«О безумии» sesli kitaptan alıntılar
Да, удивительно то одурение, в котором в наше время находятся люди нашего христианского мира, и одурение это с каждым годом, с каждым днем становится все больше и больше, как это и не может быть иначе, потому что одурение это непрестанно производится с двух противоположных концов, приводя людей к одним и тем же ужасным последствиям. С одной стороны, одурение это производится тем, что называется церковью, с другой стороны тем, что называется наукой.
Мы так устроили, или скорее расстроили свою жизнь, что нам нужно бесчисленное количество самых странных и никому не нужных вещей, и нет места тому одному, что нужно, не может не быть нужно всякому человеку.
я получаю тоже в неделю не менее десяти писем от молодых, а иногда и от немолодых людей, мужчин и женщин, с удивительно однообразным вопросом: Какой смысл жизни? Зачем жить? Вопросы эти бывают иногда поразительны своей наивностью и нелепостью: спрашивающие, обыкновенно, прочтя несколько самых новейших сочинений, преимущественно художественных, и не найдя в них объяснений смысла жизни, большей частью, напротив, найдя в них отрицание какого-нибудь смысла жизни, вполне уверены, что такого смысла и нет никакого, и что не признавать никакого смысла в жизни очень мило и показывает высшую современную культурность. Так, на днях я получил книжку, озаглавленную "О смысле жизни". В книжке этой автор отыскивает смысл жизни в сочинениях Сологуба, Андреева и Шестова. Не забывает воспользоваться при этом для объяснения смысла жизни и сочинениями Чехова и другими, столь же компетентными в вопросе о смысле жизни. Точно не было ни Браманизма, ни Будды, ни Соломона, ни Марка Аврелия, ни Сократа, Платона, ни Христа, ни Руссо, ни Канта, ни Шопенгауэра и др. Точно все человечество до Сологуба, Л. Андреева, Шестова и Льва Толстого жило, не имея никакого понятия о смысле жизни, который вот-вот будет разъяснен людям Шестовыми, Андреевыми, Сологубами, Толстыми. То же самое и в письмах. В получаемых мною письмах за вопросом о том, в чем смысл жизни, уже чувствуется решенный ответ, что смысла этого нет и не может быть. Спрашивается, например, -- подлинное письмо (Толстой имеет в виду полученное им в феврале 1908 г. письмо от М. Докшицкого, сообщавшего, что в Санине он нашел свой идеал, но, прочитав Толстого, мучается вопросом: "что лучше: санинство или христианское учение?" Толстой ответил ему письмом. В этом письме Толстой пишет, что прочитал роман Арцыбашева, и что герой романа "не имеет ни малейшего понятия о всей работе лучших душ и умов человечества по разрешению вопросов жизни. которых он не только не решает, но не имеет даже понятия о их разрешении".) -- кому верить, Христу из Евангелия или Санину из романа Арцыбашева; и очевидно, что сочувствие автора письма на стороне Санина. В таких письмах большей частью рисующийся автор выражает свой ответ на задаваемый им вопрос о смысле жизни. Ответ этот всегда тот, что смысла в жизни нет, для настоящих образованных людей нет и не может быть никакого, а есть эволюция, совершающаяся по открытым наукой законам, в наше время совершенно уже устранившая старые, отсталые понятия о душе, Боге и тому подобных суевериях о назначении человека и его нравственных обязанностях. И высказывается все это с беспредельной самоуверенностью и самодовольством.
"Все это старое, отжившее. А нам нужно новое определение смысла жизни, новое такое, которое сходилось бы с Дарвинизмом, Ницшеанством, с самым новым пониманием жизни. Нам нужно придумать такое новенькое объяснение смысла жизни, при котором основанием всего признавались бы одни законны вещества, исследуемые в бесконечном пространстве и времени". Вроде того, как если бы люди считали, что нужно придумать такую новую геометрию, при которой; признавалось бы равенство углов треугольника , не двум, а трем прямым, или что-нибудь подобное. И эти люди всячески стараются придумать такую новенькую геометрию. И вот лучшие из молодежи -- несчастные, колеблясь между самодовольством знания всей болтовни Дарвинов, Геккелей, Марксов, разных Метерлинков, Кнутов Гамсунов, Вейнингеров, Ницше и т.п., почитаемых ими великими мудрецами, и смутным сознанием бессмысленности на основании этих учений понимания жизни, все-таки ищут, и разумеется тщетно, объяснения смысла жизни и все больше и больше, как это и не может быть иначе, приходят в отчаяние, и самые горячие неуравновешенные из них кончают самоубийством. По книге Крозе "Der Selbstmord im 19-n " число самоубийств в одной Европе, с недостающими сведениями о России и других некультурных странах Европы, было в 19 столетии 1 300 000, и число это постоянно увеличивалось и увеличивается. И это, очевидно, не может быть иначе.
