Kitabı oku: «Опыты литературной инженерии. Книга 1», sayfa 4
Бег
Леонид Сергеевич Прусов организовал на турбазе в Архызе празднование своего шестидесятилетия. Архыз был выбран Прусовым не случайно. В этом районе Леонид Сергеевич ходил более двадцати лет, знал и обожал здесь каждый камень.
Архыз лежит в глубокой котловине, чуть ниже слияния рек Большой Зеленчук и Кизгыч. Тут особый микроклимат. Сейчас, когда на дворе конец февраля, в Архызе снега намело почти два метра, но тепло и солнечно. Впрочем, как всегда.
Архызскую котловину прикрывает с востока от суровых ветров массив горы Красной. Или Рыжей, как ее называют туристы. Летом восхождение на Красную не представляет особого труда – было бы здоровье и время. Но зимой Красная становится опасной и непредсказуемой. Ветер надувает на гребнях коварные снежные козырьки и карнизы. Сами гребни покрываются твердым настом, леденеют и возносятся вверх не летними веселыми травяными взлетами, а крутыми и весьма рискованными маршрутами. Совсем не для новичков. Эта особенность Рыжей привлекает зимой альпинистов для тренировок перед серьезными снежно-ледовыми восхождениями. Удобно и комфортно: поселок рядом, до перевала «Рыжее седло» всего три-четыре часа ходу. За один день можно и подняться на вершину, и провести занятия на склоне.
Среди приглашенных Прусовым были знакомые из Домбая и Приэльбрусья. Приехали из Ростова-на-Дону супруги-экстрасенсы Качановы – Сергей и Лариса. Из Тулы прибыла девушка-альпинистка, которая чем-то была обязана Леониду Сергеевичу в своей спортивной карьере. На своей раритетной «победе» примчался легендарный Геннадий Михайлович Сеначев – один из столпов отечественного альпинизма. В одном автобусе со мной приехал в Архыз Лев Богумилович Долечек – знаменитый краевед и замечательный человек. Совсем забыл, в числе делегатов от Домбая был бард Халид Акаев с неразлучной гитарой.
Я с таким удовольствием перечисляю гостей, чтобы было понятно прекрасное настроение, которое царило на турбазе у всех, начиная от ее директора – Бориса Атабиева, заканчивая стажером инструктора (без фамилии). Еще бы: столько известных и интересных людей!
Торжество решили проводить не в ресторане, а в холле турбазы, где установили и накрыли один большой стол. Вокруг расставили скульптуры из корней сосны, собранные за много лет Сережей Качановым: над креслом именинника склонил благородную голову олень, за добрейшим Долечеком скалился лютый медведь, а Халид постоянно цеплял грифом гитары за морду двухметрового крокодила.
За столом я оказался рядом с девушкой из Тулы, которую, как выяснилось, зовут Виктория, или просто Вика. В паузах между тостами и песнями Вика сказала мне, что мечтает взойти на Красную зимой и что Леонид Сергеевич рекомендовал ей в гиды меня, если, конечно, я соглашусь. Без особых раздумий я дал согласие. В Архызе мы собирались пробыть три дня, особого снаряжения для восхождения не нужно. В крайнем случае два ледоруба наверняка найдутся у Сеначева в багажнике машины.
Так как публика была сплошь горная, и именинник – истинно горный человек, то разговоры, естественно, вертелись вокруг гор. Геннадий Михайлович рассказал о почти забытом выдающемся восхождении советско-китайской экспедиции на Музтаг-Ата в 1956 году. Музтаг-Ата – почти восьмитысячник. Восхождение проводилось по программе тренировок для совместного покорения Эвереста. С примитивным снаряжением, без кислорода – сейчас это можно приравнять к подвигу! Если до рассказа Сеначева у меня были какие-то сомнения – идти или не идти на гору, то после повествования о Музтаг-Ата я вдохновился настолько, что даже поинтересовался, есть ли у Сеначева с собой парочка ледорубов. Ледорубы имели место быть, и я сообщил свое окончательное решение Виктории:
– Выходим завтра, в шесть утра. Затемно, чтобы успеть засветло вернуться. В горах зимой темнеет рано.
