Kitabı oku: «15 минут»
Каждый человек является на Землю за счастьем. Однако мало кто ясно себе представляет, как именно оно выглядит. Независимо от пола, роста, национальности и местности обитания, мы мечтаем о том, чего нам недостаёт для полного удовлетворения. И только оказавшись на смертном одре, многие неожиданно осознают, что счастье, оказывается, было, однако в мечтах и суете прошедших дней так и осталось незамеченным.
Глава 1. Сообщение
«Твой муж встречается с другой женщиной. Через час они выйдут из отеля Трампа на Джорджия стрит, комната 611».
Номер неизвестен.
Вот уже полчаса мои глаза не отрываются от экрана смартфона. За это время я, кажется, выучила наизусть каждый символ послания, нежданно настигшего меня во время ланча в Тим Хортонс. Кусок медового пончика так и застрял где–то в нижней части моего горла, хоть я и пыталась протолкнуть его, лихорадочно глотая кофе.
В данную минуту способность соображать уже вернулась и даже произвела на свет три наиболее вероятных сценария:
Недоразумение. Я получила сообщение по ошибке, потому что мой муж не тот человек, который станет изменять. Он бы мне сказал, это точно.
Шутка. У нас полно придурковатых друзей, обожающих курить травку и не только. Да, скорее всего, это шутка. Чёрт бы побрал власти, легализовавшие в этой стране марихуану. Долбаное курево теперь можно купить на любом углу и заплатить при этом государству налоги.
Измена. Он действительно мне изменяет, и это закономерно: в наших обстоятельствах его желание общаться интимным образом с другими женщинами никого бы не удивило. Никого кроме меня, разумеется, потому что я слишком хорошо знаю своего мужа – он не изменяет. Эта версия самая нелепая, и я в неё не верю. Мой муж не изменяет. Не изменяет. Не изменяет. Точка.
Отель Трампа расположен в десяти минутах ходьбы от того места, где я сейчас нахожусь. У меня осталось полчаса, чтобы лично убедиться в том, что…
В чём?
Чем ближе мои туфли к месту назначения, тем тяжелее втиснутые в них ноги. Грудь сдавливает неизвестность, а я её ненавижу – предпочитаю получать правду сразу, не откладывая на потом.
Толкаю тяжёлую дверь и, намеренно не глядя на работников рецепции, уверенно шагаю к лифту.
– Мээм? – окликают несколько голосов сразу.
– Простите! Я опаздываю на встречу! – бросаю в ответ, изображая спешку.
– Какая комната, мэм?
– 611, – отвечаю. – На имя мистера Керрфут.
Зеркальные двери фешенебельного лифта быстро закрываются, оставляя меня наедине с паническим, выкручивающим желудок страхом.
– Ты в порядке, Вик. Ты в полном порядке. Просто дыши глубже! – говорю себе.
Шестой этаж. Мои каблуки тонут в длинном ворсе ковровой дорожки с персидским орнаментом. Белая дверь с золотыми цифрами 611 и рельефной дверной ручкой. Я ничего не слышу: ни музыки, ни смеха, ни человеческих голосов. Тихо, как в гробу.
Внезапно понимаю, что он там. Кай Керрфут, человек, который заставил меня влюбиться так, как влюбляются только в фильмах, который взял мою руку в свою и в самый тяжёлый момент нашей жизни предложил заботиться друг о друге, чтобы выжить, находится в комнате с чужой женщиной.
С чужой ли?
Дверь гостиничного номера 611 последняя в этом узком ответвлении от общего холла шестого этажа. Я делаю ровно три шага к окну в его торце и разглядываю фрагмент Ванкувера у моих ног, виднеющийся сквозь панорамное стекло. Если смотреть снаружи, тонированные окна отеля горят сейчас отражением солнца, делая здание похожим на огненный дворец. Почему я думаю об этом сейчас? Потому что вот уже годы напролёт мои эмоции ежедневно глушатся лекарствами, и я не знаю, хватит ли им мощи помочь мне и теперь. Забавно, но не далее, как сегодня утром, мой супруг интересовался, не забыла ли я принять свои таблетки. Заботливо так, мягко, увещевательно:
– Викки, пожалуйста, не забывай. Ты же знаешь, твоя психика уязвима: любой стресс способен вернуть нас к исходной точке.
Да, работы проделано много: десятки, а может быть и сотни встреч с психотерапевтом, утюжащим мои мозги, альтернативные методики, новые вещества, и вот я живу. Просто хожу по земле.
И всё–таки я чувствую боль. Жжение где–то в самом центре груди, какой–то сдавленный спазм, бетонный блок, всё сильнее меня придавливающий к полу гостиничного холла.
