Kitabı oku: «Двое в тиши аллей», sayfa 7
Я уже подумал. Оставайся!
Пригласи меня как-нибудь в кино
На последний ряд, на ночной сеанс.
А потом на кофе или на чай,
Приглуши в прихожей на стенке бра.
Я рассыплю волосы по плечам.
И останусь, может быть, до утра.
Эману Элька (Эля Ермолова)
Жизнь – явление на редкость странное. Ходишь в школу, ходишь – вдруг бац, вторая смена. Приблизительно так случилось и у Николая.
Сам не понял, когда и как влюбился.
С того дня как поступил в институт, юноша сразу ушёл от родителей на вольные хлеба. Поселился в общежитии, устроился подрабатывать. Сначала магазин по ночам охранял, потом молоко на машине по точкам развозил, на третьем курсе дипломные работы двоечникам писал, сайты и блоги по частным заказам конструировал.
Программировать в качестве свободного художника, без надсмотрщиков и цензуры Кольке понравилось. Платили неплохо, особенно после того, как одному заказчику за несколько месяцев сайт создал и раскрутил. Заработанные на этом сайте деньги не успевал тратить.
Тот заказчик имел серьёзные связи и массу знакомых, в благодарность обеспечивал его заказами в невероятных объёмах.
На пятом курсе Коля приобрёл комнату в коммуналке, через год купил однокомнатную квартиру.
Работал много, с огоньком, но особо на деньгах не заморачивался. Любил жизнь, покутить был не прочь, выпить не дурак. Относительно девчонок на сладкое был особенно азартен.
Не сказать, чтобы записной бабник, нет. Девичью неприкосновенность Колян уважал, сближался исключительно по взаимной симпатии и обоюдному согласию, но и на себя не позволял хомут навешивать.
Любил парень девчонок подарками и нежностью побаловать, пыль в глаза пустить был мастер, приударить основательно мог месяца два-три. Поболтать о том, о сём, стихи читать был мастер, повеселиться умел, искренне восхищался девичьей красотой, умом и грацией, но меркантильным и расчётливым не был.
Рассказываю, а сам удивляюсь – он реально такой положительный, этот загадочный Колян, или я что-то напутал? Как получилось, что такое сокровище до сих пор не в семейном стойле?
Нормальные девчонки, которые со стержнем внутри, своего никогда не упустят. У них на этот случай специальный датчик где-то внутри незаметно тикает, параметры надёжности будущих супругов, их инвестиционной и энергетической эффективности регистрирует, замеряет.
Чуть что – зуммер срабатывает, посылает в женский мозг гравитационный импульс, который мгновенно запускает систему жизнеобеспечения в режим экстренного погружения в состояние любовного анабиоза.
Природа своё дело туго знает. С крючка, на который интимные приманки нанизаны, не сорвёшься.
Вспомнил! Именно об этом и хотел рассказать. Видимо так с Колькой и случилось.
Был у него конкретный пунктик – нагуляться хотел досыта, всласть – мир посмотреть, себя показать, и лишь тогда задуматься о вечном, например, о любви, о детях.
Попутно планировал создать уютное, комфортное во всех отношениях гнёздышко с соответствующими этому обстоятельству современными потребительскими стандартами.
Как только доходил наш герой в мыслях до этого судьбоносного момента, все основательные семейные планы разом рассыпались как карточный домик.
– Зачем, – думал он, – пихать голову в супружеское ярмо, если девчонки так дают, причём безумно любят, независимо от желания жениться.
Все дружки через пару месяцев счастливого супружества подвывать начинают, кляня неоправданную поспешность в выборе лучшей в мире невесты.
От смиренных, но жарких подруг, без территориальных, имущественных и прочих матримониальных претензий, у Кольки отбоя не было.
Бывало, подкинут хороший срочный заказ, он телефон и прямой интернет отключает, окна зашторивает, затоваривается куревом, пельменями и пивом, запирается на три замка изнутри и сидит, притаившись, носа за кордон холостяцкой территории не кажет.
Не тут-то было. Лезут охотницы за острыми ощущениями из всех щелей как пруссаки-тараканы.
