на экране, не на стене или иной поверхности, и не будет состоять из каких-нибудь стеклянных трубок или иных светильников, как делают ещё, нет. Изображения будут воспроизводиться на клубах искусственного дыма, буквально на облаках. Это придумала я. То есть я рассказа как-то Боги мой сон.

– …Вообрази, мне снилось, что я волшебница, и могу преобразовывать всё вокруг. Например: облака принимают формы, такие, как тебе заблагорассудится, взмахнула палочкой, и… И вот я подумала: а что если проецировать на облака наши картины? Ну, допустим, сделать слайды и проецировать. Или…

– Погоди-ка… – задумчиво нахмурился Боги, выпрямляясь.

Мы были с ним в его мастерской, где перед этим я показала ему, какую придумала обложку для нового диска «МэМи», мне хотелось посоветоваться ним об этом, Марка не было дома, он часто пропадал на целые дни, являясь глубокой ночью, как накануне. Мы с Боги долго обсуждали обложку, меняли, усиливали и ослабляли детали, оттенки высветляли и затемняли, кажется, что мы изменили так мало, но картинка ожила и заиграла, будто химера, держащая череп, изображённая мной, вот-вот поднимет глаза, и, отбросив череп, бросится на зрителя.

А потом я рассказала ему свой сон, пока варился кофе, к которому я купила свежие пирожки в «Русском бистро», которые Боги встретил с усмешкой:

– Ну, хоть кто-то подумал о замшелом островитянине.

– Что, не выходил давно? – ответила я.

И вот сейчас мы ели эти румяные и будто калиброванные пирожки с печенкой, запивая вкусным запашистым кофе. Боги умеет варить, он вообще кулинар редкий, настоящий шеф-повар, он нередко шутил, что закопал один свой талант ради того, чтобы дать жизнь другому. И когда я рассказала ему свою задумку насчёт облаков, он сказал:

– Облака, говоришь… Танюшка… отличная же идея! – он сверкнул глазами. – Только не слайды, это будет слишком просто, примитивно как-то, прошлый век. Нет… мы… из света и картины сделаем, новые.

Он смотрел на меня, весь светясь от восторга.

– Вообрази, Танюшка, получится как в твоём сне, будто сами облака меняются по нашему велению!

– И… получится? – я удивилась его уверенности.

– Ну а почему нет-то? – рассмеялся он, поднимаясь из-за стола, чтобы поставить ещё кофе на плиту, у него тут газа не было, потому что это был чердачный этаж, и стояла электрическая плита, на которой он способен был сделать любой божественный обед. И вот сейчас я наблюдала, как он ловко и будто и не глядя, насыпает кофе, заливает водой, которую отстаивал нарочно в большом кувшине, никогда не используя до дна, «там соли», говорил он мне и выливал в раковину. – Вот только не на настоящие облака, они слишком непредсказуемы, мы сделаем свои облака, которые появятся и исчезнут по мановению наших рук. Как ты хотела, будто ты волшебница.

Это было три месяца назад, в конце лета, за работу мы взялись сразу. Вальдауф присоединился к нам почти сразу, причём не я привлекла его, я вообще удивилась, когда застала его, подходившего к подъезду Боги, куда он шёл, неуверенно оглядываясь, словно сверялся с адресом, который запомнил.

– Валерий Карлович? – окликнула я.

Он обернулся радостно, узнавая мой голос.

– Вы к Боги?

– Совершенно верно, – улыбнулся он, пряча в карман блокнот, в котором был, очевидно, записан адрес и наклонился, чтобы поцеловать меня, я чмокнула его в твёрдую зеркально выбритую щёку. Вальдауф всегда бреется идеально, иногда по нескольку раз в день, для чего держит электробритву даже в мастерской. У него радостные морщинки побежали от глаз, украшая лицо, как лучики.

– Как вы здесь?

– Да вот, к Курилову направляюсь.

– Боги позвал? – спросила я, открывая подъезд.

– Нет, Марк позвонил мне, сказал, что у вас новый грандиозный проект, и моё участие будет полезным. Ты не согласна?

– Отчего же, очень даже согласна. Марк прав, как всегда.

– А по-моему он слегка ревнует, нет?