Какая банальность вывалится из их уст? Что они скажут? Он? Она? Что скажу я? Кто из нас уйдёт первым? Кто не справится с собой?
Теперь оцепенение. Оно пугает. Какого чёрта я здесь делаю? К чему весь этот мазохизм? Да, он там, и, если смотреть правде в глаза, это должно было произойти.
Но… а как же «И в боли, и в радости»? «В болезни и в здравии»?
Впервые за долгое время я физически ощущаю своё сердце – ударную установку на рок концерте. С трудом отрываю каблук от персидского ковра, намереваясь развернуть ноги в направлении «прочь из АДА», но в итоге решаю остаться: какой смысл в побеге? Ведь жизнь однажды уже научила, что это бесполезно – невозможно сбежать от себя.
Ждать приходится недолго: через восемь минут щелчок проворачиваемого в замке ключа рубит мою жизнь ещё на два клочка «до» и «после».
Глава 2. Удар
Она выходит первой, и я не удивлена тому, кого вижу.
Её волосы распущены. Её, мать их, волосы, которые она всегда прячет в хвост или узел, распущены. Она их стыдится, считая уродливыми, и сегодня я готова с ней согласиться – они действительно омерзительны: светлые, нелепо скрученные пряди, не волнистые и не кудрявые, а именно скрученные, как старая пакля, которой заделывают текущие батареи.
В её взгляде неловкость и даже стыд. В его – ничего.
– Вик? – изрекает её скованный не самыми положительными эмоциями рот.
Хочу добавить: её голос так же омерзителен, как и волосы – чересчур слащавый, писклявый, но главное – тихий. Её манера скрываться в тишине, надевать мешковатую одежду и прятать под ней аномально большую грудь, чтобы оставаться незаметной, играть роль синего чулка или невидимки и не восприниматься угрозой, всегда меня раздражала, а сегодня я готова за это убить. И вовсе не за то, что двадцать минут назад и, может быть, ещё сотни раз до этого она переспала с моим мужем.
Я ненавижу её, презираю это несуразное существо женского пола в старомодных поношенных джинсах, которые вовсе не стали помехой в выполнении миссии по разведению ног. И эти ноги, я знаю, они стройные и даже длинные. Красивые. И руки. И лицо. И глаза.
Да, она никогда не стремилась подчеркнуть свои достоинства, выпятить женственность, как сделала бы на её месте любая другая, но все вокруг всегда знали, что вот уже годы напролёт она лелеет надежду назвать моего мужа своим мужем.
А пока можно быть его любовницей, что тоже неплохо.
–Дженна? – возвращаю приветствие, подозревая, что моим голосом можно травить людей. Массово. – Какая неожиданность! Как ты? Как поживают твои родители?
Она привязана к ним и, если за последнее время ничего не изменилось, даже живёт в их доме, боясь оставить болезненные постаревшие тела без присмотра.
– Мама недавно сильно переболела гриппом с осложнённой пневмонией, а так в целом… нормально, – выдавливает.
Ну да, мы же не дикари, чтобы бросаться друг на друга. Кроме того, это дело касается только меня и моего блудливого супруга.
– Я рада, передавай им мои тёплые приветы и пожелания здоровья!
– Спасибо… – бормочет.
– А сейчас, ты не могла бы оставить нас с… – я запинаюсь, потому что, оказывается, не способна произнести его имя, – с мужем наедине?
Она смотрит на него, спрашивая позволения взглядом. Он одобрительно кивает, давая ей возможность поспешно убраться, буркнув напоследок нечто похожее на «Была рада тебя увидеть».
Я не способна ни говорить, ни думать, потому что в моей груди кислотный пожар. Жжёт так, что мне, кажется, даже тяжело видеть: они теперь вместе, одно целое, половина которого спрашивает согласие другой половины, прежде чем что–либо предпринять. Если они пара, то кто тогда я? Где моя половина?
Мужчина, ещё утром бывший моим любящим мужем, делает шаг в моём направлении, давая понять, что готов к скандалу. А я не знаю, что говорить. Мой мозг, переживающий в данный момент эмоциональный катаклизм, не способен соображать, а я не позаботилась о том, чтобы подготовить свои реплики заранее.
– Викки… что ты здесь делаешь? – спрашивает совершенно ровным тоном, словно он доктор, а я пациент, которого немедленно нужно успокоить.
А мою челюсть сковало каким–то тупым онемением, болью, расползающейся по телу из точки, расположенной в районе сердца. Наконец, ловлю за хвост единственный содержательный вопрос:
– Зачем… так? – глотаю, не знаю что, но что–то большое и болезненное. – Не лучше ли было вначале закончить со мной?