Миллионы способов авантюристки ненасытные изобретают, чтобы в его холостяцкой берлоге хоть на одну ноченьку оказаться, чтобы услышать вкрадчиво-нежный шёпот, ощутить на сокровенных местах сильные руки.
Каждая из тех, кто хоть раз забредала в его скромную обитель, мечтала почувствовать на губах привкус любовного мёда, на животе и груди нежные прикосновения, не говоря уже о живительных соках сладострастия и обо всём остальном, что составляет для некоторых из них смысл существования.
Сентиментально-лирические и пикантные страсти, приключенческие постельные новеллы в жанре танцевально-эротических мюзиклов, экстремальных фестивалей, изящных развлекательных импровизаций, бесстыдно-необузданные фантазии, оргии до полного изнеможения с десятками безумных оргазмов и прочие изыски интимного общения направо-налево Колька не раздавал.
Тайны эротического мастерства парень берёг как зеницу ока, распоряжался пылкостью, расточал драгоценные любовные соки лишь с теми девчатами, в которых чувствовал функциональную ненасытность, желание безоговорочно подчиняться и некую специфическую червоточинку. Кого можно было не опасаться в качестве лица, способного ограничить тем или иным способом свободу, с кем впоследствии не сложно разойтись без последствий.
Если дама начинала намекать на любовь до гроба, на лирические, драматические и прочие сюжетно неприемлемые мотивы, Николай сразу направлял любовную искру в землю и обнулял потенциал.
Жизненная установка была такая – ни детей, ни семьи, ни привязанностей до сорока лет быть не должно – харам, табу.
Собственные правила и обязательства Коля выполнял неукоснительно, случайностей не допускал даже в приличной степени подпития и даже когда основательно входил в роль шекспировского Отелло.
Друзья его практически поголовно на соблазнительные наживки в виде обсыпанных сахарной пудрой пончиков, тугих синтетических грудей, пикантных изгибов и укромных местечек, скромно-манящего взгляда, и на прочие маневровые мистификации, уже клюнули.
Из холостых аборигенов острова невозмутимо-проницательных и морально устойчивых женихов Колян оставался последним из Могикан.
Над незадачливыми любителями стабильно иметь под собой одну и ту же трепетную лань в обмен на личную свободу и независимость, он вполне резонно насмехался, парируя тем, что гильза всегда должна соответствовать снаряду, который в неё забивают, то есть настроению того, кому матушкой природой положено быть сверху.
На свадьбе у Васьки, который повторно нашёл себе желанную суженую, к Кольке загадочным образом присоседилась худенькая весёлая брюнетка с приятными формами и весьма оживлённой манерой общения.
Девушка вела себя так, словно знакома с ним если не с родильного дома, то с ясельной группы точно. Она была несколько моложе Коляна, но обращалась с юношей так, словно уже взяла над ним шефство.
Виталина азартно шутила, влезала во все без исключения свадебные розыгрыши и развлечения, а вместе с собой без труда затягивала в авантюрные приключения Кольку, который сам не понял, что на сей раз нарушает одно из основных своих правил – подчиняется девчонке.
Новая знакомая не только самозабвенно веселилась. Вместе с карнавальной оживлённостью она старательно играла роль опытной интриганки, искательницы приключений, коварной искусительницы, игривой кокетки, дерзкой, самоуверенной и немного нахальной.
Удивительно, но её взгляд, улыбка, мимика и жесты такому экстравагантному имиджу совсем не соответствовали.
Виталина производила впечатление прямо противоположное. Такое милое личико, такой прелестный лукавый взгляд, немного любопытный, чувственный, волнующий, никак не мог обмануть опытного сердцееда.
Кольку как магнитом тянуло к разбитной девчонке. Он даже выпивать не стал, настолько интересным, многообещающим и увлекательным видел возможное продолжение случайного знакомства.
Единственный танец, который Виталина по его недосмотру подарила какому-то напыщенному самодовольному самцу, Колька просидел за столом как в воду опущенный.