Дверь за нами захлопнулась с громким железным лязгом и ударом, всегда так грохочет, почти как в тюрьме, вот ведь, дожили: за железные двери попрятались…

– Чуть-чуть, – сказала я, обернувшись на ступеньках.

– Ну, я так и подумал, – удовлетворённо кивнул Вальдауф. – Это даже льстит.

– Вам незачем об этом думать. Ни о ревности, ни о соперничестве, – обернулась я, улыбнувшись.

Боги тоже удивился и был явно недоволен, что я пришла не одна, но вскоре смягчился и сменил молчаливость на заинтересованность, потому что Вальдауф, едва услышал о том, что мы придумали, пообещал устроить машины по производству искусственного дыма.

– Тут промышленные масштабы нужны, – заметил Боги, взглянув на него.

– Это я понял, – кивнул Вальдауф. – Если уж затевать такое дело, то делать грандиозно, согласны?

– Я – да! – сказала я, вообще-то было хорошо, что они ладят и дело объединяет нас всех.

Вот так мы и стали работать втроём. Марк был счастлив, даже Володе это нравилось, хотя мы ото всех держали в секрете, что задумали, хотелось удивить на Новый год не только публику, но и близких.

Впрочем, с Володей мы виделись только между их гастролями, осенью они ездили аж на два фестиваля. Володя звал с собой.

– Милый, Марк и так недоволен, – отнекивалась я.

– Ну и что? Какая разница, чем он доволен? – хмыкнул на это Володя.

– Для меня есть разница, Володь, – сказала я.

– Какая? Раньше ты с ним разведёшься или позже?

Я не стала уточнять, и так всё было слишком сложно. Володя не понимал, не мог бы понять, что вот так встречаться, не было в глазах Марка предательством, а вот заговорить с ним о разводе – да. Нет, я не рефлексировала, не надо думать обо мне слишком хорошо, я не позволяла себе этого, будто во мне было чувство, что скоро всей этой многоуровневой пирамиде в моей жизни придёт конец. Я выстроила целый лабиринт, в котором бегала как от Минотавра от самой себя и мыслей о том, что я мечусь между стен, потому что не могу или не хочу найти выход. Дорого ли придётся платить за встречу с ним, с тем самым Минотавром, я не думала, я знала, что дорого. Мы все знаем, что когда-то умрём и не думаем об этом каждое мгновение своей жизни. Вот и я не думала, что нельзя делать того, что делаю я, я знала, что нельзя.

Сегодня мы проспорили с моими товарищами о выборе работ для будущей инсталляции, мы выстраивали их в строгом порядке и они оба никак не хотели включать в него одну мою самую любимую картинку – синичку на ветке, с которой она взлетала, ветка оставалась дрожать, роняя капли.

– Таня, ну я не понимаю, что ты вцепилась в неё, в эту «Cиницу» свою? – досадовал Боги. – Перед этим море, прибой, разбивающийся о скалы, а после – «девушка» профессора, ну как связать твою синицу с этими сюжетами?! Должна же быть концепция, композиция, это не просто череда картинок…

– Да, девушка в городе… – вставил Вальдауф.

– Валерий Карлович, ну поместите её в лес? У вас же фон ещё не готов, пусть не в окно смотрит, а на эту птицу?

Вальдауф на мгновение задумался, потом с хитрым прищуром посмотрел на меня.

– Тогда для девушки позировать будешь ты.

– Вы ведь другую девицу уже начали писать.

– Я сделал всего несколько набросков. Но если ты не согласишься, я не согласен на «Синичку».

– Нечестно! – я игриво сморщила носик.

– Я вам не мешаю? – пробурчал Боги.

Мы с Вальдауфом посмотрели на него, я рассмеялась.

– Пойду я, мужчины, у меня сегодня ещё несколько дел, – сказала я, поднимаясь. – Выбросите мою синичку, позировать вам не стану.

– Шантажистка, – смеясь, проговорил Вальдауф.

– Тогда и для моих влюблённых станешь мне позировать! – сказал Боги, направляясь за мной в переднюю.

– Всё, что угодно за «Синичку», – улыбнулась я, надевая пальто.

Боги смягчился, притянул меня на мгновение, целуя в волосы на виске, я повернула голову и поцеловала его в щёку.