Он молчит, засунув руки в карманы брюк. По выпирающим сквозь тонкую ткань костяшкам легко догадаться, что они сжаты в кулаки. На нём сегодня его лучший костюм – синий, в оттенке marine blue. Мы покупали его вместе в прошлом году в Риме, в бутике на одной из десятков пешеходных улиц неподалёку от фонтана Треви.
– Что ты подразумеваешь под «закончить»?
Он спокоен. Ни намёка на напряжение, переживания или хотя бы малейшую тень стыда. Если бы не кулаки в карманах, он выглядел бы точно так же, как сегодня утром после завтрака, собираясь на работу и сообщая мне сегодняшний прогноз погоды.
– Развод, – страшное слово, но я его произнесла.
– Я не собираюсь разводиться из–за мелочей.
– Мелочей?! – выдыхаю.
– Конечно, это мелочь. Обычное житейское недоразумение. Мы пережили куда более серьёзные вещи, в сравнении с этим.
Мой взгляд фиксирует волосы на его груди, немного выглядывающие из ворота белой рубашки. Когда–то, годы назад, это место порождало в моей голове мысли сексуального содержания, но сейчас оно вызывает острый приступ тошноты. Я машинально зажимаю рот рукой и отворачиваюсь, сражаясь с желанием выдать съеденный час назад ланч. Делаю глубокий вдох, за ним долгий выдох, пытаюсь успокоиться, но у меня плохо получается:
– Ты серьёзно? Мелочь? Полчаса назад твой член был в… в…
– Викки, я понимаю, что тебе сейчас сложно, но, пожалуйста, не теряй человеческое лицо! – призывает своим отработанным тоном начальника. – Чтобы не пришлось жалеть об этом в будущем.
А я теряю не лицо – остатки способности соображать. Просто стою с открытым ртом, не понимая, что происходит? Всё смешалось в этом мире? Инь и ян больше не делят окружность на чёрное и белое? На плохое и хорошее? Злое и доброе?
– Ты шутишь?
Я нахожу в себе силы снова заглянуть в его глаза, и то непоколебимое спокойствие, которое вижу, полнейшее отсутствие переживаний человека, который ещё сегодня утром был самым близким, убивает. Это, пожалуй, даже болезненнее, чем сам факт его полового сношения со своей подругой–соратником. Женщиной, которая столько лет мозолила ему глаза, пока не домозолила.
– Пошли, – внезапно предлагает.
– Куда?
– Домой поедем.
Я окончательно прощаюсь с пониманием сути происходящего.
Вот так запросто: небольшое житейское недоразумение уже в прошлом, поедем, жена, домой, чего стоять–то без толку?
Я ненавижу его физиономию. Каждую его черту, и его волосы, и глаза его зеленые, цвета застойной желчи, и нос его долбаной идеальной формы. На губы смотреть не хочу – точно вывернет.
Он будто слышит мои мысли: резко разворачивается, стоит вполоборота и смотрит прямо перед собой в стену. В пустоту.
– Пойдём, – тихо зовёт.
Теперь я улавливаю нечто похожее на его сожаления или, может быть, мне только кажется.
Он пытается взять меня за предплечье, но я с брезгливостью сбрасываю его руку, она падает словно без сил, и я понимаю: всё это спокойствие – подделка, дурацкий блеф, а внутри моего супруга сейчас свирепствует буря со шквалистым порывистым ветром, дождём, снегом и угрызениями совести.
– Поедем домой, – ещё тише.
Кажется, он просит. А когда он просит, я делаю. Мы выходим из отеля и направляемся в соседнее здание на подземную парковку.
Мы. Все ещё «мы».
Глава 3. Все ещё «мы»
Он сказал, помнится, что не собирается разводиться.
– Это ненормально, – говорю.
Более того: это пугающе ненормально!
– Что именно?
– Вот так, после того, что произошло, как ни в чём не бывало искать машину ВМЕСТЕ и ВМЕСТЕ ехать домой!
– Мой дом находится там же, где и твой – какая разница, как именно каждый из нас туда попадёт?
– Большая разница! Огромная разница! Я не могу находиться с тобой в одном… в одном пространстве! Я даже не уверена в том, что вообще хочу возвращаться в место, которое ты назвал домом!
– Как раз по этой причине мы и поедем вместе. Я не оставлю тебя в таком состоянии одну.
– Это состояние – твоя заслуга! – мне кажется, моё возмущение вот–вот задушит меня.
– Тем более. Мне и нести ответственность.