Первой реакцией на такую несправедливость было желание немедленно разобраться с этим наглым оленем, однако портить свой имидж без опасения порвать и без того тоненькую ниточку возможных отношений не захотел – сделал вид, что его это не касается.
Когда дерзкий мерзавец вернул подругу на место, Виталина загадочно улыбнулась, кокетливо показывая, что её провести не удалось. Она явно флиртовала с Николаем, но зачем-то намеренно обидела, задела за самое живое, за мужское достоинство, посягательство на которое – немыслимая дерзость.
– Ну и пусть, ну и ладно, – подумал Колька, – не больно надо. Баб много, а я один. Сейчас такое изображу, сама за мной бегать будет.
Ага! Виталина, похоже, ко всем имеющимся у неё достоинствам ещё и мысли читать умела. Девушка капризно фыркнула, равнодушно, но очень соблазнительно повела плечиком, чувственно надкусила губку, состроила гримасу высокомерия и картинно отвернулась.
Пришлось угождать девчонке, уговаривать, притворяться, лицемерить. Как же неприятно было изображать шутливо-равнодушную добропорядочность, извиняться дурачась.
Колька сам от себя не ожидал такого странного усердия.
Несуразности собственного поведения настораживали и бесили.
Одно дело покупать цветочки, чтобы получить причитающийся за это бонус, баловать в мелочах и совсем другое – рефлексировать, реагировать на тщеславные, можно сказать эксцентричные выходки молоденькой кокетки, свидетельствующие о том, что та намеренно набивает себе цену.
Как бы там ни было, со свадьбы они удрали вместе. Гуляли, держась за руки по вечернему городу, сверкающему разноцветной иллюминацией, пили ужасный кофе в какой-то третьесортной забегаловке, чтобы немного согреться.
Погасив озноб, вместе прыгали на одной ножке, куда-то бежали, громко смеялись. Потом зачем-то ели ужасно холодное мороженое, отчего замёрзло даже в животе. Заскочили на ходу в запоздалый трамвай, даже не посмотрев, куда он направляется.
Там тоже было знобко. Обнялись, стало теплее и лучше.
Им было безразлично, куда и зачем идти, ехать.
Не доезжая одной из остановок, не сговариваясь, соскочили на ходу, нашли укромное местечко на набережной. Там обнимались, целовались, бросали в реку камни, наблюдали, как они при падении в воду рассыпают сверкающие искры на лунной дорожке, заворожено смотрели на звёзды.
Колян, видимо находясь под впечатлением от странного со всех точек зрения свидания, начал чувственным голосом декламировать чьи-то чувственные стихи со странным звучанием и не менее удивительной темой, – “начало любви – с окаёмочкой блюдце… движенье по кругу, без мысли споткнуться. Губами коснёшься, блеснёт позолота… пьёшь прямо из блюдца настой бергамота – изысканно нежный… дыханьем шафрана наполнен весь воздух, чарующий, пряный… подушечкой пальца, по краешку блюдца, скольженье, глоток, и по кругу… вернуться… “
– Кто, кто написал такую прелесть? Никогда не слышала подобное. Как красиво!
– Это Николь Аверина. В интернете прочитал.
– Хочешь сказать, что сразу запомнил, а ещё, ещё можно!
– Я много стихов знаю, но декламировать вслух могу лишь под настроение. Давай так, сейчас я тебе прочту из Вероники Тушновой, но обсуждать ничего не будем, просто помолчим, насладимся впечатлением, подумаем.
– Что-то грустное?
– Как сказать. Скорее жизненное… “А знаешь, всё ещё будет! Южный ветер ещё подует,
и весну ещё наколдует, и память перелистает, и встретиться нас заставит, и ещё меня на рассвете губы твои разбудят. Понимаешь, всё ещё будет!”
– Ты о чём!
– Это стихи, Виталина. Веронике Тушновой, автору этих строк, было тридцать шесть лет, сорок седьмой год, меньше чем через два года после войны. Дальше хочешь услышать?
– Конечно, хочу, ещё спрашиваешь! Ведь ты не просто так выбрал эти строки? Я понимаю, что это тонкий намёк на непонятные пока мне обстоятельства.