– Пока, Боги!

– Пока, кукляшка! Оставляешь меня со старым черепахом…

– Я всё слышу! – смеясь, крикнул Вальдауф из комнаты.

Мы с Боги прыснули, посмотрев друг на друга. Вальдауф уже стоял в дверном проёме.

– Вот бесстыжие рожи, профессора своего черепахом обзывают, да ещё старым! Ох, впредь мне наука, с вами не связываться, с сопливыми… Хватит тискаться, идём, Богдан, сложим два и два, нам с тобой ультиматум выдали, решим, как его в нашу прекрасную композицию вплести. А потом я тоже поеду, сегодня ночным Марина прилетает, надо встретить.

Они остались, а я отправилась к ребятам в «Сокольники». Никто особенно меня не ждал там сегодня, но Володя просил почаще приезжать на репетиции, ему нравилось, если я присутствовала. Так было ещё во времена, когда мы были школьниками. Так что да, я приезжала к ним на репетиции всегда, когда была свободна. Ребята не возражали, давно привыкли к моему присутствию, иногда посмеивались, что скучают на гастролях. И сегодня, когда я пришла, мне кивнули и махнули привычно, не отвлекаясь от работы. Сегодня они спорили о нескольких рифах, никак не приходя к единому мнению. Они спорили об этих рифах не первый день.

– Ребят, вставьте оба, – не выдержала я, когда они уже начали сердиться, ещё пара слов и начнут материть друг друга, потом станут дуться пару дней.

– Тань, ну ты ещё оборок предложи пришить! – сердясь, воскликнул Серёга. – Куда оба?!

Но Мэри, посмотрела на меня.

– Как ты сказала… оба?

– Ну да… – пробормотал Володя, вставая, он сидел рядом со мной на диване, давно устав от бесплодных споров, перебирал, играя, мои волосы, и уже думая, не свалить ли отсюда. – Мы уже делали так, вспомни, ещё в Кировске.

– Вот именно, что делали! Что, самих себя станем перепевать?! – продолжил фыркать Серёга.

– Нет-нет… погодите-ка, – Володя поднялся. – Нет, не так как было, по-новому: сделаем два соло, не так как прежде, когда перекликались две гитары, мы сделаем после первого куплета первый риф, а после третьего – второй.

– И песня будет минут десять? – скептически скривился Серёга.

– Да хоть двадцать! Мы хронометрировать будем или музыку делать? – Володя поспешил к своему блокноту, который бросил где-то не пюпитре.

Я решила, что это надолго, но ошиблась на этот раз, Володя сыграл всю песню с начала и до конца с двумя соло, разделёнными друг от друга куплетом и припевом, и песня приобрела совсем иной смысл.

Ты ждёшь конца света,

Но он не придёт,

Его ждут напрасно те, кому нечего делать.

Ты ждёшь конца света,

Но смерть не пройдёт,

Хоть ей всё здесь открыто.

Ты ждёшь конца света,

Но снова весна, и птицы поют всем победу.

Ты ждёшь конца света,

А нам не до сна, мы радуемся солнцу и ветру.

Ты ждёшь конца света, но жизнь лишь одна,

Её провести в ожиданье обидно,

Ты ждёшь конца света,

Душа так бедна, когда кроме смерти ничто в ней не видно…

Возрадуйся жизни и солнце впусти

В свой взгляд и вглубь сердца,

Пускай же забьётся, застонет в груди,

И ты оживёшь, и подумаешь ты: мне не верится…

Мне не верится!

Мне не верится!

Не верится!

Не верится!

Но ты поверь

Поверь! Поверь!

Получилось очень здорово, правда, первая часть песни казалась спетой одним человеком, вторая другим и вначале он вставил тревожное мрачное соло, придуманное Вилором, а во второй перед финалом – своё, быстрое, лёгкое и радостное. Очень довольный он посмотрел на всех и сказал, откладывая гитару:

– Ну, чё рты пораззявили? – засмеялся Володя.

– Ты… какой-то гений, – сказал Серега, с восторгом глядя на него.

– Не болтай, а то Вилор подумает, что с нами лучше в номер не селиться! – захохотал Володя.