Иногда спрашивают: имеет ли человек право убить себя? Слово право тут неуместно. Право только для живых. А как только человек убил себя, он вне рассуждений о праве. И потому вопрос может быть только в том: может ли человек убить себя. А что это он может, это мы видим на деле, видим, как люди не переставая в разных видах пользуются этой возможностью, убивая себя иногда понемножку, развратом, водкой, табаком, опиумом, иногда, как на войне, на дуэлях, подвергая себя большой вероятности смерти, иногда же сразу, как самоубийцы. Возможность эта убить себя, как я думаю, дана человеку, как спасательный клапан. При этой возможности человек не имеет права (вот тут уместно выражение: иметь право) говорить, что ему невыносимо жить. Невыносимо жить -- так убей себя, та можешь это сделать, и некому будет говорить о невыносимости жизни. Вопрос, стало быть, не о праве человека убивать себя, а только о том, разумно ли и нравственно ли (разумное и нравственное всегда совпадают) делать это? И ответ всегда был и есть один: что это и неразумно и безнравственно.
Неразумно, во-первых, потому, что так как жизнь вне времени и пространства и потому не может быть уничтожена смертью тела, то, прекращая проявление жизни в этом мире, убивающий себя человек не может знать, будет ли ее проявление в другом мире более ему приятно, а во-вторых неразумно, потому что, прекращая жизнь в этом мире, человек лишает себя возможности изведать и приобрести для своего я все то, что оно могло изведать и приобрести в этом мире. Кроме того, и главное, это неразумно, потому что, прекращая свою жизнь в этом мире из-за того, что она ему кажется неприятной, человек показывает этим то, что он имеет превратное понятие о назначении своей жизни, предполагая, что назначение ее есть его удовольствие, а не служение тому делу, которое совершается всей жизнью мира. Этим же самоубийство и безнравственно: человеку дана жизнь только под условием его служения жизни мира, а он, воспользовавшись жизнью настолько, насколько она казалась ему приятной, отказывается от служения ею миру, как скоро она стала казаться ему неприятной. А стала казаться она ему неприятной только потому, что он не полагал благо своей жизни в том, в чем оно действительно заключается, а в том, в чем не только нет, и не может быть блага. Убивают себя люди почти всегда по двум причинам: или потому что жизнь не дает человеку того счастья, какого он для себя желает, или потому, что человеку кажется, что жизнь его бесцельна, и он не может служить миру -- служить миру в той форме, которую он избрал себе. Но и то, и другое происходит от ложного представления о назначении жизни.
Письма различные по полу, возрасту, положению, но во всех их одна черта, общая всем этим людям. Черта эта -- слепой, грубый эгоизм, не видящий ничего, кроме своей персоны. "Повсюду несправедливость, жестокость, обманы, ложь, подлость, разврат, все люди дурны, кроме меня, и потому естественный вывод, что так как моя душа слишком возвышенна для этого порочного мира или порочный мир слишком гадок для моей возвышенной души, то я не могу больше оставаться в нем".
Безумец - это прежде всего человек, которого не понимают.
Мы живем безумной, противной самым простым и первым требованиям здравого смысла, жизнью, но так как этой жизнью живут все или огромное большинство, мы не видим уже различия между безумной и разумной жизнью и свою безумную жизнь признаем разумной.
Если спросишь себя, зачем люди разумные, добрые по требованию чуждых им людей идут в войско, надевают мундиры, учатся убивать и идут убивать чуждых им людей, хотя и знают, что человек должен не убивать, а любить всех людей? Зачем они отдают чуждым людям заведомо на дурные дела свои сбережения, когда считают, что никто не имеет право брать чужого? Зачем они идут в суды и требуют наказаний и подчиняются наказаниям, зная, что никто не может судить другого, и что человеку свойственно не наказывать, а прощать брата? Зачем в самом важном для души деле: в признании того, что свято, т.е. высшее добро, и что не свято, т.е. что зло, люди подчиняются требованиям чуждых им людей?
А так как я не могу уничтожить мир, то уничтожу себя.
Все они в одном -- как сказано не одним Христом, но всеми величайшими учителями мира -- в том, чтобы, сознавая в себе божественное начало и признавая его во всех людях, любить всех и не делать ни одному человеку того, чего не хочешь себе. В этом всегда была и есть одна общая всем людям религия.