– Возьми мое ружье, – посоветовал Боря Атабиев. – В заповедник волки пришли. Егеря жалуются.
– Какое ружье, Боб? Я на гору еще только ружье не таскал! Нужны мы этим волкам… Хотя Викторию они, может быть, и захотят схарчить. Видишь, какая она аппетитная?
Празднование затянулось за полночь. Когда гнусным голоском запищал электронный будильник, мне захотелось послать Викторию куда подальше и наврать что-нибудь, когда окончательно высплюсь. Темень за окном. Долечек уютно сопит носом на своей кровати, потрескивает электрокамин. Ну куда, к какому холодному черту, идти из этой благодати?
В дверь тихонько постучали. Так и есть – Виктория. Не спится ей, видите ли, на гору хочется! Я встал, открыл дверь и в расчете озадачить свою возможную клиентку спросил:
– А ты подумала, что мы есть будем? Сейчас и днем, когда заползем на склон?
Мой расчет оказался неверным. Викторию, теперь уже ясно стало, голыми руками не возьмешь! Четко, как солдатик, она отрапортовала:
– Завтрак готов и ожидает в холле! Припасы в дорогу припасены: хватило богатых остатков с именинного стола!
Что мне оставалось делать? Вытряхнул из рюкзака ненужные вещи, уложил пуховку, аптечку, фонарик, кошки, фотоаппарат, взял у Вики увесистый пакет с едой. Вроде бы и все. Посмотрел, как снаряжена Виктория. Все на ней было в норме – теплое и аккуратное. Даже «фонарики» – бахилы для ходьбы по глубокому снегу не забыла.
Мы сошли с деревянного крыльца в темную Архызскую ночь. Свет на турбазе экономили, поэтому путь до дырки в заборе, через которую нужно было пролезть, прошли освещая снег фонариком. За дыркой, метров пятьдесят, через густой подрост-соснячок тянулась узенькая тропочка до перпендикулярно расположенной дороги. Точнее санной колеи, по которой работники заповедника возили сено с летних копен. Снег на колее был по-ночному плотным. Мы шли, со свистом приминая наст, сначала вниз, потом полого вверх, потом опять вниз, к ручью. Ручей не замерзал зимой и имел исток в большом кулуаре, по борту которого нам предстояло подниматься. Минут через десять дошли до ручья и обнаружили, что небо на востоке слегка посветлело.
Сама гора Красная находится на территории заповедника, значит, наше пребывание здесь можно было считать нелегальным. Особыми последствиями встреча с егерями нам не грозила, но с идеей восхождения пришлось бы распрощаться. Успокаивало, что в такой ранний час нормальные егеря, в отличие от нас, смотрят сладкие утренние сны. Обход будет позже. По этим правилам на Красную ходил не один десяток альпинистов – мероприятие проверенное.
Пересекли большой конус выноса. Летом тут заросли малины, а сейчас ничего, кроме плотных снежных бугров. Слава богу, снег держит! До леса дошли на одном дыхании. В лесу снега оказалось совсем мало. Кое-где даже была видна голая земля. Тропа резко начала набирать высоту.
«Проверим, каков у вас спортивный задор, мадемуазель?» – подумал я про себя, слегка прибавляя темп.
Виктория не отставала. Звезд на небе было практически не видно – мешала легкая дымка. Убывающая луна смотрелась размытым пятном. Это меня слегка беспокоило.
Через два часа, пройдя лесную зону, мы вышли на когда-то альпийские луга, а сейчас пологие снежные холмы. Если в лесу тропа слегка просматривалась, то тут она полностью исчезла под снегом. Пришлось выбирать маршрут по памяти, стараясь не угодить в глубокие сугробы. На перевал мы не пошли, там надуло снега выше всяких похвал! Не пошли мы и традиционным путем, подрезая-траверсируя склон большого холма, который лежал прямо по курсу. Холм сплошь порос березовым криволесьем, но сейчас только редкие фрагменты верхушек деревьев торчали из снега.