Все подхватили его смех, на том и стали расходиться. У выхода нас с Володей догнал Серёга.

– Вы куда сейчас? Хотя… слушайте, а поехали в «Метелицу»? Мы с Розой договорились, выпьем, потанцуем… А? Поехали, ребят?

– Вам вдвоём скучно, что ли? – усмехнулся Володя, обнимая меня за плечи.

– Ну не все такие добрые, как Танюшка, некоторые капризничают, в общество хотят.

– Нас не пригласишь? – Мэри и Вилор догнали нас.

– Поехали все? – обрадовался Серёга.

– Не, ребят, я – пас, у нас Димка заболел, и вообще… – проговорил Вилор, наматывая шарф.

– Чё смотрите, обрастёте детьми, поймёте, – нахлобучивая громадную ушанку из лисы или енота, не понять, сказал Вилор.

– Ох, не пугай, – сказала Мэри, взвизгнув «молнией» на куртке. – Поехали?

И мы отправились в «Метелицу». Там танцевали, веселились до глубокой ночи, ребята пили, Мэри тоже не отставала, познакомилась с какими-то парнями, но домой поехала с нами, не с ними, сказав, что они «стрёмные», мы подбросили её до дома, потому что я единственная была трезвой и за рулём, а Серёга с Розой уехали на такси.

Это был такой обычный день, такой как сотни других, как многие и многие сотни их были до и грядут следом, но, из-за вчерашнего происшествия с Марком, я всё время думала о нём, потому что не могла понять, что же с ним произошло, что за потрясение могло настолько повлиять на него. Таким я никогда не видела его, он будто покинул своё тело и пребывал где-то, куда доступа нет не только мне, но даже ему самому он ограничен.

Наверное, поэтому, потому что я была сама не своя я и повела себя сегодня не так как привычно, я не поехала с Володей к нему. Точнее я отвезла его до дома, и сказала, что не стану подниматься. Он обиделся, не хотел ни понимать, ни думать о том, что не всегда мы делаем то, что привыкли и даже то, что хотим. Мы сидели в моём «порше», за несколько шагов от двери в его подъезд, она была мощной металлической, кажется, совсем новой, но такой страшной, жуткого голубого цвета, со следами сварки, с грубой ручкой к которой мгновенно промерзала рука, стоило её коснуться на морозе. Все теперь так боялись, что позакрывали подъезды вот на такие страшные двери, по мне за ними было ещё страшнее, чем без них.

– Мне сегодня надо пораньше домой, – промямлила я, чувствуя, что я неправа со всех сторон, надо было вовсе не приезжать к ним сегодня. Но Валера сегодня дежурил, даже не позвонишь ему, а оставаться одной на вечер, когда в голове только и крутятся тревожные мысли о Марке, я была не в силах.

– Ну, конечно, там муж, а кто я…

– Ну не надо, Володь, ты это ты, – пробормотала я.

– Именно. Я это я, всего лишь я, какой-то Книжник… я понимаю, какая-то там школьная любовь, недорого стоит.

Я обняла его.

– Я приеду завтра утром.

– Не надо мне утром, – капризно отвернулся Володя.

– Ну не вредничай.

– Ты всё время так, вспорхнула и полетела, не остановишь тебя.

– Володя… ну что ты? Ну, куда полетела?..

– «Куда»… кормишь меня завтраками… Тань, ты обещала подумать, когда ты разведёшься?

Я с укором посмотрела на него.

– Воло-одя… ты… Господи, нашёл время…

– Да у тебя никогда нет времени для меня!

– Как тебе не стыдно?! – я покачала головой, правда, это было обидно.

Володя только фыркнул и отвернулся.

– Ну… ладно, Володь, давай поднимемся, поговорим, а то сидим как майские жуки в коробке, – сказала я, вынимая ключ зажигания, и открыла дверь.

Выбрался и Володя, смешно, как кузнечик, выкидывая длинные ноги вперёд себя, бормоча:

– Майские жуки, как же… зима-холодина, и ты в Снежную королеву решила поиграть, будто нарочно!

Мы поднялись к нему в квартиру, и я, чтобы у него не сложилось иллюзии, что я передумала и решила всё же остаться с ним, заговорила, едва мы переступили порог, потому что я знаю, как он любит начать целоваться прямо здесь, в передней, не успев даже включить свет.