– Неважно. Ты уже большая девочка. Решать тебе… “В сто концов убегают рельсы, самолёты уходят в рейсы, корабли снимаются с якоря… если б помнили это люди, чаще думали бы о чуде, реже бы люди плакали. Счастье – что онo? Та же птица: упустишь – и не поймаешь.
А в клетке ему томиться, тоже ведь не годится, трудно с ним, понимаешь?”
– Ещё как понимаю… ещё как. Проводишь меня?
– Спрашиваешь.
Никто никого провожать не стал. Это были не просто стихи, это был диалог сердец, повод задуматься.
Кому придёт в голову по собственной инициативе упускать счастье?
Дома у Николая ребята оказались далеко за полночь. Они были возбуждены сентиментальным разговором.
Словами, идущими из глубины души, и не только.
Поцелуев было много, очень много.
Странная она, Виталина. Хотела казаться высокомерной бесчувственной эгоисткой, умеющей подмять под себя любого мужика, якобы привыкшей царапаться и кусаться, а на самом деле…
Чувственные податливые губы, трепетная первородная греховность девственного поцелуя, низкий волнующий голос, запах разбуженной невзначай, нетронутой страсти.
Колька думать не смел о чём-то ином, кроме объятий и поцелуев. Это он-то, Колька, ловелас, сердцеед и дамский угодник собственной персоной.
Оба были довольные, счастливые, уставшие, смертельно голодные, ужасно хотели немедленно лечь спать.
В холодильнике не оказалось ничего, кроме двух пачек пельменей и баночки сметаны.
– Тебе сколько варить, Виталина?
– Чего сколько? Кидай все.
– Мы же не съедим. Жалко выбрасывать. Не подумай, что я жмот, но это продукты. Предки расстроились бы.
– Глупенький. Что не съедим – утром разжарим.
– Смеёшься, варёные пельмени жарить, может лучше сразу выбросить!
Зря смеялся. Обжаренные до хрустящей корочки пельмени оказались великолепным, восхитительно вкусным блюдом.
Колян с Виталиной заснули, не раздеваясь, даже не заметили, как и когда. Оба были до предела психических и физических возможностей перевозбуждены.
Выпустить девочку из объятий Ромео всю ночь не решался, то и дело проверял, не упустил ли свою Жар-Птицу.
Такого с ним ещё не было.
На следующий вечер Колька с нетерпением встречал Виталину на автобусной остановке. Весь день ему не работалось, хотя на нём висели два срочных заказа, которые давили на нервы. Каждые пять минут он получал и отправлял сообщения на смартфоне.
Девушка прибыла на свидание с тяжёлой объёмной сумкой и маленьким рюкзачком.
– Ты чего, Виталинка, переселиться решила?
– Вот ещё! Я привыкла всё необходимое держать под рукой.
– Подушку и одеяло прихватила?
– Будет нужно… а чего это ты подкалываешь! Не нравится – могу обратно отвезти.
– Молчу-молчу, шучу-шучу, а то по шее схлопочу, тебя, конечно, огорчу. Я лучше сумки захвачу, потом, любя защекочу… и на ночёвку приючу.
– Так-то лучше.
– Где мой шкафчик, – сходу спросила девочка у Коляна в квартире.
– Чей!?.
– Определись, Коленька. Я с ночёвкой к тебе пришла или без?
– Конечно, с ночёвкой… это не обсуждается.
– Тогда обозначь, пожалуйста, мою автономную территорию, у меня должно быть личное пространство, хотя бы малюсенькая полочка.
– Можно полюбопытствовать, что именно ты собираешься там припарковать?
– Какой же ты любопытный. У каждой женщины есть сугубо интимные тайны. Я не обязана делиться с тобой сокровенной информацией. Скромнее надо быть, дружочек, сдержаннее, интеллигентнее.
– Уже стал. А спать, извини за вопиющую бестактность, мы опять будем в одежде, или разденемся до трусов?
