«Чистовик» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 5

когда помимо двух сторон в переговорах незримо участвуют Бог и дьявол-это очень, очень трудные переговоры.

Истинное добро не должно быть беззащитным.

У каждого народа есть традиции, которые внутри страны отклика уже не находят, зато прекрасно идут на экспорт. Можно даже сказать, что чем красивее и экзотичнее традиция, тем меньше у неё шансов выжить на родине.

Это в городе человек ,говорящий сам с собой, вызывает улыбку или брезгливое презрение. Посреди пустыни, снежной или песчаной, ты понимаешь, как нам необходим живой голос, и начинаешь говорить с единственным доступным человеком, с самым верным собеседником-с самим собой.

Мы живем в скучные времена.

И именно поэтому так любим красивые

картинки.

— У нас нет кукушек, — снова повторил Андрей. — Нет страусов. Нет некоторых видов рыб, насекомых и млекопитающих. Зато есть гигантские спруты в морях, динозавры в Африке…

— Динозавры? — в полном восторге воскликнул я.

— Ну да. Два десятка видов, кажется. В основном мелкие, из больших только тираннозавр. Но он в Красной Книге, их осталось-то около полусотни… — Андрей помолчал и удивленно добавил: — Нет, ну почему демосов это всегда удивляет?

— Кого?

— Людей из твоего мира, сын наивности! Того, где Москва. Наш мир вы называете Вероз, а мы ваш — Демос.

— Почему?

— У вас везде демократия — ну, такой древний общественный строй.

— Он не древний! — возмутился я. — Вот у вас феодализм, так?

— Угу, — подтвердил Андрей. — Более прогрессивный строй. Демократия у нас существовала в древности.

— И у нас тоже, в Афинах, — блеснул я эрудицией. — В Древней Греции.

— Я знаю вашу историю, — кивнул часовщик. — Ну так вот! Демократия — это древняя форма политического правления, неразрывно связанная с рабовладением и уравнивающая в правах мудреца и идиота, бездельника и мастера, опытного старца и сопливого юнца. Ну и что хорошего в такой уравниловке?

— А у вас?

— А у нас прогрессивная референдумная система. Каждый гражданин, в зависимости от суммы денег на его счете в городском банке, обладает тем или иным коэффициентом значимости, который и определяет вес его голоса на референдумах по важнейшим вопросам.

— И что честного в такой системе? — возмутился я. — Кто богаче, тот и…

— Э нет! — Андрей погрозил мне пальцем. — Вот смотри. Деньги должны лежать в городском банке. Таким образом они работают на благо города, общества. Если ты крутишь их в своем личном деле или держишь в кубышке, то ты не заботишься об окружающих, и твой коэффициент значимости низкий. Это раз. Референдумы проходят ранним утром каждую субботу. Если ты пришел, пожертвовал сном — то, опять же, это показатель твоей ответственности, твоего личного интереса к решаемому вопросу. Это два. Если ты не умеешь зарабатывать, то ты либо еще молод и не имеешь жизненного опыта, либо выбрал неправильную специальность, и тогда ты глуп либо транжира и мот — опять же, с чего доверять тебе решение важных вопросов?

Я махнул рукой.

— Хорошо, верю. Это очень прогрессивно и круто. Один банкир все свои деньги кладет на счет — и решает за всех.

— Как это? Коэффициент, понимаешь? Один человек — один голос. И вот эта единица умножается либо на нуль — если денег в банке нет вообще, либо на цифру, по экспоненте стремящуюся от нуля к единице. Но выше единицы не прыгнешь. Голоса двух обычных средних торговцев перевесят голос самого богатого банкира.

— Все равно это мне не нравится, — возразил я. — Покупать право голоса за деньги…

— Ой, брат простодушия! А у вас голоса не покупают? — Андрей засмеялся. — Хорошо еще, когда деньгами платят. Обычно-то в ходу обещания…

Я замотал головой.

— Стоп. Я не спорю. Если честно, то мне все равно — демократия, феодализм…

— Вот потому, что вам все равно, у вас жизнь никак и не наладится, — наставительно сказал Андрей.

На шее у таможенника (а я четко ощущал, что передо мной — функционал) висела цепочка. Проследив мой взгляд, Андрюша распахнул ворот халата и продемонстрировал крестик.

— Храню истинную веру, — гордо сказал он. — Нет, я не экстремист, разумеется! Христианство на самом деле миролюбивая религия, призывающая к любви и духовному совершенствованию. «Не мир пришел я дать, а меч» — образная цитата, никоим образом…

— Я тоже… как бы вроде христианин, — пробормотал я. — Православный.

— А! Здравствуй, брат! Извини, родной! Привык с муслимами спорить, а они вечно христиан в агрессивности упрекают, даже самые интеллигентные… Так что вам нужно, радость моих очей?

Я шел вдоль мавзолеев, вглядываясь в надписи над дверями. Опять же странно — надписи были на русском. Да и русские имена встречались часто:

«Петра сына, Василия, место погребения. Да будет милость Аллаха над ним милостью щедрою! Именем Бога милостивого, милосердного. Каждая душа вкусит смерть, после вы вернетесь к нам!»

Или такая:

«Эй, приверженцы истинной веры! Будьте едины! Тогда вас ждет благоденствие! Сын Равиля, Искандер, покоится здесь».

Некоторые надписи ставили меня в тупик, еще раз напоминая, что я не на Земле:

«Нет Тенгри, кроме Аллаха. Мухаммед — посланник его!»

Большинство надписей украшала богатая резьба — цветы, геометрические узоры. Фотографий не было, но это вроде и в нашем мире у мусульман не принято.

Очень часто могильные надписи походили на философские или богословские изречения:

«Только с божьей помощью можно порвать со злом и стать достойным человеком! На примере меня, презренного, судите об этом!»

А потом я наткнулся на маленький мавзолей (дверка, похоже, там была так, для проформы), надпись над которым заставила меня вздрогнуть:

«В раю я, ласкает гурия меня. Но безутешен, вот и плачу, не мама мне она, не мама мне. Подходит ангел, дает игрушку. Но безутешен я и плачу: не папа мне он, знаю я».

Вся экзотика, все странности и чуждости этого мира вдруг стали совершенно не важными. Я стоял у детской могилы, и во что бы ни верили родители ребенка — в Христа, Аллаха, Тенгри или теорию эволюции Дарвина, — их горе было самым обычным и настоящим.

Мимо двери, вроде как не замечая ее, прошагали двое — смуглый мускулистый мужчина в свободной белой рубашке и белых штанах и старичок, кутающийся в темный плащ. Оба почему-то были босиком. Мужчина нес на плече длинный серый тубус явно немалого веса и напоминал поэтому гранатометчика из какой-нибудь страны третьего мира, несущего на позицию свой «Вампир» или «Таволгу». Впечатление портил только сверкающий золотой обруч у него на шее — по обручу шел затейливый узор, и украшен он был как бы не бриллиантами.

— Кто такие? — зачарованно спросил я. Кроме несчастных обитателей Нирваны и очень похожих на нас жителей Кимгима, я других обитателей чужих миров не видал.

— Хозяин с рабом, — сказала Марта. — Здесь рядом склад гробовщика. Видно, человек небогатый, поэтому купил урну для костей хоть и большую, но впрок, без гравировок… да еще и уцененную, похоже.

Я покосился на Марту. Ее лицо было абсолютно серьезным.

— Раб — это тот, что в золотом ошейнике с бриллиантами? — уточнил я.

— Ну да. А что тебя смущает? Богатый раб.

— И бедный хозяин? Он что, не может деньги у раба отобрать?

— Нет, не может. Здесь очень развитое рабовладение. Здесь раб может объедаться трюфелями, фуа-гра и черной икрой, спать на мягкой перине, иметь слуг и содержать любовниц.

— И иметь собственных рабов…

— Нет, — резко ответила Марта. — Вот этого он не может. Привилегия свободного. Тут очень странное общество.

Враги становятся друзьями куда реже, чем друзья — врагами. Это закон природы. Все на свете стремится от сложного к простому.