Kitabı oku: ««Я родился в России». Юрий Бернадский», sayfa 4

Yazı tipi:

Глава «золотой Иероглиф» Бернадского

В стихах Бернадского переплелись мотивы античных мифов и ветхозаветные сюжеты, в них звучат легенды Средневековья, пульсируют идеи эпохи Возрождения и мысли античных философов. Бернадский отыскивает в этом историческом безмерном океане те житейские вещи, ту силу светлого мирочувствования, которого люди ищут в вере и любви.

Он создает и делает это триумфально, ярко, захватывая капитально всесилье Добра, пришедшее из древнего, далекого: «…домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников». Еще древние подметили, что порою полезно принадлежать другим, дабы другие принадлежали тебе. Некая старуха-провидица, согласно легенде, сказала римскому императору Адриану: «…иногда складывай с себя сан».

Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придают стилистике Бернадского привкус вечного – живая античность, сочная мифологическая и библейская колоритность смотрят на нас первозданной свежестью. Чувство времени и пространство. Связь эпох и смыслов. Источник вдохновения и добра. Так и хочется пить из этого родника – мудрой поэзии Бернадского:

Солнцем, словно волшебством. заворожен.
Встречу первые лучи на заре.
Будто мостик сквозь века переброшен…
Вс в округе от росы серебро. – Ю. Бернадский.

Есть в арсенале Бернадского стихи – молитвы, искреннее обращение к Богу, они тревожат душу, увлекают неистовой бунтующей силой, пленяющей сознание, обжигающей сердца – ведь поэте выражает в них наше высокое время, такое красивое и одновременно трагическое, время искушений и заблуждений. Выражает наше желание и наше стремление разобраться в первопричине полярности мира, замешанной на библейских, евангельских мотивах:

Бьющая ниагарским водопадом поэтическая удаль Бернадского, приправленная лексической терминологией, экстренно выплескивается протеиновым густым афористическим каскадом: «От мудреца – по заветному слову…//с каждой снежинки – особый узор…// И гонит нас ветер, как в море волну».

Вот он, как Фаэтон, хочет, «Чтобы когда -то дивное сияние // Воскресло впредь». А то, как Эней «Преодолевает новую ввысь».

В его стихах жеманятся и ласкаются фольклорные образы – « Мухомор… у знахарей и у шаманов // Был в чести и в почете всегда», в круговой поруке бунтующие санкюлоты – образы «другов своих», выскользнул лик романтической грусти – «…Молодильных яблок в Тридевятом царстве // Бабушке родимой наберу чуток», выглянул густой русский дух – в образе одическом, мадригальном «Я родился в России». Все эти оттенки бытия как будто с флейты Аполлона снимает Бернадский, разбавляя их звуками свирели своей поэтической.

И виден за текстом «Бог есть душа» подстрочный кадр, воплощенный богатым воображением читателя: образ «адской силы», тенью Каина идущий вслед истории человека: мятежность и непримиримость – это мильтоновский Сатана; знающий и мудрый – байроновский Люцифер; прекрасный, соблазнительный и коварный – чем не герой Виньи из поэмы «Элоа»; по мощи отрицания – гетевский Мефистофель.

И возникает ощущение, что Люцифер с дьявольским хохотом разбрасывает искры надежд, которые он берет из мученического костра человека, и как «дикий каннибал», в антропофагической ярости их топчет. Он как иудейский Ирод присовокупляет «отрубание головы Иоанна» к страданиям людским:

Сам себя в измене,
Душ, замученных в геенне,
Слышу голоса. – Ю. Бернадский.

Для убедительности, приведем монолог Мефистофеля, греховодника и безбожника, святопорицателя, дерзновенного непослушника, нечестивца и злонамеренника, ненавидевшего и проклинавшего весь человеческий род: «Ох горемыка я и служба моя горькая, просто иногда хочется вернуться в свою адскую мастерскую и навсегда забыть вас, людей. Вечно вы недовольны, вечно вам чего – то не хватает! И почему не жить просто, без суеты, без выдумок в виде смысла, ценностей, добра и красоты. Сами себе строите препятствия, а потом призываете нас, чертей, вам помочь. А перед этим, конечно, промоете нам все до одной косточки».

