Kitabı oku: «Обиды Марии. Повесть. Рассказы», sayfa 2
Поезд часто стоял на небольших станциях, и тогда охраняющий их конвой выдавал подросткам немного хлеба и брюквенный суп, от которого первое время болел живот. Но и к этому «скотскому» вареву молодой организм привык. Мария помнила, что еще на их «родовых» землях работники выращивали этот овощ на корм скотине.
Глава 4
Наконец их товарный состав с «живым грузом» прибыл в Германию. Под громкие крики «Шнель! Шнель!» их пинками вытолкнули из вагонов и колонной повели на вокзал. На выходе из вокзала колонну разделили на юношей и девушек, и уже две колонны отправили на пересылочный пункт.
Колонну девушек привели в одноэтажный кирпичный барак, больше похожий на конюшню, с тесно стоящими в два ряда железными двухъярусными кроватями. Мария выбрала себе место на верхней полке в углу барака рядом с узким окном В окне была видна такая же глухая кирпичная стена, как и их барак.
После того как прибывшие определились с местами, их опять же колонной повели в баню, выдав каждой по маленькому душистому обмылку. Девушки оживились, наконец-то можно помыться после «скотской» дороги! Но и тут их ждал неприятный сюрприз – прежде чем дать возможность смыть грязь, их раздели, забрав одежду, и всех стали обрабатывать какой-то вонючей жидкостью. Зато после этой вонючей экзекуции с каким наслаждением Мария до боли терла кожу, чтобы смыть, как ей казалось, навсегда грязь от физических и душевных унижений!
После бани девушкам выдали новое белье и платье, а утром в новеньком платье, чистых, их выстроили перед бараком перед «покупателями», в основном фрау. Эти сытые, ухоженные женщины в белых перчатках, опять же как скот подвергали их новым унижениям – ощупывали грудь или заглядывали в рот, осматривая зубы.
***
Согласно государственным инструкциям властей Германии, «все рабочие должны получать такую пищу и такое жилье и подвергаться такому обращению, которые бы давали возможность эксплуатировать их в самой большей степени при самых минимальных затратах».
Марии повезло в первый же день. Ее не отправили на тяжелые работы на завод или на ферму, а в качестве домашней прислуги девушку взяла молодая красивая немка. Знала бы она, как это «везение» скажется на ее дальнейшей жизни! Фрау приглянулась тоненькая девушка с нежным румянцем, как считалось, признак здорового организма, и густыми русыми волосами. Муж молодой фрау воевал на восточном фронте – врач, а сама молодая хозяйка была белошвейкой – шила на заказ нижнее белье.
В обязанности Марии входила вся грязная работа по дому, и иногда фрау брала ее с собой в магазин или на рынок. В первые дни молодая хозяйка обращалась к работнице не иначе как «ты – русская свинья». Мария – это выражение узнала в первые же дни немецкой оккупации, поэтому хладнокровно восприняла свое «новое имя», не испытывая к фрау ни злости, ни враждебности.
Однажды, вытирая пыль с многочисленных фарфоровых пастушек и пастушков, Мария украдкой подглядывала, как фрау шьет корсет и так ее заворожила в руках той искусная работа, что она не заметила пристальный взгляд немки, обращенный на себя:
– Красиво? – почему-то по-французски спросила фрау Марию, указывая на корсет.
– Очень, – робко ответила ей девушка также по-французски.
У немки от удивления округлились глаза.
– Ты говоришь по-французски? – спросила она, а в глазах читалось: «Как? Эта русская свинья знает европейский язык?».
– Да, – тихо промолвила девушка, опустив глаза в подол выцветшего платьица, и теребя грязную тряпку.
Потом вдруг дерзко посмотрела на мадам, как она ее называла про себя немку, и громко, опять же по-французски, сказала:
– А еще я играю на пианино, вышиваю гладью по батисту, умею шить и вяжу кружевные салфетки. И всему этому научила меня мама, – и крупные слезы потекли по ее нежным щекам.
– Ладно, ладно, – в замешательстве ответила немка. – А как тебя зовут? – и услышав ответ, сказала:
– Хорошо, Мари. Обращайся ко мне фрау Анна.
«Анна! Это имя моей матери», – с тоской подумала Мария, и снова на глазах навернулись слезы.
С этого дня между Марией и фрау Анной протянулась тонкая зыбкая нитка симпатии. Со стороны молодой женщины уже не было того презрения, которое проявляли немцы в отношении остарбайтеров.
Фрау Анна иногда просила посидеть с ее малолетними девочками – погодками, уже доверяя Маше. Девочки были похоже на ангелочков – пухленькие, беленькие, со светлыми локонами и голубыми глазами на розовом личике. Они очень привязались к Марии, и, хватаясь руками за подол ее платья, что-то щебетали на «варварском» языке, заглядывая ей в глаза. Глядя на этих ангелочков, Мария вспоминала своих младших брата и сестру, примерно их возраста. Меньше, чем за год оккупации, из жизнерадостного нрава и крепеньких телом детей, как и эти девочки-немки, ее братишка и сестра превратились в маленьких нытиков. Они разучились смеяться, в их глазах поселился страх. Постоянно голодные, они ходили «хвостиком» за матерью, клянча у нее еду.
