«Красные цепи» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 4
Алина с тоской созерцала экранное действо и думала о том, что снимать романтическую мелодраму на тему вампиризма -- это всё равно, что поставить сентиментальную комедию про чёрную мессу.
Город окутан тьмой, непогодой и страхом. Страг сгустился вокруг так, что мне трудно дышать, и каждый вдох питает нарастающее чувство паники, от которого хочется забиться в угол, закрыть голову руками и переждать накатывающий волнами ужас, как застигнутые ураганом люди пережидают в подвалах и погребах буйство яростной стихии. Всё вокруг кажется обрывками сна, на которые обрушилась злобная осенняя метель, как будто в стеклянном шаре среди взметнувшихся бутафорских снежинок вместо рождественской деревушки появился вдруг покосившийся тёмный дом, полный истлевших призраков.
Иногда, чтобы решить сложную задачу, нужно перестать о ней думать. Достаточно только правильно её сформулировать, верно задать вопросы, на которые хочешь получить ответ, и дать подсознанию время поработать без вмешательства докучливого рассудка. Мой опыт показывает, что решение обязательно придёт: сном, случайно сказанным кем-то словом, внезапной вспышкой озарения, когда всё вдруг окажется ясным и таким очевидным, что останется только удивляться, как же ты не видел этого раньше.
Родители стоят между нами и вечностью. Когда они уходят, мы остаемся с вечностью один на один. И теперь Алина
Наше тело - это наша темница, куда заключена поврежденная грехопадением душа, мы узники в земной юдоли скорби и страданий.
Уже второй день я словно являюсь зрителем какого-то бесконечного "данс макабр", танца мёртвых, с участием безумных потрошителей, древних жрецов, выходцев из могил и членов тайных мистических орденов. Как будто огромный пласт реальности, которому отказали в праве на существование в современном духовно оскопленном мире, открылся моему взгляду. Эти знания, учения, факты были кем-то заживо погребены и объявлены мёртвыми, и я ходил по этому огромному кладбищу, склоняясь к могилам и читая то краткие, то пространные эпитафии на могильных плитах, стараясь угадать, что скрыто там, под толщей холодной земли. Но это кладбище древних традиций и знаний только со стороны казалось заброшенным и поросшим сорной травой забвения. На самом деле было заметно, что за всеми могилами ухаживают чьи-то умелые руки, а я как будто чувствовал на себе внимательные и недобрые вгляды, провожавшие меня, чужака, зашедшего туда, где не рады гостям. И чем больше времени я проводил, погружаясь в чтение написанных столетия назад книг, чем дольше бродил по ментальному кладбищу оккультных знаний, тем больше крепло ощущение, что сами его обитатели объявили себя мёртвыми, чтобы успокоить живых. Они прикинулись легендами и сказками, которые не нужно воспринимать всерьёз -- ведь тогда никто всерьёз не воспримет и их тайны, а значит, сами эти тайны будут в безопасности. Они сами себя депортировали из реальности, лишь иногда возвращаясь обратно в ночной тиши и прячась за карикатурными муляжами и выдумками, которые заняли их место в сознании людей.
Соседи слышали его мгновенный, яростный лай, который смолк так же внезапно, как и взорвался в тишине спящего подъезда. Впрочем, это никого не удивило: пёс точно так же облаивал всех, кого встречал на лестнице, и нечего необычного в этом не было. Поэтому, когда потом раздался пронзительный женский крик, тоже мгновенно оборвавшийся, слышавшие его объяснили себе это тем, что хозяйка прикрикнула на пса.
Алина уже тогда понимала, что всё это чушь и самооправдание. Много позже, читая показания свидетелей с мест происшествия, она узнала, что пробудить в людях ту степень тревоги, которая заставила бы их действовать, могут только постоянные крики и шум в течение минимум получаса. Очень трудно спутать окрик разбушевавшегося питомца с предсмертным женским воплем. Но ведь больше не кричали? Тихо? Так зачем просыпаться?
Порыв ветра бросил в окно тяжёлые капли дождя. Алина вздрогнула, невольно посмотрела на влажную тьму, жадно липнущую к окну, и передёрнула плечами. Стоящие плотными рядами дома как будто пождидали, когда она выйдет на улицу. Где-то там, за их фасадами, такими разными, какими могут быть только человеческие лица, скрывались тёмные пустоты дворов-колодцев. За эркерами, похожими на вытянутые морды, башнями, уродливыми наростами, возвыщающимися над крышами, за вытянутыми или приплюснутыми окнами, каменными балконами, с которых, словно с отвисших челюстей, капала слюна дождевой воды, -- за этим всем притаилась безымянная смерть.
Чем экзотичнее мотив, тем легче найти преступника, ведь мотив -- такой же идентифицирующий признак, как орудие убийства. Кого легче было бы отыскать: налётчика с пистолетом "Макаров" или стрелка, использующего кремниевый пистоль семнадцатого века? Так же и в нашем случае: если бы мотивом серии убийств стала кража мобильного телефона и бумажника, у нас были бы серьёзные основания не строить надежд на то, что удастся быстро обнаружить преступника. Но этот убийца, я ещё раз повторю вам, этот убийца знает, что он делает. И найти того, кто знает, зачем нужно убивать в новолуние, забирая кровь и внутренние органы жертв, так же легко, как стрелка со старинным пистолетом.
Я сам это выбрал: у меня нет друзей, как нет постоянной работы, которая бы к чему-то меня обязывала, нет родных, жены, детей, долгов. Мой телефон оживает только для того, чтобы малознакомые голоса сообщили мне об очередной смерти. Сделав свою работы, я навсегда исчезаю из жизни тех, кому помогал: с похоронными агентами не дружат, их не зовут на семейные праздники, когда дело закончено. Поздравления с днём рождения приходят мне только от сотовых операторов и почтовых серверов. В пятницу, в этот Юрьев день офисных крепостных, никто не зовёт меня присоединиться к весёлой попойке: я сам прихожу в бар, когда захочу, и вполне удовлетворяю свою потребность в социализации созерцанием чужого пьяного веселья. У меня есть мой покой и воля. А ещё до недавнего времени у меня была Марина. Так у старика, запертого в четырёх стенах богадельни, есть цветок на окне или маленькое деревце во дворе, и он ждёт, когда раскроется бутон или появятся первые листья. Так у забитого нелюбимого ребёнка есть старая потёртая кукла, которой он может рассказать по ночам свои простые детские тайны. У кажого есть то последнее, что согревает душу и хранит её тепло, очень личное и очень своё. Теперь этого у меня нет. Но вот только я не старик из богадельни и не обиженный ребёнок, и тот, кто это сделал, даже не представляет себе, насколько злобную спящую собаку он разбудил.