Виталина заразительно захохотала, стала разгребать прямо на кровати внутренности обеих сумок, намеренно выставляя напоказ несколько пар трусиков, хлопковую маечку, колготки, свитер ручной вязки, спортивный костюм, пижаму, два платьица, носочки, носовые платки, косметичку, кошелёк и паспорт.
В рюкзачке лежали прозрачные контейнеры с котлетами, жареным картофелем, бутерброды, пакет со свежими овощами, бутылочка растительного масла, десяток яиц, пачка чая, сахарный песок и конфеты.
– Думаю, голодать не придётся. Я всё-всё продумала.
– А я, меня ты учла в своих планах?
– Издеваешься, да! Оборона, осада, аварийная посадка и эвакуация не предусмотрены. Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация. Я ничего не забыла? Ответственность сторон можем обсудить немедленно. Предупреждаю сразу – я девица, потому требую соответственного поведения и продуманных действий.
– С этого места подробнее. Я ведь жениться не намерен, мы так не договаривались.
– И не нужно. Поедим и тихонечко спать ляжем. Разве я что-то другое предлагаю? Ты должен быть осмотрительным, осторожным, остерегаться подделок, контрафакта и нелицензионной продукции. Спать с девочкой, даже если она в штанишках… не маленький, должен понимать всю меру ответственности. Обязан знать, самонадеянный мальчишка, о возможности непорочного зачатия.
Кольку трясло не по-детски. Виталина озорничала, проказничала, но ему было не до шуток. Её замечательное остроумие юноша воспринимал как декларацию о намерениях, объём и координаты которых не укладывались в устоявшуюся проекцию видов на его ближайшее будущее.
В матрицу Колькиного разумения алгоритм серьёзных отношений с обязательствами не вписывался, но Виталина…
Девушку как будто совсем не озадачило странное Колькино поведение: беспомощное мычание, смятение, настороженность, замешательство, даже ступор.
Виталина аккуратно прибралась в комнате, постелила на двоих, сходила в душ, долго с наслаждением плескалась, потом, не стесняясь, надела пижамный комплект и домашние тапочки, распустила волосы, накрыла на стол и включила телевизор.
– Чего нахохлился, любимый. Обними хотя бы. Ты что, не рад мне, для чего в гости-то приглашал, боишься, что ограничу свободу? Ты же мне стихи читал, а сам их не расслышал.
“Счастье – что онo? Та же птица: упустишь – и не поймаешь. А в клетке ему томиться, тоже ведь не годится, трудно с ним, понимаешь?” Ты свободен, Коля, как вольный ветер, как ласточка в небесах. Я пошутила. Можешь расслабиться, мне ничего от тебя не нужно. Помоги, пожалуйста, собрать вещи.
– Я, ты… нет-нет, не уходи, останься.
– Ты действительно этого хочешь! Тогда послушай. Недавно купила книгу, совершенно случайно, тогда я не представляла, что встречу тебя, что ты, взрослый человек, в душе окажешься маленьким капризным мальчиком. Неважно, я не об этом.
Книга называется “О любви ко всему живому”. Не представляю, почему и зачем я выбрала именно её. Теперь поняла. Все случайности в жизни закономерны. Лишнее мы просто не замечаем. Это точно.
Автора зовут Марта Кетро. Это псевдоним. Там много всего. О любви, о жизни. Знаешь, о чём я подумала, когда ты декламировал Тушнову, как её стихи переплетаются с мыслями из этой книги, с тем, что мы сейчас чувствуем, чего ждём и чего боимся?
Мне особенно запомнилась одна цитата – “Раньше мне казалось, что свобода – это получать всё, что хочешь, а сейчас подозреваю, что свобода в том, чтобы не хотеть.”
Давай посидим молча. Ты подумаешь, я буду молиться. Не напрягайся, это совсем не то, о чём ты подумал. Я не хожу в церковь, но думаю, что невидимый мир в каком-то виде существовать может и должен. А вообще я хотела поговорить о любви.
Под молитвой я понимаю желания и мысли, облечённые в словесную форму, только и всего. Они не обязаны совпадать с твоими стремлениями и планами.