Через два месяца Мария уже могла понимать некоторые фразы на немецком языке, быстро осваивая чужую речь. Фрау Анна же предпочитала общаться с ней по-французски. «Надо практиковать, приедет муж в отпуск – поедем в Париж», – так она объясняла Марии свою прихоть.
Вскоре хозяйка взяла еще одну в работницу – тихую опрятную девушку с Украины. Назвалась она Галинкой, и, хотя жила с Марией в одной комнатушке, больше ничего о себе не рассказывала, и после тяжелого дня сразу же засыпала на матрасе из соломы, укрывшись с головой тонким одеялом. Теперь Галинка выполняла всю «черную» работу по дому фрау и дополнительно три раза в неделю убиралась в доме ее матери, пожилой худощавой немки, живущей неподалеку.
В один из вечеров, еще до прихода Галинки, Мария продемонстрировала фрау свое мастерство в вязании кружева с изысканным рисунком и увидела в глазах фрау плохо скрытое восхищение. На следующий день «мадам» стала обучать ее сложному труду белошвейки. Теперь девушка по двенадцать часов в сутки сидела с иголкой в руках. Фрау показывала ей премудрости и некоторые хитрости ремесла, и Мария, будучи прилежной ученицей, быстро их осваивала. Если что-то шло не так, не такие ровные стежки, как требовала фрау, то та больно била ножницами Машу по рукам, но уже никогда не употребляла выражение «грязная свинья».
***
В декабре 42-го фрау получила похоронку на мужа. Она спокойно вызвала по телефону мать, а когда та забрала девочек в себе, то закрылась у себя в комнате и два часа «выла» как раненая волчица. Потом вышла из комнаты с каменным, опухшим от слез лицом, в одночасье постарев на несколько лет.
Мария против своей воли испытывала к ней жалость, но усиленно ей сопротивляясь. «Скольких наших жен и матерей получили такие похоронки из-за таких, как твой муж, и сколько еще матерей ничего не знают о судье своих детей», – горько думала Мария, вспоминая глаза своей матери на вокзале, подпитывая себя, чтобы не жалеть «врага». Но жалела. Жалела и фрау, которая учила ее ремеслу и уже никогда не поедет с мужем в Париж, а особенно жалела девочек-ангелочков, еще не испытавших в силу возраста в действительности отцовской любви и уже никогда ее не познающих.
Галинка же, оставаясь наедине с Марией в каморке, открыто радовалась горю хозяйки. Фашистов она люто ненавидела. Они на ее глазах расстреляли старшего брата, помогавшего партизанам. «Нехай дізнається, що означає втратити рідну людину, сучка», – тихо говорила она, лежа на худом матрасе, отвернувшись к стенке.
Фрау чувствовала трудно скрываемую ненависть, исходившую от девушки, и при каждом удобном случае придиралась к Галинке, называя ее не иначе, как «русская свинья» или «русская собака». А однажды прицепилась к ней за якобы плохо вымытый пол, так кричала на девушку на «варварском» языке, побелев от злости, что «я уж подумала, что сейчас побьет», рассказывала вечером девушка Марии. И даже пригрозила отправить ее в концлагерь. Галинка за несколько месяцев пребывания в Германии уже освоила основы немецкой речи, но никогда не произнесла на ненавистном ей языке ни слова. Прот концлагерь она поняла.
После получения похоронки на мужа фрау и с Марией старалась держаться как хозяйка со слугой, из их отношений исчезла та доверительная нотка, что возникла между ними в последние месяцы.
Но никогда фрау Анна не позволяла себе кричать на девушку, как и прежде поручала ей саму сложную и кропотливую работу белошвейки, заслуженно признавая в ней соответствующую себе мастерицу. При охлаждении их отношений для фрау Мария не стала человеком «из вражеского лагеря». Она не запрещала подросшим дочкам виснуть на ней и ходить за девушкой «хвостиком», тем более что Мария говорила с ними преимущественно на французском языке, что очень импонировало Анне.
***
В апреле 45 года в городе начались постоянные бомбежки союзников и советской авиации. Жителям приходилось постоянно прятаться в бомбоубежищах, и фрау всегда наготове держали необходимые документы, теплые вещи и минимальный запас продуктов для девочек.
Во время бомбежек немцам было не до восточных рабочих и многие при первой же возможности стали сбегать от своих хозяев. В один из таких дней, сбежала и Галинка. Никогда больше ее Мария не видела, может погибла под бомбежкой, а может быть вернулась в свою «ридна Украину».
Когда после очередной бомбежки, они с фрау и девочками вышли из укрытия, Мария увидела группу военных в американской форме и бросилась к ним. Она несколько раз повторяла по-немецки, обращаясь к высокому подтянутому офицеру:
– Я из СССР. Мария. Из СССР, – и почему-то показывая рукой позади себя, и крупные слезы текли по красивому исхудавшему лицу. Так она попала в американский лагерь для перемещенных лиц.
Глава 5
Прожив два года на чужбине, Мария ни разу не заболела, даже легкого насморка не было. И находясь лагере, она старалась больше находиться на его территории, а не в душном барачном помещении. Но уже на второй день пребывания там она почувствовала страшную слабость, липкий пот покрыл все тело. Выйдя из помещения и пройдя несколько шагов, Мария, осознавая, что теряет сознание, тихо позвала на помощь, хотя в тот момент рядом никого не было.