Чтобы не терять высоту, я повел Вику по длинной дуге, планируя выйти к началу маршрута восхождения, некрутому гребню. По этому пути предполагалось без особых опасений добраться до вершины. Главное, нечаянно не нагрузить снежный козырек и не обрушить его. Если это произойдет в сторону кулуара, по которому мы поднялись от ручья, то двоих гостей именинник не досчитается!
На подходе к холму начались трудности. Снег размяк, хотя солнца не было. Вчерашний южный ветер принес оттепель. Небо постепенно затягивало, и вершина, к которой мы стремились, проглядывала эпизодически сквозь мутную пелену. Под холмом, я надеялся, пройти еще удастся. А дальше – одолеть бы выход на гребень, метров сто-сто двадцать, потом должно стать легче. От того места, где мы находились, гребень успокоительно блестел настом или льдом. Детальнее разглядеть было невозможно. Кошки у нас были, поэтому вся надежда была на то, что мы не увязнем под холмом. Я посмотрел на часы: было десять минут одиннадцатого. Мысленно отмерил нам с Викторией час до гребня. Если не пробьемся, надо поворачивать – взойти на вершину до темноты мы не успеем! Вернее, на вершину-то мы, может быть, и взойдем, а вот спуститься не успеем точно.
Самый кайф начался при выходе на гребень. Вроде бы до него рукой подать, но снег совершенно перестал держать, и мы проваливались по грудь, а иногда и с головой. Это была уже не ходьба, а разгребание снега руками, раскачивание в снежных ямах, утрамбовывание снега коленями и беспомощное ползание. Если добавить, что склон чем дальше, тем круче уходил вверх, то средняя скорость нашего передвижения упала до десяти-пятнадцати метров в час.
– Саша, я, кажется, ледоруб потеряла, – подала снизу задыхающийся голос Виктория.
– Что значит – «потеряла»? Он же у тебя к рюкзаку был присобачен!
– Может быть, мне вернуться, поискать?
– Где ж его найдешь в этом месиве? Будем возвращаться, поищем. А вообще, нам бы тут снегоступы и хорошие лыжные палки не помешали бы! От твоего ледоруба все равно никакого толку!
– Так ведь это не мой ледоруб, а Сеначева.
– Сейчас и Сеначеву от этого ледоруба тоже никакого толку! Приедем домой, я ему компенсирую утрату из своих запасов.
Идти на вершину по крутому обледенелому гребню без ледоруба было бы непростительной безответственностью. Все решилось само собой. Но не упрекать же за это Викторию! Вон, смотрят на меня из снежной траншеи круглые, виноватые черные глазки. И огорченно шмыгает покрасневший носик.
Уже только из принципа мне хотелось добраться до гребня и пощупать его: наст или лед? В двенадцать часов, совершенно обессилев, я повалился в снег. Даже свитер промок от пота, а от головы поднимался пар, как от кипящего чайника. До гребня оставалось еще столько же. За нами тянулась безобразная траншея с отпечатками наших рук, ног и тел в тех местах, где мы, выбившись из сил или поскользнувшись, падали, как подкошенные.
– Всё, Виктория, – обернулся я к напарнице, – отвоевались! Не повезло в этот раз, тульский ты мой самоварчик. Повезет в другой, обязательно. Давай посмотрим, чего ты, заботливая, натаскала в наш бродячий табор. Подкрепимся – и назад. На спуске еще помаяться придется. Видишь, снег раскис, значит, до леса будем идти вдвое медленнее. Хоть и вниз.
Мы достали из рюкзаков пуховки, накинули их на себя, чтобы не простыть, вытоптали в снегу сиденья и что-то вроде столика, распаковали припасы. Молодец, Виктория! Прусов и компания наверняка горевали утром, когда обнаружили, что остатки шашлыка исчезли вместе с восходителями, с ними же и маринованные огурчики, и печеная картошечка, и армянский лаваш, и даже непочатая бутылочка рябины на коньяке!
– Хотела отметить победу на вершине, – попыталась оправдаться Вика.
Торопиться больше было некуда. Вершина Рыжей безнадежно исчезла в серых клочковатых облаках. Снизу стал задувать ледяной ветерок, протолкавшийся в конце концов в Архыз с севера. Мы хорошо поели, по парочке раз приложились к бутылке с горьковатым рябиновым напитком, пытаясь слегка сгладить горечь поражения.