Отсюда, на взгляд владыки ада, сообщество людей представляет собой ярмарку человеческого тщеславия, торжество самомнения и человеческих амбиций, где простым и подлинным мыслям и делам нет места; эгоисты, которых снедает ненасытная жажда наслаждений и почестей.

Вот как свидетельствует история: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния…» а Бакунин – «Монах воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание христианства, приближение страшного суда над этим феодальным и буржуазным миром…», – писал Герцен.

Поэтическое самовыражение как самый дорогой витаминный мотив Бернадского, «золотой Иероглиф» на пергаменте душевного полотна:

Помнишь, как водили мы хороводы
На лугу в густой траве у реки…
И катились времена, словно воды… -Ю. Бернадский.

Поэт выжигает стихи, уподобляясь богу Гефесту, выковавшему на огне под кузнечными мехами невидимую цепь, в которую, как в ловушку, попала Афродита. Яркие, чеканные образы, отлитые в строках, приобретают поистине колоритный брендовый аромат, невидимым потоком устремляющийся в людские сердца и, чаруя их смелостью и дерзостью Девкалеона, мифического героя, спасающего людей, – «Кто веры не утратил» – после Потопа (по греческой легенде, в 1530 г. до н.э., через девять дней после Потопа Девкалеон причалил ковчег к горе Парнас и спас всех жителей Фтии в Фессалии).

Слова Бернадского, c оттенком дерзости, встряхивают нас интенсивностью художественных и интеллектуальных впечатлений и побуждают к чтению и мысли, чтобы «сердцу высказать себя»:

Стой. Замри и почувствуй Мгновенье.
Проворонил?… А Время не ждет. – Ю. Бернадский.

Стихотворения Бернадского – яркое отражение пережитого поэтом: в минувшем, летах пронесшихся, в настоящем отрадном. Этот ясный памятник прелестных состояний Бернадского по-детски мил и любезен, отмечен знаками судьбы. Его дух здесь цветет молодостью, задором, пахнет счастьем, органически связан с внешним миром, создает, как у Лермонтова, «в уме своем… мир иной и образов иных существованье»:

И как будто колесо покатилось, —
Давних образов прошла череда.
Память словно ото сна пробудилась.
А казалось, что уже – не следа. – Ю. Бернадский

Кажется, что Бернадскому мир наш земной тесен, порывы его и горячие чувства рвут ноши обманов, симуляций и безразличия, перед нами Аталнт, держащий на своих плечах свод преждевременного нравственного разрушения… когда жизненная цель всего лишь».. наесться до пуза…»

В этих стихах, конечно, много героического настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения поэта, что хрестоматийный лик Христа покрылся уродливыми трещинами, как свидетельство несомненного духовного разлада в нашей действительности, вызревания измельченных мыслей и измученных душ, отказавшихся от своих вдохновений, живущих без веры, с презрением и равнодушием и называющих себя лермонтовскими «жертвами жребия земного» – «ты дал мне жизнь, но счастья не дал!..» М. Ю. Лермонтов.

Стихи Бернадского – это трепетная и тонкая эллиническая мысль, ее современная вариация, когда Эол приютил во время странствий Одиссея, а при расставании подарил ему благоприятный ветер зефир и также мех из кожи девятигодовалого быка, в котором были зашиты остальные ветры благодати.

В Древней Греции делали «Эоловые арфы» в честь Бога ветра Эола – музыкальные инструменты, издающие различные звуки благодаря энергии ветра.

А древнегреческая богиня лунного света, преисподней, всего таинственного, магии и колдовства Геката передала Бернадскому в дар свой «божественный факел», которому поэт уподобил «рождение восхода» во всей палитре «космической», обескураживающей сознание метафористичности: «Встану Солнцу поклониться, родному…//Как и во поле любой колосок».

Как будто пролилась многоголосица безумного «дьявольского восторга», так изумительно однажды воспетого испанцем Гарсия Лорка.

Красоту, «как лампу в миллион свечей накалом» Бернадский принял от Тютчева, а чудо любви «А мы – рука в руке» приходит от фетовского «В моей руке – какое чудо! – Твоя рука,// И на траве два изумруда – Два светляка».