Думаю, завершение нашего едва начавшегося романтического приключения не станет трагедией. Нам же было хорошо вдвоём, правда? Я тебе благодарна. Честно-честно. Я ведь до тебя даже приблизительно не знала, как это, полюбить. Да!
– Я уже подумал, Виталина. Оставайся. Я тоже до тебя ничего не знал. Совсем ничего.
Что за глупый скворец
И знают те, в ком страсть перегорела –
Любые раны смогут зарасти,
Хоть будут ныть ночами в непогоду…
Ксения Хохлова
Он так чувственно произносил “моя Милька”, ласково заключая её лицо в сильные ладони. Виктор так обаятельно улыбался, нежно целуя в губы, так искренне радовался.
Отказать ему во взаимности было невозможно.
Людмила помнила магию простых слов некогда любимого мужчины, оттенки его удивительных запахов, чарующее тепло рук.
Кажется, это была любовь с первого взгляда. Во всяком случае, времени на второй, когда их представили друг другу, не было: нужно было спешить отметиться на проходной института, чтобы не получить взыскание.
Люся машинально протянула руку. Виктор улыбнулся, – рад познакомиться, Дюймовочка!
– Я Люда.
– Какая миниатюрная ладошка. Люда… Людмила. Мне больше нравится Милька. Можно обращаться так?
– Подумаю.
У нового знакомого были тёмные волосы и особенные карие глаза, цепляющие за живое. Он смотрел на Людмилу, словно нажимал на потайную кнопочку. По телу сверху вниз прокатилась и разбилась об удивительно приятное ощущение тёплая волна наслаждения или же его предвкушение.
Несколько секунд общения – не повод для сближения, однако в воображении чётко отпечатался фотографический слепок манящего взгляда, а подсознание без спроса поместило виртуальный образ в красный угол оперативной памяти.
Новый знакомый за считанные минуты ухитрился уютно устроиться и обжиться в глубине её мыслей, обретя причудливый романтический облик, порождающий навязчивые видения и вполне осязаемые светлые чувства.
Вечером, намеренно или случайно (об этом так и не суждено было узнать никогда) новые знакомые вновь встретились на проходной.
– Замечательная погода, Милька. Пройдёмся?
Сердце радостно замерло. Это именно то, о чём она мечтала весь день.
– Вообще-то… мне в ту сторону, за горбатый мост, – вопреки желанию застенчиво пролепетала Людмила, тайно мечтая, что юноша сам угадает её истинное стремление.
– Надо же – нам по пути. Далеко живёшь?
– Три остановки, за городским парком.
– Почти соседи. Так идём или как?
Люся покачала головой сразу во все стороны. Что никак не могло означать согласие.
– Вот и замечательно. Ты такая забавная, такая милая.
– Хочешь сказать, коротышка? Очень неудобно смотреть на тебя снизу.
– Привыкнешь.
– Как это понимать?
– Три остановки – целая вечность. Торопиться не будем.
Виктор говорил и говорил, по большей части восторженно, чего Люся не могла оценить, поскольку была ошеломлена скоростью сближения: юноша как бы невзначай, совершенно случайно, на эмоциях, взял её за руку, отдёрнуть которую девушка не решилась.
Проваливаясь в состояние невесомости, теряя точку опоры, Люда не успевала адаптироваться к новым ощущениям. Вращение то ли головы, то ли асфальта под ногами ускорялось и ускорялось. Требовалась немедленная передышка.
– Давай постоим.
– Сам хотел предложить. Смотри туда, на правый берег. Фантастический вид, правда? Любишь наблюдать, как садится Солнце? Или лучше в кино сходим?
– Не знаю. Правда, не знаю. Мы же совсем незнакомы.
– Вот именно. Эту оплошность необходимо срочно исправить. Я даже знаю как. Идём в парк, возьмём в прокат лодку. Будем кататься до заката, кормить лебедей, есть мороженое… и знакомиться.
– Давай не сегодня. Я не готова.
– Жаль. У меня такое солнечное настроение. Что тебя смущает?
– Голова. Кажется, я падаю.
– А так, – прошептал Виктор, заключая Людмилу в объятия, – так ведь некуда падать.