Идти вниз оказалось почти так же тяжело, как и вверх. От холодного ветра образовался пока еще непрочный наст. Он легко ломался под ногами, и мы постоянно проваливались по грудь в вязкий снег. Пробовали идти по своим следам, потом по целине – все было плохо. До начала косого спуска к лесу от того места, где мы свернули, отказавшись подниматься на перевал, мы с Викторией добирались больше полутора часов! Отдыхали все чаще и чаще, хотя и высота была пустяковой. А поселок – вот он, почти под ногами!
До первых сосен в лесу доползли, когда часы показывали четверть четвертого. Глубокие сугробы, которые основательно измотали нас, закончились. Впереди ожидался почти чистый от снега участок маршрута, что не могло нас не радовать.
Обычно спуск по несложным склонам занимает вдвое меньше времени, чем подъем. Но мы с Викторией очень устали, и успеть спуститься до наступления темноты становилось первоочередной задачей.
Перед спуском мы решили еще разок отдохнуть. Присели на поваленную сосну, смахнув с нее снег рукавицами и подложив под себя пенопластовые «подхвостники». Снизу, из долины, веяло полярной стылостью. Дул слабый, но пронизывающий ветер. Скорее всего, приближался холодный фронт, и вот-вот должен был начаться снегопад. Далеко от нас, с противоположного борта кулуара, вдруг донесся протяжный волчий вой. Один волк закончил выть, другой подхватил в той же тоскливой тональности. При пасмурном небе в кулуаре стояли предвечерние сумерки. Самих волков мы не увидели.
– Вставай, Виктория, – обратился я к спутнице, – пора шагать. Нам надо успеть до темноты хотя бы выйти из леса. А то ненароком достанемся мы волкам на ужин.
Вика взглянула на меня снизу вверх и кривовато улыбнулась. Не то от усталости, не то недооценив мою шутку.
Оказалось, что по слабо присыпанной снегом или вовсе голой земле спускаться почти невозможно. Склон заледенел. Обнаженные корни сосен и пихт блестели ото льда, чего совсем не было при подъеме.
– Давай наденем кошки, – предложила Виктория. – Вдруг так будет лучше?
Минут десять ушло на то, чтобы рационализировать обувь. Там, где тропа имела относительно небольшую крутизну, спускаться, конечно же, стало заметно удобнее. Но как только склон становился круче или, того хуже, обогащался корнями деревьев, кошки не помогали, а скорее мешали. Мы постоянно цеплялись за корни, спотыкались, падали. Если падали на спину, то есть на рюкзак, то это было терпимо. Но падение вперед, через голову, или на колени радости не приносило ни мне, ни Вике. Виктория несколько раз упала особенно неудачно. Это я понял по тому, с каким трудом она поднималась с земли. Но пока не жаловалась.
Снова завыл волк. Потом еще один. И еще. Мы двигались почти по опушке и сквозь деревья смогли наконец увидеть всю стаю. Волки были от нас километрах в двух. Разглядеть отдельных зверей было невозможно. Стая казалась темной чертой на фоне снега, которая иногда превращалась в пунктир, когда волки размыкали строй. Стая спускалась вниз по кулуару, параллельно нам. Неожиданно мне пришло в голову, что при таком синхронном продвижении мы непременно встретимся с волками в районе ручья. Я сказал об этом Вике, стараясь по мере возможности скрыть тревогу. Однако мне показалось, что она отнеслась к моим словам серьезно. Во всяком случае, не сговариваясь мы убыстрили спуск.
И все-таки наша скорость была далека от идеальной. Если кулуар еще кое-как просматривался, то в лесу стало почти темно. Я включил фонарик, который вроде бы помогал, но спуск основательно замедлил: тяжело было ориентироваться на остатках тропы, когда поле зрения сильно сократилось. Волки приблизились. Мы уже могли различать фигуры отдельных зверей. И выли они почти без перерыва. Перспектива встречи с волчьей стаей посреди леса стала вполне реальной. Тогда мы побежали.
