«Стихотворения» kitabından alıntılar, sayfa 2
НОЧЬВетки тёмным балдахином свешивающиеся,
Шумы речки с дальней песней смешивающиеся,
Звёзды в ясном небе слабо вздрагивающие,
Штампы роз, свои цветы протягивающие,
Запах трав, что в сердце тайно вкрадывается,
Теней сеть, что странным знаком складывается,
Вкруг луны живая дымка газовая,
Рядом шёпот, что поёт, досказывая,
Клятвы, днём глубоко затаённые,
И ещё, - ещё глаза влюблённые,
Блеск зрачков при лунном свете белом,
Дрожь ресниц в движении несмелом,
Алость губ, не отскользнувших прочь,
Милых, близких, жданных... Это - ночь!
Язык изломан? Что ж! - глядите:
Слова истлевшие дотла.
Их разбирать ли, как Эдите
На поле Гастингском тела? Век взвихрен был; стихия речи
Чудовищами шла из русл,
И ил, осевший вдоль поречий,
Шершавой гривой заскорузл. Но так из грязи черной встали
Пред миром чудеса Хеми,
И он, как шлак в Иоахимстале, -
Целенье долгих анемий. В напеве первом пусть кричащий
Звук: то забыл про немоту
Сын Креза, то в воскресшей чаще
Возобновленный зов "ату!". Над Метценжером и Матиссом
Пронесся озверелый лов, -
Сквозь Репина к супрематистам,
От Пушкина до этих слов.
В моей душе, как в глубях океана,
Несчестность жизней, прожитых в былом:
Я был полип, и грезил я теплом;
Как ящер, крылья ширил средь тумана; Меня с Ассуром знала Согдиана;
С халдеем звездам я воспел псалом;
Шел с гиксами я в Фивы напролом;
Гнал диких даков под значком Траяна; Крест на плече, я шел в Иерусалим;
Как магу, Дьявол мне грозил сквозь дым;
Мара судил мне плаху гильотины; И с Пушкиным я говорил как друг;
Но внятны мне звонки трамваев вкруг,
Как много всех, и все же я - единый!
И снова я, простерши руки,
Стремглав бросаюсь в глубину,
Чтоб испытать и страх и муки,
Дробя кипящую волну. Влеки меня, поток шумящий,
Бросай и бей о гребни скал,
Хочу тоски животворящей,
Я по отчаянью взалкал! Ах, слишком долго, с маской строгой,
Бродил я в тесноте земной,
Я разучился жить тревогой,
Я раздружился с широтой! Куда меня поток ни кинет,
Живым иль мертвым, - все равно:
Но сердце ужаса не минет,
Но грудь опять узнает дно! Еще мне видны, как картины,
Реки крутые берега,
Стадам любезные долины
И плугу милые луга. Их не хочу! все ближе пена
Порогов каменных, - и вот
Меня, нежнее, чем измена,
Крутит глухой водоворот.
На поле жизненного боя,
Где Рок влечет нас, как самум, -
Душа возжаждала покоя,
Молитв и одиноких дум! И вот, презрев соблазн свободы
И мира призрачную ширь,
Сошел я под глухие своды,
В твои затворы, монастырь! Вне стен - и ужас и веселье,
Пиры любви и красоты.
Но здесь хранит ревниво келья
Всегда спокойные мечты. Я жизни иноческой свято
Блюду определенный чин,
И дни, с восхода до заката, -
Как ряд медлительных годин. Люблю я благовест рассвета,
Церковной службы череду,
Степенность братского привета,
Ночь, посвященную труду. Мне хорошо, под буйство бури,
При кротком блеске ночника,
На тщательной миниатюре
Чертить узоры лепестка; Иль, не спеша слагая главы
И им не ведая конца,
Припоминать о жажде славы,
В миру сжигающей сердца.
А книги. ...Чистые источники услады,
В которых отражен родной и близкий лик, -
Учитель, друг, желанный враг, двойник -
Я в вас обрел все сладости и яды! Вы были голубем в плывущий мой ковчег
И принесли мне весть, как древле Ною,
Что ждет меня земля, под пальмами ночлег,
Что свой алтарь на камнях я построю...
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг. Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток. Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