Он целовал осторожно, медленно, словно пробовал на вкус нечто слишком горячее или чересчур холодное.
– Так нечестно, – пьянея от нереальности происходящего, сладко стонала Люда, поглощённая наслаждением, – на нас смотрят.
Она чувствовала нечто невозможное, неправдоподобное. Тёплая вязкая субстанция пронизывала тело насквозь, растекалась тончайшим слоем по чувствительным волокнам, извлекала из глубин восприятия густой расслабляющий дурман, вызывающий неземное блаженство.
– Пусть завидуют, Милька. Моя Милька.
Они были идеальной парой. Их отношениями восхищались.
В густом тумане безмерного счастья, который неожиданно начал рассеиваться по истечении трёх лет супружеской жизни, влюблённая парочка заскучала.
Муж всё ещё называл её Милькой, только забывал говорить “моя”.
Поцелуй в губы стал редкостью.
Однажды он увлёкся своей лаборанткой, о чём Людмиле поспешили сообщить чувствительные, но недалёкие доброхоты. В тот день она узнала, что не умеет прощать измен.
Разменять квартиру, разрушить с любовью создаваемую вселенную, оказалось непросто. Жить вместе без любви – ещё сложнее.
Как давно это было. Как давно.
С тех пор минула не одна вечность. Людмила чётко усвоила, что жизнь – абсурд, парадокс, явление, не поддающееся логике, а вовсе не предначертанная в книге судеб закономерность: в ней всё, от рождения до смерти несправедливо, бесчестно, жестоко.
Виктор пытался склеить разбитые вдребезги отношения, во всяком случае, делал шаги навстречу, но сам всё и испортил, не устояв в очередной раз перед натиском гормонов: на сей раз Люда застала его, уже не мужа, с лучшей подругой.
Естественной реакцией на увиденное порно была истерика. События начали развиваться с небывалым ускорением.
Людмила с дочкой переселилась в однокомнатную квартиру, Виктор – в комнату с подселением.
Жизнь превратилась в ярмо, тяжёлым грузом закреплённое на нежной шее. Пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам: менять место работы, где график позволял растить и воспитывать дочь, брать сверхурочные задания, повышать квалификацию.
Решиться на новые отношения с мужчиной было страшно: женщина боялась за невинное чадо (всё же девочка), да и мужчинам не доверяла после того как её предал самый родной и близкий на свете человек.
Есть такое понятие в психологии – выученная беспомощность, состояние, развивающееся при многократном повторе неблагоприятных обстоятельств.
Стоило кому-то обратить на Людмилу внимание, как она начинала накручивать себя, составляя голографические шоу с участием этого персонажа в самых легкомысленных и эгоистичных сценариях.
Напугать себя, озадачить и дать соискателю взаимности от ворот поворот оказалось совсем не сложно. Труднее выдержать одиночество, складирующее в закромах памяти негативный опыт и нерастраченные эмоции.
Люда была уже немолода, когда встретила друга юности, разведённого, неприкаянного, который активно искал спутницу жизни.
Неприступная крепость была взята не стремительным натиском и не осадой – ощущением тревожного ожидания приближающейся старости, запущенностью и наигранным смирением кавалера.
Люда поверила, что два одиночества – не приговор, что немного усилий и унылое существование того и другого можно превратить в праздник.
Много ли надо одинокой потерянной женщине в пресловутом бальзаковском возрасте, обречённой вынужденно страдать без любви, растрачивающей всуе невосполнимые ресурсы отнюдь не богатырского организма: толику искреннего внимания и душевного тепла, щепотку нежности да доброе слово.
Можно жить бездумно, утопая в унынии и беспричинной меланхолии или порадовать себя прикосновением к человеку, готовому поделиться избытком оптимизма.
“Куда нам пpотив пpиpоды. И дело дpянь и лету конец, и только споpя с погодой поёт какой-то глупый сквоpец…”
Колька умел прочувствованно петь. Наверно потому его любили девчонки в школе, что голос был задушевный, а манера исполнения заставляла впадать в нирвану.