– Володя, я хочу поговорить. В общем-то, уже давно… – сказала я, садясь на пуфик.

Он разделся и обернулся на меня.

– Вот так, даже шубу не снимешь?

– Послушай, всего несколько слов, а после я уйду, а ты подумаешь.

Он изумлённо остановился, разутый и без куртки, со смешно взъерошенными на макушке волосами, немного растерянный, будто опять школьник.

– Ты… Таня… ты хочешь меня бросить? – он смотрел на меня так, что мне стало не просто не по себе, но все мои препоны совести, что я ставила, бесконечно, рухнули

Я вздрогнула, вот если бы он взялся обниматься, или усмехаться, или сердиться или продолжать дуться, я бы продолжила говорить, я сказала бы, что мне казалось правильным теперь, что надо было сделать, но в эти мгновения я вдруг поняла, что преступно будет это сделать. Да и не могу я. И не хочу. Я его люблю, и с годами только сильнее, потому что он всегда был лёгким и весёлым, и рядом с ним всё становилось таким же, будто он солнце. И за что я могла бы сделать ему больно? В чём виноват Володя?.. Только любить его больше за то, что я от него всё дальше, что ещё я могу?..

Я просто встала и обняла его.

– Прости меня, Володька… Володечка…

– Точно бросит меня хотела, – выдохнул Володя, обнимая меня. – Ради Марка своего прекрасного… Эх ты…

Он поцеловал меня в волосы на макушке.

– Да я понимаю, Тань, он вон какой хороший муж, ради тебя полмира объехал, Боги искал, а я… меня даже рядом не бывает, я в разъездах, ты думаешь, небось, что я там весь девками обвешан…

– Чё тут думать, конечно, обвешан, – усмехнулась я. – Целый Ленин.

Володя обнял меня крепче.

– Фигня это всё, Танюшка… ты одна… – он не договорил, склоняясь к моему лицу.

Глава 6. Предложение странных людей, о любви, о детях и чуть-чуть о смыслах…

Марк вернулся домой около трёх утра, усталый, но нормальный, такой как обычно, вовсе не похожий на себя вчерашнего.

– Ты что не спишь, тоже недавно явилась? – спросил он, снимая одежду в ванной.

Я пожала плечами, а Марк засмеялся, потрепав меня по плечу.

– Что делала-то? Опять с нашими музыкантами весь день проторчала?

– Да нет, я у Боги была сначала.

– Сначала… так и не скажешь, что вы придумали там?

– Нет пока. Лучше ты расскажи, где ты был весь день.

– Да я всё по западным рубежам нашей необъятной родины… – он улыбнулся, забираясь под струи воды, и не стал закрывать дверцы душевой кабины.

Вчерашнее состояние Марка произвело на меня такое сильное впечатление, что сейчас я смотрела на него, будто это был и не он, такой контраст он составлял с самим собой вчерашним, но, к счастью, сам он не думал об этом, он был уже сегодняшний, иной, прежний: живой, ироничный, скрывающий внутри некую сумрачность, которую я ощущала в нём.

– В Калининграде, как я и думал, хитрецы… Вот не было бы у меня инсайдеров, не доказал бы ничего. А так всё легко оказалось. Проценты мои они снизить намерились, вообрази! Думали, ослабла моя система, если я лично к ним я не приезжал несколько месяцев. Пришлось напомнить, кто есть кто.

– Эти два, тоже с тобой ездили? – скривилась я, потому что он как-то чересчур много времени проводил с двумя парнями с такими каменными лицами и гранитными глазами, что мне казалось они оба подобными памятниками на кладбище.

– Не-ет, – усмехнулся Марк, выключая воду. – На что они мне там… Дашь полотенце?

– А дальше? – спросила я, наблюдая, как он вытирается, капельки исчезали с кожи, на плечах и груди, снова проступают веснушки, он очень белокожий, и солнце пристаёт к нему только в виде вот этих оранжевых пятнышек или красного облезлого носа, что делало его похожим на милого белого кролика, потому что при этом выгорали ресницы и брови добела.

– Ты про Киев? – Марк взглянул на меня.

