«Сон смешного человека» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 7

С каждым годом нарастало и укреплялось во мне то же самое сознание о

моем смешном виде во всех отношениях. Надо мной смеялись все и всегда. Но не

знали они никто и не догадывались о том, что если был человек на земле,

больше всех знавший про то, что я смешон, так это был сам я, и вот это-то

было для меня всего обиднее, что они этого не знают, но тут я сам был

виноват: я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в

этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так,

что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я

смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову

из револьвера. О, как я страдал в моем отрочестве о том, что я не выдержу и

вдруг как-нибудь признаюсь сам товарищам. Но с тех пор как я стал молодым

человеком, я хоть и узнавал с каждым годом все больше и больше о моем

ужасном качестве, но почему-то стал немного спокойнее. Именно почему-то,

потому что я и до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что

в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было

уже бесконечно выше всего меня: именно -- это было постигшее меня одно

убеждение в том, что на свете везде все равно. Я очень давно предчувствовал

это, но полное убеждение явилось в последний год как-то вдруг. Я вдруг

почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если б

нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что

ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое

прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только

почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет.

Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их.

Право, это обнаруживалось даже в самых мелких пустяках: я, например,

случалось, иду по улице и натыкаюсь на людей. И не то чтоб от задумчивости:

об чем мне было думать, я совсем перестал тогда думать: мне было все равно.

И добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было?

Но мне стало все равно, и вопросы все удалились.

... И если это там земля, то неужели она такая же земля, как и наша... совершенно такая же, несчастная, бедная, но дорогая и вечно любимая и такую же мучительную любовь рождающая к себе в самых неблагодарных даже детях своих, как и наша?..

Я люблю, я могу любить лишь ту землю, которую я оставил, на которой остались брызги крови моей, когда я, неблагодарный, выстрелом в сердце мое погасил мою жизнь. Но никогда, никогда не переставал я любить ту землю, и даже в ту ночь, расставаясь с ней, я, может быть, любил ее мучительнее, чем когда-либо. Есть ли мучение на этой новой земле? На нашей земле мы истинно можем любить лишь с мучением и только через мучение! Мы иначе не умеем любить и не знаем иной любви. Я хочу мучения, чтоб любить. Я хочу, я жажду в сию минуту целовать, обливаясь слезами, лишь одну ту землю, которую я оставил, и не хочу, не принимаю жизни ни на какой иной!..

Но ведь если я убью себя, например, через 2 часа, то что мне девочка и какое мне тогда дело и до стыда, и до всего на свете? Я обращаюсь в нуль, в нуль абсолютный.

Каждый стал столь ревнив к

своей личности, что изо всех сил старался лишь унизить и умалить ее в

других, и в том жизнь свою полагал. Явилось рабство, явилось даже

добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только,

чтобы те помогали им давить еще слабейших, чем они сами.

Можно сказать даже так, что мир теперь как бы для меня одного и сделан: застрелюсь я, и мира не будет, по крайней мере для меня. Не говоря уже о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас, как призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди – я-то сам один и есть.

Федор Михайлович Достоевский Сон смешного человека Фантастический рассказ

Главное – люби других, как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться.

Они чуть-чуть лишь помнили о том, что потеряли, даже не хотели верить тому, что были когда-то невинны и счастливы. Они смеялись даже над возможностью этого прежнего их счастья и называли его мечтой. Они не могли даже представить его себе в формах и образах, но странное и чудесное дело: утратив всякую веру в бывшее счастье, назвав его сказкой,

На нашей земле мы истинно можем любить лишь с мучением и только через мучение! Мы иначе не умеем любить и не знаем иной любви.