Меня тошнит от него. Тошнит от каждого его слова и даже от того, как учтиво он открывает для меня дверь своей машины.
Садится рядом, я улавливаю его утренний одеколон. Меня тошнит и от него тоже, хотя запах выбирала сама.
Мой взгляд нечаянно падает на его руку, переключающую рычаг паркинга: сквозь кожу на тыльной части ладони просвечиваются тонкие сухожилия и вены. Я ненавижу и их. И его ровные ухоженные ногти.
Когда–то в юности начинающий и весьма одарённый программист Кай Керрфут сгрызал их едва ли не до кутикулы, пока обдумывал алгоритмы для своих программ. Меня это бесило, а он отшучивался, говоря, что без моей помощи не справится с этой мерзкой привычкой. И я всерьёз отдалась своей миссии: чего только не перепробовала – список использованных средств стремился к бесконечности. В итоге, начитавшись советов на форуме для продвинутых мам, купила в русском магазине левомицетиновый спирт и триумфально победила напасть. Всё это было сто лет назад, а теперь эти ногти еженедельно полирует маникюрщик одного из лучших стилистов в Ване, потому что они, эти ногти, должны соответствовать всем остальным атрибутам солидности.
Машина выезжает на Корнуолл стрит, и я не выдерживаю:
– Прекрати вести себя так, будто ничего не произошло!
– Как мне себя вести?
– Какого чёрта мы спокойно едем домой?
– Что мы должны делать?
– Решать вопросы… обсуждать детали развода?
– Мы не будем разводиться.
– И как же, по–твоему, мы будем жить?
– Так же, как жили до этого. Как живут тысячи.
– Заботиться друг о друге?
– Конечно.
– Ты… ты только что переспал с другой женщиной, чёртов ублюдок!
И вот он, тот уникальный момент, когда одна единственная фраза способна изменить всё:
– Викки, с ней я на пятнадцать минут, а с тобой на всю жизнь! У тебя всё есть! Абсолютно всё, чего может желать не самый простой землянин, чего ещё ты хочешь?
И это правда, у меня абсолютно всё есть, кроме одного – счастья.
У любого другого человека в этот момент случился бы приступ бешенства, но только не у меня: я впадаю в ступор. Сижу и оцепенело пялюсь в лобовое стекло. Моему супругу хорошо известны мои коматозные припадки, он их страшится, поэтому очень скоро я слышу его голос:
– Викки! Викки, очнись! Ты в порядке, Виктория? Прошу тебя, ответь что-нибудь! Или я повезу тебя в госпиталь!
– Останови машину.
Это не я произнесла, нет: это робот, на время меня заменяющий. Моя психика научилась проделывать этот трюк с тех самых пор.
– Останови машину! – а вот теперь, кажется, я вернулась. – Останови машину, ублюдок!
От моего ора закладывает уши даже у меня самой.
– Успокойся! – рявкает в ответ. – В руки себя возьми!
И я беру. Машина съезжает с проспекта на пересекающую улицу, мы паркуемся. Я с остервенением дёргаю за ручку двери, но она не поддаётся – двери заперты центральным замком.
– Пожалуйста, успокойся, – снова его ровный голос. – Объясни, куда ты собралась?
– Подальше отсюда.
– Ответ невнятный. Попробуй ещё раз.
– Я ненавижу тебя.
– Ещё раз.
– Я ненавижу тебя, твою машину и всё, что с тобой связано!
– Ответь на вопрос: куда ты пойдёшь?
– На работу.
– Твои лекции на сегодня окончены. Ещё раз: куда ты собралась?
– Тебя это больше не касается.
– Я твой муж сегодня, завтра и десятки тысяч дней от этой даты. Куда ты пойдёшь?
Мой телефон блинкает сообщением, я крепко его сжимаю, изо всех сил борясь с желанием метнуть в лобовое стекло, а ещё лучше в голову человека, только что назвавшего себя моим мужем. На экране высвечивается имя подруги – Адити. Адити, как всегда, вовремя: хочет уточнить время нашей встречи.
– У меня ужин с Адити. Мы договаривались.
– Покажи, – требует.
– Открой дверь.
– Я выпущу тебя только в руки Адити.
– Я засужу тебя.
– Ты знаешь, что нет. С твоими диагнозами.
– Пошёл ты!
– Я не могу оставить тебя в мегаполисе в таком состоянии! Как ты не понимаешь? Кто, если не ты, должен это понимать?! – он впервые так сильно повышает на меня голос.
Да, мой супруг прав, из всей родни и знакомых, только я могу до конца понять его страх за близких. Панический.