Поэтическое слово Бернадского, словно кантовское априористическое, самоочевидное, есть безбрежная грозная стихия, оберегающая границы человеческой души от Зла – «И только светлые мечты // Наполнят душу нам!». Русская стихия мощно плещется в слове Бернадского. Для него лик России – в Своеобразной самости, в ее Непохожести ни на кого:

Здесь сходятся земли и неба край.
Такое чудо разве что приснится… – Ю. Бернадский.

Никто не знает своей судьбы. Но главное – надо знать и помнить, что мы – православные, что Россия – великая страна, коль Бог ей посылает таких поэтов, обладающих сильным, ритмически выдержанным, победительным русским словом, и при том – проникновенным, трогательным и задушевным:

Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Бернадский – сильный гармоничный поэт России. В ее стихах нет ничего случайного. Своим творчеством она выражает наше высокое время – время поисков нравственных маячков:

А мир – это лишь отраженье души.
Все, что отдаешь, обратно
Вернется к тебе многократно… – Ю. Бернадский.

Он, образно, воплощение изящества формы и смысла русской поэзии. Стихи плотные, сжатые, и одновременно в них – все и обо всем, их сила проникновения в сердца людей неотразима и победоносна, стихи «физически» ощутимы: «Шагаем, отбросив сомненья».

Стихи подкупают – содержательностью, искренностью и верой, просветительской смысловой образностью. В них воочию, наглядно видишь буквально эпические, развернутые широко картины русской действительности…

Как чистые переливы лесного ручейка, как глоток свежего прохладного воздуха в раскаленной пустыне, как молитва о том, что солнце вечно и непрерывно – встреча со словом Бернадского. Его слово подливает «масло в лампадку жизни»:

Пусть даже и жизнь быстротечна.
Лишь только движенье вечно. – Бернадский.

Каждая фраза – радиоактивно значимая, биомасса афористичности. Блистательный образец Певца жизни, любви и светлой эмоциональности, подтверждающей канон бессмертия

Бернадский – поэт с уникальным и неповторимым ощущением Мироздания. Во всех его сочинениях – это расщепленное мгновение, как под лупой, свет юпитеров, детонированных магнием или острой молнией. Это – приступ нервного фермента от величественности природы, благости перед ее силой, бьющей огненной лавиной из далеких необозримых недр. Это расцвет, природа в зелени и цветах. Это правило Ю. Цезаря: «Великие начинания даже не надо обдумывать, их надо чувствовать».

Он передает читателям прелестную способность деликатно и тонко понимать человека и природу, в их пифагорской ясности и простоте: « Не гоняйтесь за счастьем: оно всегда находится в тебе»:

Он – против суесловия и славословия, которых французский философ Сартр обозначил – «Другие – это ад». Против пороков, одеваемых на скользких золотых паркетах нашего века в приличие и благоверность. Против того, чтобы наша жизнь была похожа на хижину, построенную на обломках того позолоченного дворца, которого мы называем «Идеал»…

Неограниченное субъективное дерзание, основной замес в натуре Лермонтова, роднит Бернадского с великим поэтом России. Но если могучий дух классика растерял свои упования, томясь в «пустынной жажде дела», и «казнит» свое постылое бессмертие, то поэтический штиль Бернадского насыщен гуманистическим содержанием, позитивным настроем:

И с рожденья во мне кровь отцова
Так по кругу и бежит, горяча – Ю. Бернадский.

Сама органическая общность мира и стиха у Бернадского связаны в единое целое, что создает эффект древнего фантома: «Человек есть сумма Мира, сокращенный конспект его Величия»

Глава Лирическая дерзость

Лирическая дерзость» – очень точное определение основной доминанты киевской поэзии. И никак иначе, именно так: через все творчество Бернадского проходит одна «паганинская нота», звонкая не стихающая струна – напряженная, динамичная, «дерзкая». Это – рядом с А. Блоком: «Любить есть действие – не состояние».

Густота стиха у поэта достигается вязким, сильным напором чувств, который открывает шлюзы языка, нарастающие и затихающие звуковые сцепления и сопоставления. Сформулируем так: из определенного ритма слов Бернадского проглядывает определенная область музыки (и пример тому, более ста песен на стихи..):

Как по желобу лечу,
Сквозь года, – ледовому…
В сотый раз с утра хочу
Все начать по – новому. – Ю. Бернадский.

