Василий Львович Попов

Он, как и в том твоем случае, появляется тогда, когда человеку тяжело, и помогает… Такое, знаешь, само Милосердие, а затем…– Она вдохнула пару "дорожек", – а затем человек становится ему чуточку обязанным. Потом, когда снова трудно, человек снова звонит ему, ведь больше некому… А он с состраданием регулирует твои проблемы, и ты не замечаешь, как обязательства растут с геометрической прогрессией… Человек порой и не замечает, что он живет уже не своей жизнью, а его жизнью. Человек становится рабом чужих прихотей, желаний, распоряжений… Человек становится инструментом, а иногда и очень эффективным…

Ее я никому не отдам, и уж тем более, вам. И вообще диалог этот утомителен, и к компромиссу мы с вами точно не придем. Пойдите лучше к черту, Гала! – Что!? – Остолбенев, Галина смотрела на него. – Хотя действительно, куда же вы пойдете? – Сверкнув желтизною глаз, Воля едва слышно произнес: – Если уже пришли.

Поверь, Застава, я видел в 38-ом, как воспитанные музыканты и актеры в третьем поколении уплетали плоть больного туберкулезом зека, при этом выдвигая идеи о том, в чем лучше отмочить мясо, чтобы бактерии болезни не заразили их организмы. А ты строишь из себя кисейную барышню…

Серебряный клинок. Визуально 17 век, с остатками крови и гравировкой на лезвии. «Не ради смерти кровь течет, а жизни продолжая». – С таким девизом ни один враг не страшен! – Александр улыбнулся прочтенному Генрихом. – А перед маркетинговым отделом компании, производящей медицинские инструменты, так вообще рынок капитулирует…

Завещание!? – Татьяна, отставив бокал в сторону, округлила глаза. – Вашей… любви? – Да… Представляешь? – Роза все так же задумчиво смотрела вдаль. – Он закричал на весь дом: «Она не могла его не составить! У нее было столько всего, она не унесла бы это все с собой в могилу»…

– Добро пожаловать на бал! – Что там? – шепча, Василий к Вериному прошлому с любопытством обратился. – Скука, патетика и лицемерие здесь кружат в ритуальном танце… – Она кивнула, благодаря за платок услужливой гражданке. – Лизоблюдство, приспособленчество и ханжество водят хоровод, – она усмехнулась так же, как это делает порой Грюмо. – А проще – смешной, гнилой, интригами пропитанный народ…

Плоть с жертвы частично срезана. Кровь на белой скатерти подтеками. В треугольнике, созданном правой ногой, свечка. Догоревшая до конца. – …Срезы выполнены острым ножом – таким срезают филейную часть, – донесся монотонный голос эксперта, – разделывая туши. Судя по кровоподтеку, рана в сердце смертельная, она, в принципе, и привела к летальному исходу…

Судороги и крики роженицы. Едва слышный плач новорожденного. Отсекаемая пуповина. – Не дай ему жить! – Расширенные глаза женщины смотрят в глаза Олега, ее рука буквально рвет халат. – У вас сын, – устало улыбаясь, говорит Олег.– Сын. – Это сын зверя! – хрипит женщина. – Я видела всё, пока его носила…

–Вино, вино…– Владимир откинулся на спинку кресла, сплетенного из веток нескольких сортов дерева. – Каждый раз, когда я смотрю на вино, я думаю о крови, и наоборот, каждый раз, когда я смотрю на кровь, я представляю ее терпкой, хмельной и бодрящей…

"Какой нелепый порыв, схожий со стремлением вернуть бумажного змея, оторвавшегося и беспризорно парящего в небе. Нет! Это сумасшествие! Ты перестала трезво мыслить… Какой-то короткий миг фантазии слился воедино с простым звуком, издаваемым диким зверем. И ты уже готова броситься без оглядки в зимний лес прямо из окна навстречу музыкальному инструменту с острыми клыками и накидать на холст аллегорию случайного оргазма".