«Тубурская игра» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 8

...Люди могут сколько угодно ошибаться и вообще творить, что хотят. Это меня совсем не тревожит. Смысл — как я себе его представляю — не в наших поступках, а в самой возможности их совершать. Точнее, в многообразии возможностей, которая, по большому счету, суть одна великая возможность — быть.

Невероятно интересная штука — эта ваша человеческая жизнь. Даже с точки зрения призрака.

Человек, посвятивший себя магии, должен быть не добр и не зол, как не добр и не зол наш Мир. И при этом чуток, переменчив и пластичен, как сама жизнь. То есть в идеале колдун должен быть всяким — одновременно.

Как я понимаю, у него просто было очень счастливое детство. Думаю, в первые годы жизни, когда закладывается фундамент будущего опыта, его никто ни разу не подвёл, не обманул, не напугал. А к тому моменту, когда у всех нормальных людей начинаются серьёзные неприятности, он уже привык быть счастливым и чувствовать себя в полной безопасности, что бы ни случилось. Привычка - страшная сила. И этот тот самый редкий случай, когда она только на пользу...

Многие считают, что счастливые люди редко становятся настоящими сновидцами - слишком уж крепко держатся за явь, где им хорошо. А вот те, для кого каждое пробуждение - мука, легки и бесстрашны, быстро уходят глубже всех. Уж им-то нечего терять.

Наверное, со всеми по-настоящему важными событиями и людьми обстоит так же. Никто о них не знает, кроме нескольких случайных очевидцев, у которых к тому же немного шансов понять, чему именно стали свидетелями. И чего в таком случае стоят все наши учебники истории?

говорит: «Ты живешь как бессмертный», – и она, конечно, права. Так уж меня воспитали;

Я лез вверх, смеясь от горя и плача от счастья. Я знал, что так хорошо, как здесь, мне не будет нигде и никогда. Я знал, что мне везде будет хорошо – просто как-нибудь по-другому. Я знал, что весь мир теперь мой, а я – его. И так было всегда, мало ли что я не понимал.

Когда я увидел прекрасную приморскую страну, заселенную исключительно нахальными дураками без совести, чести и даже мало-мальски сносных манер, это пошатнуло мою картину Мира — целиком. В детстве я думал, что Мир бесконечно добр ко всем своим обитателям. Потом, конечно, выяснилось, что это не совсем так — хотя лично мне-то как раз грех жаловаться. Но я всегда был совершенно уверен, что Мир по меньшей мере не зол. Здесь нет места бессмысленному мучительству. Даже в самых страшных вещах и событиях есть какой-то смысл, пусть не всегда понятный, но явственно различимый, как незнакомый запах. А Изамон оказался серьезным ударом по моей убежденности. И как, скажите на милость, договариваться с Миром, которому перестал верить? Вот чего я тогда испугался. Со временем это прошло, но только потому, что я умею выбрасывать из головы мысли, которые отравляют жизнь. Сказал Миру: «Ладно, наверное, в Изамоне тоже есть смысл, просто я его не понимаю, прости дурака. Давай останемся друзьями». И он на меня вроде не рассердился. Хотя мог.

... Я, конечно же занимаюсь полной ерундой, пытаясь вспомнить и перечислить причины, по которым то утро было прекрасным. Словно недостаточно того факта, что мне предстояло прожить очередной день, и я понятия не имел, как он сложится, но знал, что он будет по меньшей мере интересно.