Целостная концепция бытия, ставшая основой мировосприятия Бернадского, привела к формированию единой лирической системы (развертывание мысли и наличие сюжетной ситуации, смысловые потенции широкого контекста, соединение полярных субстанций типа: снег—огонь), все элементы которой находятся между собой в хронотопе структурно—семантических отношений, вбирающих семантику вещей и сознания, преходящего и сущего, вещного и вечного

Блок утверждал: «Всякое стихотворение – покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. Из—за них существует стихотворение».

Эти «слова – острия», отшлифованные проницательным, по-сивилльски, внутренним оком Бернадского, рассыпаны бриллиантами смысловых коннотаций (дополнений -авт.) внутри каждого текста, как носители устойчивых семантических и стилистических функций, создавая тем самым превосходное ощущение поэтического лада стихов – буквы, духа и чувств:

Красота – это древнее с небом и солнцем родство…
И знакомого голоса милой моей волшебство. – Ю. Бернадский.

Эта единая структура обусловлена эмоционально—субъективным авторским замыслом и отражает целостную концепцию миропонимания, идею пути, духовного развития, сложившуюся в творчестве Бернадского. Этот автогенез динамичен, он диалектичен, движется во времени, в своем движении образуя, по—моему мнению, судьбу поэта, напоминающую звездный интерьер…

Эту авторскую, бернадскую доктрину можно отослать к бальмонтовским образам: «Я – для всех и ничей», и В. Иванова:

«Бурно ринулась Менада,
Словно лань,
Словно лань…».

Жизнь – единственная книга, все страницы которой полны содержания и смысла, постоянное метание между грехом и святостью, и «Сокращение страданий – // Единственный к спасенью путь» (Бернадский).

И потому все окружающее воспринимается поэтом как антитеза, живое и в этом качестве им репрезентируются позитивные, «божественные» человеческие образы:

Блуждаю ли во сне дорожкой Млечной,
Кружась впотьмах космической пурги…
Но вспомню вдруг, как делал я беспечно
В далеком детстве первые шаги. – Ю. Бернадский.

По К. Бальмонту, в его «Скрижалях» образ – две воли, управляющих миром: божественная и дьявольская. Дух лирического героя «сатану поет и славит», но, «изведав низость», «насытившись позором», вновь обращается к Богу:

«Снова верит в чью—то близость,
Ищет света тусклым взором».

Всплывают рядом образы Ф. Сологуба, в которых жизнь превращается в ведьмовской шабаш, которые «…визжат, кружась гурьбой. Над шумною рекой качает черт качели мохнатою рукой»; образ брюсовского «Жреца» – символа высшей силы, управляющей миром, чуждой людским горестям, не «внемлющей мольбам» и надменно царящей над «бедственной вселенной» («далекий Сириус, холодный и немой»), становясь причиной катастроф в судьбах людей и государств. Эти наглядные представления Бернадский ассоциирует с «сукинами детьми… ратью прожигателей, мотов и жуликов», которым «на пользу война»:

Рать прожигателей и мотов
Страну кромсают, как ножом…

Но, уверен Бернадский:

Заразу этой вши тифозной

Здоровье нации сметет.

И верю, что не очень поздно

Выздоровление придет.

Происходит слияние внешнего и внутреннего планов бытия. Поэтические образы Бернадского семантически двуплановые, двунаправленные. Они характеризуют, с одной стороны, объект, внешний мир, с другой – воспринимающее его лирическое сознание. Когда Бернадский пишет: « Сжигаем сноп солому и зиму прогоняем…» читатель с очевидной ясностью переживает эту конкретную пластическую картину.

Четкость вообразительного ока достигается вкраплением в структуру образа субъективной модальности поэта, которые одухотворяют образ, делают его аксиологически значимым: « Сквозь времени и облака // Уйдем вдвоем… за горизонт» и т. д.

Учился Бернадский у Мандельштама передавать свои эмоции через вещные и природные образы – «живую плоть» мира, калейдоскоп картин, сменяющих друг друга. В лирике бернадского вещные детали, так называемые «сенсорные» образы помогают реконструировать картину переживания, «материализовать» эмоцию:

Даже если в безвременье вдруг пропадем,
Пребывая в одиночестве.
В Тридевятое царство дорогу найдем,
Кривду с нечистью вычистим… – Ю. Бернадский.