– Ну да, – я подошла и вытерла капельки там, где он не достал – на лопатках.

– Там – плохо, – кивнул Марк, уже не улыбаясь. – Я не государственный человек, конечно, и не сотрудник спецслужб, но Радюгин не зря всполошился. Понимаешь, там проросло отторжение русскости, давно, конечно, пустило корни, но сейчас уже не скрывается, а значит, скоро станет лозунгом для тех, чьи предки под Бандерой ходили. Понимаешь?

– Вообще-то не очень, но это неважно, – сказала я, мне хотелось выйти их духоты ванной.

– Вот то-то и оно, что не важно, – кивнул Марк, запахиваясь в халат, он всегда боялся простудиться, потому что схватывал каждый сквозняк и после подолгу чихал и сморкался, но сейчас он думал о другом, не замечая сквозняков, гулявших по квартире, потому что я не успела закрыть форточки и принялась это делать сейчас, именно для того, чтобы он не заболел. Марк же, по дороге на кухню, продолжил говорить: – Но тебе имеет право быть не важно, а вот тем, кто с Радюгиным в одном учреждении служит – нет. Понимаешь, это всё не его дело, его не касается, только в части помощи вот этих бандеровцев нашим террористам, а точнее прямого участия во всей этой мерзости на Кавказе. Он, собственно, прямой именно целью это имел, но я чувствую, что мысли у него идут дальше. Как теперь и у меня…

– Хочешь сказать, в Киеве есть те, кто ненавидит русских? – удивилась я, мне это показалось таким странным и даже диким, что я даже стала вполне участвовать в разговоре. – Как это может быть?

– Всегда есть те, кто тебя ненавидит, дело не в этом. А в том, чтобы тебе не наносили вред, не покушались на твой дом и твою жизнь. Ты понимаешь?

– Пока не очень, – призналась я.

– Вот и я не очень понимаю, почему никто не занимается этим.

– И кто должен заниматься, по-твоему? Министерство иностранных дел? – мне было даже странно произносить это в отношении Киева и тех, кто там живёт.

– Это само собой, – кивнул Марк, садясь к столу, а я занялась чайником и вообще поздним ужином. – Активно, ясно: дружить так дружить, как мы с тобой хорошо живём с соседями по дому, верно? Здороваемся, помогаем, если надо, не мусорим на площадке и во дворе, собак их не обижаем, а хозяева им не позволяют углы обсыкать, и так далее. Но это люди в подъезде, в доме, всё на виду, и то, ты видишь и знаешь, что ждать от каждого. А страны не должны так просто глядеть только на то, что видят. На что тогда спецслужбы и разведка? Чтобы такие, как я, дилетанты, делали их работу? Довольно странно, нет?

– Ослабли спецслужбы, – сказала я. – И давно. Потому страна и развалилась.

– Теперь… ох, Таня, хлебнём мы ещё… «бескровная революция» как же…

Он вздохнул и принялся за еду, я разогрела ему цыплёнка с обычным картофельным пюре, сама есть не стала, давно привыкла блюсти диету, когда каждая булка или вот, куриная ножка, на учёте, очень дисциплинирует.

Ничего я из рассказа Марка не поняла, признаться, кроме того, что он встревожен, и что мир, каким он кажется на первый взгляд, совсем не такой благополучный и простой. Меня удивляло одно: контраст, каким Марк был вчера, и как он вновь стал самим собой сегодня. Что могло случиться, что так потрясло его накануне? Спрашивать снова я не хотела, потому что не хотела, чтобы он вновь возвращаться туда. Тем более что он обещал рассказать сам.

– Завтра в «Иллюзионе» «Тени забытых предков» Параджанова, пойдём? – сказала я.

– Во сколько?

– В шестнадцать ноль-ноль.

– В четыре можно и пойти…

Мы действительно пошли в кино на другой день, и насладились замечательным произведением искусства, я обожаю фильмы Параджанова и могу смотреть их бесконечно, потому что ничего красивее и осмысленнее в кино я больше не встречала. И костюмы, и лица, и пейзажи, дома, музыка, что называется «фон» – изумительно прекрасны. Мы вышли на улицу, где уже стемнело, и двинулись вниз по улице по мокрому асфальту, светящемуся в свете фонарей, как ёлочные шары.

