«Синдром Петрушки (аудиоспектакль)» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 9
Теперь я понимаю, что составляло основу характера этого человека: осознание полной своей безнаказанности - одна из типичных черт подземных...
Главным украшением его «кавалерки» – маленькой комнаты с туалетом (ванной не было), куда я однажды заглянул без спросу, – была великолепно исполненная довоенная реклама польских презервативов, на мой нынешний взгляд, гениально простая: один только фирменный знак «Ultra Gum», с надписью под ним: «Predzej ci serce peknie!» – «Скорее сердце у тебя лопнет!»
– Помните, в какой это книжке мертвецу кричат: «Лазарь, пошел вон!» – и тот подымается и идет себе?
Я представил эту картину: мой друг в образе Иисуса, воскрешающего крашенную, как бордельная достопримечательность, нелепую старуху: «Хана, пошла вон!»
– Боюсь, это из евангелий, – сказал я.
– Что вы говорите! – удивилась она.
На горлышке узком написано-vita,А горлышко плотно печатью закрыто.Люди и куклы, куклы и люди-Все перемешано в этом сосуде.У бога в кладовке стоит эта склянкаСредь разных кувшинов, бочонок и банок.Господь бережет сей сосуд пуще глаза,Да, есть Ангелочек, такая зараза!Не раз за вихры старый Бог трепал внука.И все же, ему шалуну-не наука!Когда же мальчонка шалить успевает?Порою, и Бог в облаках почивает!Сосуд для ребенка-всего лишь игрушка,Набитая крупным песком погремушка!Малыш зачастую в кладовке играет,И склянку по тучке катает, катает...По этой причине в стеклянном сосуде,Давно перепутались куклы и люди.
Тяжёлый курс ее праздничного торта так и остался на тарелке, и , отьезжая, я видел, как с двух сторон к нему ринулись Клава и Маргарита Витальевна, чуть ли не фехтуя вилками.
Подчиняться стоит только "золотой нити" разума...
Он никогда не заискивал перед детьми и вообще мало обращал на них внимания. В своей жизни он любил только одного ребенка – ту, уже взрослую девочку, что выздоравливала сейчас в иерусалимской клинике. Именно в состоянии начальной ремиссии она имела обыкновение строчить ему гневные окончательные письма.
Еще они с Басей ездили на гору Высоки замэк, и панорама, та, что открывалась с первой террасы, оставила Пете предпочтения на всю жизнь: настоящий Город – волшебный кукольный город – должен стоять на холмах, вздуваясь куполами, щетинясь остриями и шпилями церквей и соборов, вскипая округлыми кронами деревьев и вспухая лиловыми и белыми волнами всюду цветущей сирени, в россыпях трамвайных трелей, в цоканье каблучков по ухабистой булыжной мостовой…
И всю жизнь потом ему снилась плавная, как развернутый свиток, трамвайная дуга: мимо площади Мицкевича, мимо кафедрального собора и дальше, дальше, все вверх и вверх, – в сторону Русской улицы, где вдали возникает острый силуэт Костела кармелитов.
– Она умерла, – с той же улыбкой ответил профессор.
– О, простите… я не…
– Зачем же извиняться! Бросьте. Моя жена прожила бурную счастливую жизнь, сменила четырех мужей – я четвертый и самый пристойный, другие еще хуже.
– Да… Львов… – Он отвел глаза и сигаретой потянулся к пепельнице. – Загадочный город… Сырой климат, туберкулез, камень, узкие улицы… Сплетение показной набожности и скрытого порока – средневековая мораль. Помню, едешь в трамвае, и какие-нибудь тетки начинают друг с другом браниться. Вдруг – собор за окном! – и они истово крестятся. Мистические углы там встречались, прямо-таки пугающие закоулки…
Но я еще застал тот европейский Львов, с его неподражаемым польским шармом. Я еще помню чистые мостовые, розы, монашек на улицах – в том числе тех, что босиком ходили, из ордена «Кармелитанок босых»… Еще ездили брички по мостовым – прямо слышу их веселое дробное цоканье, – а у лошадей были подвязаны хвосты, и под зад подставлен брезентовый фартук, по которому навоз сползал в ведро…