В статье «О природе слова» Мандельштам, стремясь найти тот стержень, на котором держится русская литература, приходит к выводу, что именно русский язык, вобравший в себя «самобытную тайну эллинистического мировоззрения», стал основой русской культуры.

Поэт пишет: «Эллинизм – это сознательное окружение человека утварью вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечение окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом…»

И вот у Бернадского – уже намёк на пьесу Еврипида «Вакханки», где обезумевшие женщины разорвали македонского царя Архелая: «…Рвал заговор страну на части, // Перерасти в пожар грозя…». Или – поэтическая инверсия греческого мифа о любви Психеи: «Черты земые бретает // Воздушный образ твой».

Подобно французским «проклятым поэтам» Бодлеру и Малларме, Бернадский поражает нас непредвиденными, порой загадочными сочетаниями образов и понятий, создавая импрессионистический «эффект разоблачения»:

Жизнь – азартная игра.
Глупостью приправлена.
А на кону – моя с утра
Голова поставлена. – Ю. Бернадский

Таким образом, на философско—эстетическом острие поэзию Бернадского объединяют мотивы радости и любви, жизни и смерти, здесь возникает первопричина осмысления поэтом своей самобытности, сопоставления своего творческого метода как с традиционной классической архаикой, как с романтической традицией, так и с социальной лирикой:

В дому тепло, а на душе морозно.
Как медный грош, сожму печаль в горсти…
Прости меня, родимая, что поздно
Шепчу: «Спасибо, мама. И -прости» – Ю. Бернадский

Стихотворения структурированы и в свободной композиции, и по принципу антитезы, отражающей Бернадского идею двойственности, и по полифоническому принципу: разные тексты выступают в ней как компоненты единого смыслового полилога, отражающего мозаичную картину мира:

Обратно в реку отпускаю рыбу,
Как будто самому себе грехи. – Ю. Бернадский.

Главная тема поэтического творчества Ю. Бернадского – поклонение красоте. Она славит ее, молит о ней и восторгается ею, несет сознательное даровитое чувство красоты, способность «по узенькой пятке» дорисовать весь образ:

Будто бабочек крылья – на личике детском ресницы,

и в распахнутых настеж наивных глазах -красота. – Ю. Бернадский.

Глава Поэзия судьбы и пути человека

Кредо Бернадского, его аксиологический поэтический стержень: «Поэту дорога только природа и человек». Это – его гармония, его жизненный и поэтический максимализм. Именно в этой сфере он создает ценности, которые, на мой взгляд, будут пламенеть вечно, как божественная благость» И которые будут неисчерпаемы, словно данаидовы круги, ибо «когда солнце и луна померкнут, и звезды потеряют блеск свой» (предостережение пророка Илия)

Как эллинский мудрец, он весь погружена вовнутрь, в глубину, в самоё себя. Туда, где ценности скрытые, глубокие и тем самым истинные – нет иллюзий, то есть чувств, ослепленность которыми, и порождает марево действительности, обман: «Ласкает утренний прилив // Наш замок на песке».

Поэте не признает полуправду или приятную имитацию правды, этот усыпляющий наркотик, этот успокаивающий туман действительности, «опиум Новалиса».

«Боже, и это она про нас?» – спросит кто-то. «Да», – кивнет устало Боже».

Поэт Бернадский – это Ахилл и Ясон, Адам и Иов, Соломон и Христос, Данте и Леонардо. Но все цельно и органично подчинено одной тайне – Судьбе и Пути Человека. Его бесконечным исканиям, взлетам и падениям, за которыми угадывается одно великое стремление. Подчинено – вечной трагедии Человека, трагедии человеческой души, распятой между небом и землей. Блужданиям во тьме в поисках света. Мелеагр, чья жизнь зависит от горящего полена.

Это гимн величию Человека и это все – Юрий Бернадский.

У Бернадского все получается, хоть тему и образность она берёт порой весьма непростую. Здесь и общая человеческая история, и вторым слоем – воспоминания автора, и вопросы веры, покаяния и молитвы за человека. И превращение жизни в «даму» своего сердца. И архаичные желания – держаться за все хорошее:

И с каждым годом все родней
Мне звонкий голос твой. -Ю. Бернадский.