Набираю сообщение Адити с просьбой встретиться раньше.
Машина заводится, и мы молча трогаемся. Когда подъезжаем к месту встречи, внушает:
– Прошу тебя, без глупостей. Ты взрослая женщина, совершай взрослые поступки.
– Как ТЫ?
Мои глаза видят его губы. Часть тела, от которой когда-то в юности у меня развилась зависимость. Не только физическая, но и психическая: даже теперь, когда мы вовсе не те, кем были раньше, его губы ежедневно целуют мой лоб или нос, или щеку, или даже мои губы, когда желают доброго утра, хорошего дня, спокойной ночи. И они ёрзали по телу Дженны каких-нибудь тридцать минут назад.
Глава 4. Принятие
Gabriel black – jump (feat. Sofi de la Torre)
Я не выдерживаю: мои внутренние замки́ разом открываются, слетают засовы, дверцы и двери распахиваются настежь, высвобождая неукротимый поток:
– Я ненавижу тебя! Ненавижу! Презираю и ненавижу! Ты… ты…
Я ничего не слышу, не понимаю себя и своих действий, слов своих не осознаю.
Не соображая до конца, что делаю, вылетаю из машины, но ядовитый лиловый шарф и вытянутое лицо стоящей на тротуаре Адити возвращают моё ускользающее сознание на Землю. Мысли складываются в неожиданный пазл, незнакомый рисунок с преобладанием рваных штрихов и оттенков чёрного и ядовито–жёлтого. Мои глаза находят выбившийся из мостовой засаленный десятилетиями камень, через мгновение его уже сжимает рука, ноги разворачиваются и пугающе уверенно несут меня обратно к машине мужа.
Я замахиваюсь и… и моя рука, вобрав почти всю силу ненависти, обиды и горечи, непомерным грузом осевшей в груди, где-то под рёбрами в районе сердца и лёгких, опускается на капот урода, по имени Spyder. Porsche 918 Spyder обошёлся моему супругу в два миллиона долларов. Число в названии модели означает ограниченный выпуск в количестве 918 штук, одна из которых, единственная в Ване, принадлежит ему – подходящий конь для поймавшего за хвост удачу всадника.
Вмятина на глянцевой поверхности металла приносит временное удовлетворение и облегчение. Можно даже сказать мимолётное – эффект всего мероприятия рассеивается, как только мои глаза наталкиваются на фигуру мужа, стоящего рядом и сжимающего пальцами свои виски́. Он просто стоит. Стоит вот так, спрятавшись за собственной ладонью, оперевшись рукой на капот, и молчит.
В его молчании – снисхождение. Мне больно. Мне так больно, что слёзы мгновенно покрывают зрачки плёнкой, мешающей видеть. Я моргаю, в попытках возвратить чёткость изображения, и чувствую, как горячие ручьи стекают по щекам.
– Вик…
Это его голос. Его голос и его же предательские, лживые, дешёвые глаза. Он, этот человек – это всё, что у меня было. Всё, что мне осталось от жизни, заставило когда–то в ней задержаться.
Не могу его видеть, невыносимо, истошно, до одури сильно хочу скрыться, сбежать так далеко, как только возможно и там потеряться. Желательно навсегда.
Спонтанные желания обычно имеют свои последствия, но не на этот раз – каблук Ботеги застрял в фигурной решётке водостока. Комичность моей дёргающейся ноги, безуспешно пытающейся вырваться из металлического плена, заставляет меня рыдать с чувством, всхлипывая и даже, кажется, издавая позорные жалобные звуки.
– Вик, я помогу… – бросается ко мне муж и тут же получает мой кулак в свой живот.
– Не приближайся! Не смей! – ору. – Не прикасайся! Даже пальцем меня не тронь! НИКОГДА! Понял? Никогда… и даже не думай обо мне! Лживая сволочь!
Его веки сжимаются в страдальческом порыве, и если бы мои глаза не были настолько ненавидящими, а это всё равно что «не видящими», то я бы, может быть, и заметила серый оттенок его лица, побелевшие костяшки сжатых в кулаки рук, вдавленные друг в друга губы.
Каблук Ботеги остался в решётке.
– Не понимаю, за что мы платим ТАКИЕ деньги? – прихрамывая, задаю риторический вопрос ошалевшей подруге, все ещё и уже довольно давно прижимающей ко рту ладонь.
Меня трясёт, я силюсь успокоиться, но одна только фраза Адити приводит меня в норму:
– Ты сумасшедшая! – её рука обессиленно падает на бедро, и я вижу в этом неосознанном жесте символичность: это я, моя жизнь, весь смысл моего существования.