– Почему люди ненавидят друг друга? Воюют? Враждуют? – проговорила я, думая о том, что он рассказывал о своей поездке.

– Ну… почему… Из-за тестостерона?

– Не-ет… – уверенно возразила я.

– Из-за тестостерона строят, покоряют новые земли, изобретают, сочиняют, в космос летают, он не даёт сидеть на месте, и ржаветь человечеству, потому что женское как раз для этого – сохранять и взлелеивать то, что вы завоевали. Вы – клинок, мы рукоять, эфес. Для любви тоже необходим тестостерон, потому что это тоже движение вперёд, покорение и развитие. А война – это распад и гибель.

Марк захохотал:

– Типично женская точка зрения! Война – самый мощный двигатель прогресса.

– А это – типично мужская! – засмеялась я.

– Ну нормально, – сказал Марк, и притянул меня к себе за плечи. – Хуже было бы, если бы мы с тобой рассуждали наоборот.

– Это да, – я склонила голову ему на плечо, но наши шаги были разной длины, и мне пришлось снова просто взять его за руку.

Этот день мы провели вместе, ещё долго гуляли по городу, сходили в кафе, всё время весело болтая и смеясь, будто и не было ничего странного и пугающего вчера. Но не в наших правилах было умалчивать хоть что-то, что-то держать недосказанным или невыясненным, так, чтобы сомнения не давали спать или думать о чём-то другом. Поэтому, в конце концов, я решилась спросить его о том, что было той ночью, когда он вернулся в ненормальном состоянии. Марк помрачнел, взглянув на меня.

– Я ничего не собираюсь от тебя скрывать, Танюша, но есть вещи, о которых просто неприятно рассказывать, понимаешь? Но не надо думать, что там случилось что-то важное, о чём ты должна знать. Просто поверь мне.

Я привыкла верить ему, за столько лет он ни разу меня не обманул, поэтому я поверила и теперь, я понимаю, что в жизни мужчины, особенно такого, как он, ведущего настолько сложную, какую-то многоуровневую жизнь, не может не быть неприятных происшествий или разговоров, которыми он может не захотеть делиться с женой. Так что я не стала докучать ему этими расспросами. И даже перестала думать об этом…

…Я не перестал. Да, я так и не смог сказать Тане то, что впустил в свою душу в тот момент, когда нажал на курок и вышиб мозги из гнилого черепа Никитского. Быть может, если бы я рассказал, мне стало бы легче, я перестал бы об этом думать, чувствовать всё время тяжесть рукоятки в руке, тяжесть, перетекшую в мою грудь из этой рукоятки и осевшую в глубине сердца. Но я боялся увидеть ужас и отвращение в её глазах, если расскажу об этом. Я боялся этого больше всего на свете, потому что тогда она по-настоящему, полностью уйдёт к Книжнику. И не важно, что я сделал это в отмщение за неё, я не сомневался, что она не одобрит меня, что убийства она не сможет принять. Даже тот разговор о войне, когда она сказала, что война это распад и гибель, подтверждал это. Так что – нет, я ничего не сказал, и больше того, понял, что чем дальше от того дня, тем меньше вероятность, что я вообще когда-нибудь расскажу. Мне не хотелось рисковать нашей с ней идеальной совместной жизнью, потому что и так над ней висел как топор палача Книжник.

Книжник… Чем дальше она от меня, тем ближе она к нему. Так что, как говориться, любое неверное движение с моей стороны, и Таня окажется в объятиях Книжника. Уже по-настоящему, насовсем. Он становился всё опаснее. Чем дольше он оставался в Москве, тем больше времени Таня проводила с ним, и тем дальше становилась от меня. Ни Боги, ни Вальдауф не угрожали моему браку, да и сам Книжник прежде, кажется, не угрожал, теперь стало очевидно, что мне это только казалось. Время шло, и они сближались. Да, мы когда-то женились с условиями полной свободы сердец, но как мне было знать тогда, что всё обернётся иначе? Ну как я мог предположить, что окажусь таким обыкновенным? И таким дураком к тому же? Что я влюблюсь в свою жену… Господи, я не предполагал даже, что я вообще женюсь когда-либо. Всё получилось так банально и скучно, если посмотреть со стороны, и так живо, так горячо, с таким количеством крови, боли и всего, что наполняет жизнь, понимаешь это только, когда это всё внутри тебя самого.