Его произведения не лишены поэтической барельефности и готической монументальности. Автору не только важно в череде стихотворных сочинений создать целое, структурно и содержательно синкретичное, слитное, но и, последовательно, поступательно поднимаясь по ступенькам литературной лестницы, выстроив свою картину сущего, доказать, аргументировать, что она имеет право на существование.

Внутри поэтических рассуждений Бернадский создаёт систему смысловых оппозиций, выстраивает семантические ряды, развивая их и смыслово, и интонационно. Из—за этого в лексических оборотах одновременно живут гармонично, по законам поэтического времени, несколько философских и христианских мыслительных пластов, плавно и логически дополняющих и обогащающих друг друга:

Жар – птица – как память о чуде,
Уронит ли плат расписной…
И словно пророчество будет
Перо красоты неземной…

И станут бессмертными люди…
И ты будешь рядом со мной… – Ю. Бернадский

Для Бернадского сила человека в прощении, в полете духа, а не в том, чтобы найти вину и неправоту или создать свод возмездия Немезиды, под которым нередко агонизирует душа, словно Зевс, придавленный стоглавым Пифоном. Он знает, что важнее веры нет ничего. И ее убедительность впечатляет, он словно кованой палицей Геракла вбивает в душу корпус надежных, устойчивых моральных перлов – выступая своего рода пантократором солнечных мироощущений:

И с надрывом блюет перепуганный мир
От сценариев прошлого…

Косяками и толпами рвутся в эфир
Предсказатели прошлого. – Ю. Бернадский.

Его стихи гибкие, эластичные, в меру нарративны, но при этом насыщены образностью, создающей пульсирующую чувствительность, как полет цветной бабочки по весне. А главное, что в строках живёт «Божественное предназначение», и осеняет их подлинной, не заёмной силой. И всё это, повторюсь, в рамках чудодейственной эстетики русского классицизма, ставшего авангардом поэтического таланта Юрия Бернадского. И пусть Бернадский – поэт проявляется во множестве личин, но ходит он только в одном облике – в категорически ригористской позиции Достоевского, утверждавшего, что ничего не стоят наши познания, если они причина одной слезинки ребенка:

И не грозит стране сиротство.
И в любой проявится беде
Величие и благородство,
Без пафоса, простых людей. – Ю. Бернадский.

Графически и зрительно четкий образ этот хорошо подчеркивает сакральную ценность поэтического дара Бернадского, аллегорически выведенный издавна: «Великий изощренный поработитель человечества – Ум – играет свой шедевр на судьбах слепого стада…»

Образ цветистый, живописный, четкий. И, вроде, краткий сюжет, всего – лишь «капля масла с лампадки Психеи», но какой матерый кусок нашего существования отколот – содрогание по телу проходит, словно апокалипсические молнии пронзили, будто «небо по жилам протекло».

Жесткая конструкция мыслительных процессов, ее предельная консервативная форма, выстроенная на иерархизации, подчинении принципам и правилам, для Бернадского универсальный социум, где можно быть одновременно глубоко лиричным и философичным, и пребывать в неге фольклорной стилизации, и в романтических мечтаниях: «И обернется ночь с утра // Волнующим уроком». Почти два столетия назад об этом написал русский классик И. Тургенев: «Когда на земле переведутся Дон-Жуаны, закройте книгу истории, ее будет неинтересно читать»:

Пустопорожних ожиданий
И разочарований груз
Снимем с плеч без оправданий…

И сокращение страданий —
Единственный к спасенью курс. – Ю. Бернадский.

Своей поэтической строчкой Бернадский легко передает аромат любой эпохи, любой вещи. Как бы подтверждая, что его таланту под силу всякая стихия – одушевленная и застывшая, живая и камнем—валуном придавленная —« Устал я… Привал. Передышка…// И в сердце не пламя – ледышка».

Здесь ему помогает обостренный художественный вкус, чутье новизны, способность в хорошо знакомом видеть необычайное и неиссякаемый кладезь феерического воображения, исполинской фантазии. В сообществе таких верных слуг, он смело выгоняет сор из неприхотливой жизненной избы, превращает его в жемчуг с блистательным перламутром. Здесь ему подвластен тот особый талант, и состояние души, и нечасто встречающаяся способность взрослого человека быть ребенком со скатившейся с глаз «милой слезинкой»: