«Будденброки» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 15
"Здесь проживает граф Мельн в полном одиночестве.Он ни в чем не нуждается ,ничего не покупает и никому ничего подавать не может".
Усталый от созерцания пустоты, измученный одиночеством и молчанием, он временами закрывал глаза, что бы тут же вновь широко раскрыть их, гоня от себя умиротворение. «Я должен думать,- почти вслух произносил он,- должен все упорядочить пока не поздно…»
Что такое, собственно, успех? Это таинственная, необъяснимая сила - осмотрительность, собранность, сознание, что ты воздействуешь на ход жизненных событий уже самим фактом своего существования, вера в то, что жизнь угодливо приспособляется к тебе.
Свой туалет он совершал с такой обстоятельностью, последовательность отдельных процедур, начиная от холодного душа в ванной комнате до момента, когда последняя пылинка бывала удалена с сюртука, а усы в последний раз подкручены горячими щипцами, была распределена так тщательно и неизменно, что однообразие, механическое повторение всех этих приемов и движений доводило его до отчаяния. И все же он не решался бы выйти из гардеробной с сознанием, что им что-то упущено или проделано не так тщательно, из страха лишиться чувства свежести, спокойствия и подтянутости - чувства, которое через какой-нибудь час все равно утрачивалось и требовало восстановления с помощью тех же приемов.
Как можно продолжать вести жизнь, в защиту которой у тебя и слов-то не находится?
Он напялил сюртук поверх шерстяной фуфайки и принимал сегодня особо деятельное участие в дебатах, то есть непрестанно и возмущенно восклицал: «Неслыханная наглость!» — тогда как обычно говорил просто «наглость!»
Интересно, каким людям милее монотонность моря? Мне кажется, тем, что слишком долго, слишком глубоко всматривались в лабиринт своего внутреннего мира, - и вот ощутили потребность хотя бы во внешнем мире найти то, что им всего нужнее, - простоту.
Заурядный мир, его окружавший, не позволял ему свершить ради этой женщины неслыханное злодейство, за которое он, конечно, уж предстал бы к ответу с сатанинским спокойствием, закутанный в неизменный свой плащ, горбатый, угрюмый, равнодушный. Будничность этого мира не позволяла ему путём убийств, преступлений и кровавых интриг возвести эту женщину на императорский трон. Единственное, что ему оставалось, это подать свой голос в ратуше за её неистово почитаемого им супруга, да ещё, может быть, со временем посвятить даме своего сердца перевод полного собрания пьес Лопе де Веги.
Он ни о чем, собственно, не думал и только, неодобрительно покачивая головой, всматривался в пройденный путь, в жизнь, ставшую вдруг какой-то далекой и чужой, в эту бессмысленно шумную суету, в круговороте которой он некогда стоял и которая теперь неприметно от него отступала, но, как-то назойливо для его уже отвыкшего слуха, продолжала шуметь вдали.
Человек, не ставящий под сомнение достоинство своей профессии, ни о какой другой не помышляет, никакой другой не интересуется и уж, во всяком случае, не ценит выше своей.