Если честно, то бегом это назвать было никак нельзя. Представьте себе двух измотанных людей, крутой, обледенелый и корявый склон в темном лесу и постоянно подстегивающий вой волков. И станет ясно, что это не бег. Бежать можно куда-то, бежать можно от кого-то или от чего-то. Одно другому рознь. В зависимости от степени угрозы или внешних условий ускоренное передвижение может выглядеть легкой независимой трусцой или бегством. Не мы, а нас выбрал второй вариант. Мы не впали в панику: во всяком случае, я отдавал себе отчет о происходящем. Голова варила, несмотря на то, что сил контролировать ситуацию оставалось все меньше. Все чаще мы падали на ходу, беспорядочно катились по склону, с хрустом ломали ветки кустов, задерживаясь у стволов деревьев. Каждое падение приносило свои пока не анализируемые травмы. Виктория почти не переставая стонала от боли, но потери координации я у нее пока не заметил. О фотоаппарате в рюкзаке я старался не вспоминать.
Мне самому все тяжелее удавалось просчитывать верное положение ноги на склоне. Кошками я давно порвал брюки и поранил правую голень. Виктория где-то сильно разорвала рукав пуховки, и в луче фонаря пух вертелся за ней снежинками. Хорошо, что в нижней трети кулуар на стороне волков круто падал к ручью. Глубокий снег и крутизна мешали волкам двигаться нам наперерез. Стая начала забирать влево, закладывая большой крюк, невольно позволяя нам выиграть время и вселяя дополнительную надежду.
– Их вроде бы девять, – перемежая слова тяжелым дыханием, выговорила Вика. – Или десять. Далеко. Плохо видно. И темно уже.
Мы продолжали бежать почти вслепую, на одном инстинкте. Наверное, у древних людей подобное времяпрепровождение было привычным, так как инстинкты, прочно заложенные нашими первобытными предками, срабатывали и сейчас. Я старался светить фонарем вперед так, чтобы Виктория видела хотя бы направление спуска. И из-за этого абсолютно не видел ничего у себя под ногами. Неловко оступившись, я упал на бок, больно подвернув ногу, и проскользил несколько метров по земле. Встал с большим трудом. По острой боли понял, что растянул голеностоп. Понял также, что становлюсь дополнительным тормозом в нашей компании, и еще понял, что проблема с ногой достаточно весомая. Снимать ботинок времени не было. Как не было уверенности, что я смогу его потом надеть. Оставалось уповать, что, опухая, сустав «заклинит» высоким берцем, и это облегчит страдания. Перемещаться правой ногой я теперь мог только на задних зубьях кошки, частично переместив нагрузку на ледоруб. Ледоруб Сеначева был штурмовым, коротким, более предназначенным для восхождений по ледовым стенам. Для того чтобы опереться на него, мне приходилось неестественно наклоняться вправо. Когда ледоруб неожиданно натыкался на не промерзшее место и погружался в снег, я непроизвольно вскрикивал от боли. При этом старался не отставать. Вика услышала мои завывания и сбавила и без того уже никудышный темп. Внезапно синяя пуховка Виктории исчезла из пространства, освещаемого фонарем. Из темноты я услышал вскрик и почти одновременно звук тяжелого падения. Осветил склон влево и вправо и обнаружил соратницу, лежащую на земле с раскинутыми руками-ногами. В плохом освещении Виктория не заметила маленькой скальной ступеньки и со всего маху упала на спину. Я помог ей подняться. Она уже не могла сдерживаться и рыдала в голос.
– Что болит, Вика? – тревожно спросил я, испугавшись, не повредила ли она позвоночник.
– Все болит, – сквозь рыдания с трудом произнесла Вика.
Судя по тому, что она все-таки держалась на трясущихся ногах, позвоночник был цел, но ушиб она получила основательный.
– Давай, миленькая, соберись, еще совсем чуть-чуть. Сейчас станет положе и лес закончится. А там и до турбазы рукой подать!
– Я сейчас, сейчас. Подожди секундочку. Дышать не могу!
– Попробуй присесть на корточки, я помогу. Ну как, легче?