Теперь ему было не пятнадцать. Плачущий о неблагодарной судьбе обыватель с брюшком пел совсем о другом: жена – сука, неблагодарные дети. Но разве в том суть, когда человек открывает свою душу до донышка?
Сашка выплакался у неё на плече, допил бутылку белой.
– Любил я тебя… ой как любил! Открыться не посмел. Давай попробуем жить вместе.
Как можно не поверить в такое, как?
Бывший одноклассник поселился, застолбил за собой право… в том числе налево.
Людмила не сразу осознала, что “любимому” необходима полная свобода.
Он появлялся, пропадал, возвращался через неопределённое время, плакался.
Хорошо, что дочь всего этого не видела – осваивала азы общежития в столичном институте.
Люся проклинала всё на свете, рыдала, но даже такого бездарного любовника выгнать не могла, потому что жить в одиночестве немыслимо.
Сашка, паршивец, да-да, даже он, мог на несколько незабываемых минут сделать её счастливой.
В такие минуты он казался ей мужчиной мечты.
Потом Шурик уходил, иногда надолго, не давая знать о себе, но неизменно возвращался, потому, что здесь могли накормить и одеть за малую толику тепла, за душевную песню, за способность сделать наедине нечто такое, отчего даже предательство казалось незначительной глупостью.
Люда прощала его… даже когда ловила на горячем, потому что память неизменно напоминала о том, что всё могло сложиться иначе, не будь она такой принципиальной тогда, с Виктором, который был не самым худшим.
“Милька моя!”
Теперь она отдала бы что угодно за озорной взгляд, за наглое рукосуйство, за тёплый и искренний поцелуй.
Судьба обошлась с ним жестоко: раковая опухоль и безвременная кончина.
А ведь он приходил мириться.
Ползал на коленях, молил о прощении.
Кто знает, как могла повернуться судьба.
Милька ревела как белуга, но не отступила, за что поплатились оба.
Сашка особо не суетился – куда денется разведёнка с прицепом?
И она бы терпела, тем более что ловить ей больше было нечего. Впереди маячил возраст, обозначенный в литературе баба-ягодка – последний вагон уходящего в неизвестность поезда, идущего в никуда.
Дочь выросла. Она не могла больше быть ни подспорьем, ни преградой.
Что бы они понимали, дегустаторы пороков и несчастий. Им бы испытать подобное. “А он, чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут, если здесь его дом, его песни, его pодина тут…”
– Сашка, сволочь, что я тебе такого сделала… за что ты со мной так!
Чем дальше, тем больше: сожитель решил, что мужское достоинство – нечто сакральное, за что можно назначать любую цену.
Просчитался. Вылетел с треском.
Дочь жила своей жизнью: не до матери.
Вот когда одиночество начало выкручивать не только руки – душу.
Ещё немного и Людмила спилась бы.
Кроме рюмки и телевизора не было больше стимулов в жизни. Обязательно нужен кто-то рядом, с кем можно поговорить, кому излить душу, позволить дотронуться до своих оголённых нервов.
– Витька, паршивец, я ли была тебе не верна! Жизнь поломал…
Так она думала и теперь, когда даже полупустые сумки с продуктами на неделю казались непосильным и не очень нужным грузом.
– Хоть бы дочь на праздники приехала, хоть бы кто-то про меня вспомнил…
– Хотите – помогу донести, – окликнули её.
– Пустое. Здесь веса – всего ничего. Доплетусь.
– Вдвоём веселее. У меня шампанское, апельсины и молдавский виноград.
– Тебя обманули. Теперь модно выдавать желаемое за действительность. Молдавский виноград выращивают теперь в Турции и Египте. Знаешь в чём разница?
– Ещё бы. От осины не бывает апельсинов. Но виноград настоящий, зуб даю. Соглашайся, красавица.
– Тебе не смешно, мальчуган? Мне сорок семь. Я тебе в бабушки гожусь.
– Усынови. Отплачу добром.
– “И кому весной его тpель нужна, ежели весна и без того весна. И кто сказал, что песням зимой конец? Совсем не конец. Что за глупый сквоpец!”