Может послать кого-то следить за ней? Вдруг подумалось мне. Но что я узнаю? Что я могу узнать из того, чего не знал? Нет, знать подробности их отношений я не хочу, это совсем сведёт меня с ума. Да и позориться перед тем, кто станет следить, не хотелось. В самом деле, я слежу за своей женой, я, человек, который может себе позволить входить в Дом Правительства, я уж не говорю о многих тайных калитках, куда меня с удовольствием впускают, чтобы тот, кто станет выполнять это моё поручение, с удовольствием злорадствовал за моей спиной.

Вот до чего дошло. Я, которому всегда было плевать на всех, вдруг стал думать, как я выгляжу со стороны. Похоже, я начинаю превращаться в маленького, даже мелкого мещанина, который только и думает, как бы не выпустить из рук свой мирок. Чем мне удержать Таню? У нас даже детей нет, женщин это держит, говорят, очень крепко. А что может удержать Таню?

Хотя… Чего я нервничаю, вот странно. С чего я стал превращаться в параноика? Вот что заставляет меня сходить с ума при мыслях о Книжнике? Почему? Всё ведь шло прекрасно. Всё шло идеально, даже после того как он появился в её жизни. В нашей жизни. Пожалуй, стало даже лучше, словно подстегнуло, подтолкнуло нас на новый уровень. Но теперь всё менялось. Да, мы были в разлуке, пока я гонялся за Боги, неужели это отдалило её от меня? Надо что-то придумать… Съездить куда-нибудь вместе.

Но как нарочно накопилось слишком много нерешённых, надоделанных, незакрытых дел. Не всё можно делать на расстоянии. И сейчас, в течение этого года я вынужден был налаживать всё и везде, на всех уровнях. И пока я не мог позволить себе не заниматься своими делами снова, рискуя похоронить свою империю.

Но ещё одна угроза подкралась со стороны, которой я не ожидал. После окончания нашего сотрудничества я посадил Глеба и Бориса напротив себя в моём офисе и сказал:

– Ребята, вы были идеальными сотрудниками, я должен отпустить вас с благодарностью и вознаграждением.

Они посмотрели на меня, помялись, а потом Глеб, взглянув ещё раз на Бориса, сказал:

– Марк Борисыч, мы очень вам благодарны. И за то, что доверились нам, что ни разу не подумали, что мы можем предать или продать вас… – он замолчал на мгновение, снова взглянул на Бориса, и будто утвердившись, продолжил: – Мы знаем, что вы относились к нам как к равным, а не как к мусору или расходному материалу, который можно «подчистить» или «смести» после использования.

Я моргнул, мне, признаться, не приходило в голову так поступить с ними, а ведь они, в действительности, держали меня в руках, потому что владели всей полнотой информации не только о том, что случилось с Никитским, но и вообще почти обо всём, что происходило в моей жизни в последний год. Так что – да, они очень хорошо знают, о чём говорят.

– Марк Борисыч, если возможно, не отправляйте нас назад к Вито? —сказал Борис, подхватывая слова своего друга.

Признаться, я растерялся. Хотя я и привык к ним, но вообще-то говоря, не думал о том, что мне в принципе нужны парни вроде них. До сих пор я обходился без тех, кого называют боевиками, мои дела все были сугубо мирными, дипломатия и разведка, а не бои с конкурентами, потому что и конкурентов у меня не было, я один занимался тем, чем занимался, те, с кем я пересекался и не подозревали, что я держу в своих руках всё растущее российское посредничество, все считали, что имеют дело с множеством разных фирм.

Но, с другой стороны, верные люди нужны всем, раз уж так сложилось, действительно, почему не попробовать? Так парни остались со мной.

А Таня до сих пор не знала, что произошло с Никитским. Я сам больше не думал об этом, заставил себя не думать, и мне удалось, потому что то, что произошло, настолько не укладывалось в норму моей жизни, что мне легче было поверить, что этого не было, чем переживать…