– Да.
– Ты от удара сбила дыхание. Как на ринге в боксе. Не волнуйся, все мигом пройдет. Давай, поскакали, Виктория, волки совсем близко!
На конусе выноса нас догнала настоящая ночь. Волки перестали выть, и где они, можно было только догадываться. Подсвечивая следы, которые мы натоптали с Викторией утром, и пытаясь высветить пространство впереди, я случайно обнаружил, что она потеряла рюкзак. Когда это произошло, ни она, ни я не заметили. Мы продолжали имитировать бег, но это было даже не волкам – курам на смех!
По санной колее сегодня никто не проезжал. Хорошо, что снег пока так и не начал падать – колею было отлично видно. Она основательно промерзла, и перемещаться по ней было совсем не трудно. Если бы мы не устали, как цуцики, и не побились при спуске, до турбазы долетели бы минут за десять. Но теперь мы едва плелись по колее: Виктория, неестественно выпрямленная, и я, припадающий на правую ногу. Время остановилось. Я внутренне готовился к встрече с волками, намереваясь дать последний бой. Обидно было, хоть плачь: вот она, турбаза! В ней люди, ружья… Небось, все сидят у камина, Халид Акаев поет песни под бархатную гитару, а нас с Викой прямо у них под боком загрызают волки!
Вот он, мостик через ручей. Мы упали на снег, погрузили лица в воду и начали, захлебываясь, пить, совершенно отрешившись и от волков, и от усталости, и от боли. Прибрежный ледок лопался у нас под руками, рукава пуховок мокли в воде, но какой же это был восторг – наконец-то вволю напиться хрустальной горной воды!
Совсем в другом настроении добрели до соснячка. Свернули в чащу, и тут что-то со страшным шумом рванулось в сторону почти у нас из-под ног! Вика истошно закричала, а я бросился вперед со своим несчастным ледорубом наперевес, предполагая худшее: волки! Слава богу, оказалось, что это не волк, а, кажется, собака. Что она делала ночью за забором – один Аллах знает! С великим трудом, цепляясь кошками за проволоку, мы протиснулись сквозь дырку в заборе. Вика совсем обессилела, и я вел ее по территории турбазы, придерживая под руки, как тяжело раненного бойца. При этом сам кренился вправо, наподобие крейсера с пробоиной ниже ватерлинии.
Не снимая кошек, мы взошли на крыльцо и ввалились в коридор. Удерживать Вику на ногах у меня больше не было сил, и она опустилась на пол, прислонившись к стене. Так и есть: из-за двери комнаты Прусова раздавались гитарные аккорды. Подволакивая раненую ногу, я доплелся до двери, раскрыл ее и, указывая большим пальцем руки себе за спину, пробормотал:
– Там Вика, помогите!
И тоже сел на пол – ноги совершенно перестали слушаться.
Первая помощь заключалась, по мнению многоопытного Леонида Сергеевича, в своевременной анестезии. Нас чуть ли не силой заставили выпить по стакану коньяка, а уж затем приступили к осмотру и «реанимационным мероприятиям». Лариса Качанова занялась Викторией, а Прусов лично – мною. Потихоньку-полегоньку я оклемался до такой степени, что смог связно рассказать все, что с нами приключилось. От начала до бесславного конца.
– Ты время правильно рассчитал? – допытывался въедливый Сеначев.
– Ну, сами смотрите, Геннадий Михайлович: три часа на спуск, это же с полуторным запасом! Кто ж его знал, что склон обледенеет? С утра была оттепель, и днем особо не холодало. Задуло позже. И то еле-еле. Мы, уж простите, ледоруб ваш посеяли. Я в городе верну, у меня есть в запасе.
– Не смей заикаться о какой-то железке! – рассердился Сеначев. – Скажи спасибо, что живы остались! С тебя только пузырек йода – вон извели сколько мадикамента!
У дальней стенки я заметил снаряженные рюкзаки. По всему видать, готовился ночной выход нам на помощь.
– Я не шутил, когда говорил тебе про ружье, – добавил Боря Атабиев. – Утром схожу, поищу рюкзак, посмотрю следы.
Вошла слегка расстроенная Лариса.
– У Виктории не спина, а сплошной синяк, – с укоризной, поглядывая на меня, сообщила она. – А так, катастрофических повреждений нет. Пуховка – в клочья. Штанишки тоже приказали долго жить, перевела их Вика кошками в разряд ветоши! Заснула девушка и спать будет долго. Я ей элениум дала, а то ее всю колотило. Все пыталась про злых волков рассказать и про тебя, Александр, какой ты изверг!
Сообщение о штанах Виктории внесло долгожданную оптимистическую ноту в общий климат холла турбазы. Сережа Качанов захлопотал у стола, расставляя то, на что я был уже в состоянии реагировать. То есть еду. Ныла нога, перевязанная эластичным бинтом, болели руки от упражнений с ледорубом, но душа ликовала, что все так хорошо закончилось. Я сижу за столом с друзьями. У них встревоженные лица, они так же, как и я, рады счастливому окончанию восхождения.
Халид пристроился с гитарой на краешке дивана и тихонько запел одну из песен Юры Кукина, которую он исполнял не хуже самого автора:
Ты скучаешь – вата валит с неба,
По неделям вьюги и метели,
У дороги домики под снегом,
Будто белые медведи.
Заплутали мишки, заплутали,
Заблудившись в паутинках улиц,
И к Большой Медведице, как к маме,
В брюхо звездное уткнулись.
Молоком течет по снегу ветер,
Обдувая сгорбленные крыши,
Будто белых маленьких медведей
Мама языком шершавым лижет.
Заплутали мишки, заплутали,
Заблудившись в паутинках улиц,
И к Большой Медведице, как к маме,
В брюхо звездное уткнулись.
Не грусти – сбываются надежды,
Хоть деревья в зимних одеяньях,
Будто мишки в шубах белоснежных
Кружатся под Северным сияньем.
Заплутали мишки, заплутали,
Заблудившись в паутинках улиц,
И к Большой Медведице, как к маме,
В брюхо звездное уткнулись.
Ты скучаешь – вата валит с неба,
Всю неделю вьюги и метели,
У дороги домики под снегом,
Будто белые медведи.
Заплутали мишки, заплутали,
Заблудившись в паутинках улиц,
И к Большой Медведице, как к маме,
В брюхо звездное уткнулись.
Пушистые, медленные снежинки плыли у меня перед глазами в ритме спокойного вальса. Я не заметил, как задремал на диване. Смутно ощутил, что кто-то, не знаю кто, подложил мне под голову подушку. Иногда я разлеплял веки и тихо радовался оранжевым отблескам от камина на противоположной стене.
Утром в холл вошла Лариса и сообщила собравшимся, что Вика чувствует себя вполне прилично и собирается к завтраку. Все зааплодировали.
Позже пришел заснеженный Боб Атабиев с ружьем на плече. Принес клочья того, что было когда-то рюкзаком Виктории.
– До дна долины стая не дошла метров пятьсот, – рассказал Боря. – Спала в кустарнике. А утром отправилась проведать вас с Викой. На тот случай, если бы мы не подоспели, и вы тоже решили заночевать при выходе из леса. Ночью снег пошел. Хорошо, что пихты снег удержали, а то не нашли бы мы ваших косточек… Наверное, еду несли в этом рюкзаке. Видите, что от него осталось?
– Отчего же ночью они не решились нас скушать? – спросил я у Бориса.
– Скорее всего, ветер вам помог. Он дул по кулуару вверх, отсекал вас от волков. Видеть они вас не могли, поэтому и не спешили. А под утро ветер сменился, а от рюкзака, наверное, очень вкусно пахло.
– Там еще была початая бутылка рябины на коньяке, – проинформировал я коллектив, который внимательно слушал Атабиева. – Выпили ее звери, что ли?
– Бутылки я не заметил, – начал оправдываться Борис. Потом засмеялся, достал «рябину» из кармана пуховки. – Не удалось-таки от вас утаить! Что ж, приглашайте девушку-спортсменку, комсомолку и красавицу! Разольем на всех поровну, чтоб нам серые волки никогда не приснились!
