Роман Сенчин

. Чем сильнее мы увязаем в дерьме, тем громче орем об истории, тем яростнее дергаем за веревки колоколов. А я так считаю: всегда Россия валялась пьяной в углу и просила пожрать и еще долбануть водяры.

Наверное, путешествия придумали не для духовного обогащения, насыщения впечатлениями – скорее всего, путешествуют, чтобы приостановить мельтешение однообразных дней дома. Провел две недели, месяц в другой обстановке, и снялся с автопилота… Как-то, наверное, так.

мамуля». А другие – чаще всего – сухо, делово: « Гражданка, товарищ, товарищ капитан, Елена Юрьевна». «Елена Юрьевна» – это и сотни ее студентов, несколько поколений, для которых она была строгим, беспощадным преподавателем, помешанным на своей биологии. Между собой они ее величали (она, конечно, знала об этом) – Гидра. Теперь и ее, Елену Юрьевну, и ее прозвище давно забыли – почти десять лет как не работает. Теперь приходится слышать ей в свой адрес презрительно-мягкое, особенно обидное из уст молодых женщин: «Бабушка!», « Садитесь, бабушка», «Может быть, без очереди пройдете, бабушка?», «Бабушка, в переднюю дверь лучше бы вам». На остановке, в магазине, на почте, в троллейбусе… Незаметно, вдруг, однажды Елена Юрьевна из статной, красивой, гордой, для многих грозной женщины превратилась в немощную, согнутую старуху, которую боится зашибить пустой коробкой грузчик

. Город-то на самом деле небольшой – еле-еле за сто тысяч жителей перевалило. А русских при этом осталось от силы… Мало, в общем, осталось, много меньше, чем было в восьмидесятые. И живут эти остатки разрозненно, каждая семейка – отдельно. Как прячутся…

– В детстве очень взрослым завидовал, что под ними снег хрустит, – со сладковатой грустью сказал Илья. – Специально топал ногами изо всех сил, а он не хрустел. А когда стал хрустеть, мне уже все равно было – ходил и не замечал.

– А что, под детьми он не хрустит, что ли?

– До какого-то возраста не хрустит... Лет в пять не хрустит.

Русский тебя чаем напоит, пригреет, но он же тебя и прирежет, если будешь ложечки тырить...

— Знаешь, мне теперь нравится бывать в церквах, — признаётся она. — Я ничего не знаю о вере и поэтому не могу верить, как надо, но, кажется, чувствую. Что-то чувствую такое...

Ну конечно, конечно! Сюда таким и дорога. Сперва поживут, погрешат вволю, а когда приходит время задуматься — так лезут в церкви, к иконам, к свечкам, крестикам, ладанкам всяким. Все эти сухонькие, пришибленные старушки, они что, всегда, что-ли, были такими? Да ещё недавно они выделывали в своём последнем сучьем полёте, что вам пока и не снилось, а теперь — на коленки, конечно, сморщенными пальцами ко лбу, к животу, к правому плечу, левому, нашёптывать что-то там о спасении и сохранении своих жалких, лживых душонок.