Kitabı oku: «Опыты литературной инженерии. Книга 2», sayfa 10

Подводник в фуражке с белым верхом призадумался:

– А может быть, Иван Михайлович, вовсе никакой бомбы не было? Ты меня понимаешь? Вы приехали по сигналу, а бомбы нет. Смыло на глубину. Или она тому пацану привиделась? Что он в бомбах понимает? Может, это и не бомба была, а ресивер от камаза?

– Не было бомбы, товарищ полковник, – обрадованно подтвердил приснувший было зам. – Мы с вами сигнал проверили. Информация не подтвердилась!

Небо на востоке посветлело. Луна сбавила интенсивность подсветки. Откуда-то из-за дач выполз язычок утреннего тумана, испугавший комаров. На шум из тумана, как привидение, нарисовался вчерашний бородатый дед-лодочник. Наверное, в утреннем покое у Днепра звуки голосов разносились достаточно далеко. Дед вместо приветствия хрипло завопил:

– Как бомбы не было? А те гривня пятьдесят, что ты недодал? Мне как, простить тебе предлагаешь?

Дед решительно шел к военкому. Начальник ГИМС, не зная предыстории, с недоумением наблюдал за происходящим.

Приблизившись, дед-лодочник вытянул указательный палец в направлении зама:

– Или я ему, подлецу, мало вломил за то, что он лодку спереть хотел?

Военком с лицом сомнамбулы полез в карман и добыл оттуда сложенную вдвое десятку. Дед ловко выхватил бумажку из руки военкома и дематериализовался.

– Что это было? – спросил ошарашенный начальник ГИМС.

– Явление Христа народу, – ответил за военкома начопер.

Зам привычно промолчал. Но левое веко его дернулось.

Магическая таблица

Доктор Полуянов вернулся в необитаемую квартиру около девяти вечера. Жена с тещей кормили комаров на даче, а сын нежился на Золотых песках в молодежном лагере.

В холодильнике доктор нашел всего ничего. Съел это безо всякого удовольствия и завалился на диван с «Независимой газетой».

Что-то сегодня не читалось и не дремалось, хотя доктор Полуянов изрядно устал за день, встретив и проводив около трех десятков пациентов. Грустно размышляя на привычную тему: сколько времени уходит на идиотскую писанину – доктор невольно вспомнил одного из сегодняшних посетителей. Уж очень тот был настырным, въедливым и зловредным. Налицо был психоневроз в комплексе с нейроциркуляторной гипертензией. Пациент, в недавней биографии военный, по темпераменту холерик, отягченный алкогольной наследственностью, размахивал руками, подпрыгивал на стуле и непроизвольно плевался сквозь дырку от отсутствующего шестого зуба справа сверху. Коленный рефлекс продемонстрировал такой, будто его ударило током в триста восемьдесят вольт. Трясущейся рукой попробовал дотронуться до кончика носа, но чуть не попал в рот. Короче говоря, вместо мысленно отведенных на него пятнадцати минут, доктор провозился с ним сорок пять, а может быть, и все пятьдесят.

Возможно, доктор Полуянов, утомленный нервной работой психиатра, и незаметно вздремнул, совсем слегка, но это как-то не зафиксировалось в памяти. Разрозненные мысли проносились в голове смутными цитатами из умных книг, одна из которых появлялась перед глазами чаще и отчетливее остальных: «Курс психиатрии» С. С. Корсакова, издания 1914 года. В красно-коричневой обложке, легко открывающаяся в начале раздела о половых извращениях.

Потом возник образ бородатого Зигмунда Фрейда, похожего на нашего академика Ивана Павлова. Фрейд-Павлов стукнул сухими кулачками по журнальному столику у изголовья дивана господина Полуянова и ехидно осведомился:

– А как у нас, батенька, обстоят дела с либидо?

Какое-то время доктор еще полежал в полузабытьи, потом встал, нащупал в сумерках кухни выключатель электрочайника и пристроился на кухонный табурет в ожидании кипятка. Чайник со скоростным нагревом вмиг взъярился, забулькал и, удовлетворившись, со щелчком отключился от сети. Но доктор Полуянов уже забыл про кипяток. Мысль, которая внезапно пришла ему в голову, увлекла в совершенно неведомые дали.

Если вспомнить, что все болезни его профиля имеют определенные внешние признаки… Как то: поведение, моторика, реактивность, адекватность… Ну, и прочее… И если эти признаки, сформулированные тысячами специалистов далеко задолго до доктора Полуянова, хотя бы тем же С. С. Корсаковым и иже и с ним, объединить в таблицу? Каждому диагностическому признаку присвоить условный балл, а потом по сумме баллов ставить диагноз? Конечно, не так примитивно, но что-то в этом роде. Есть же ведь на свете куча тестов, которыми приходится пользоваться и самому, но тут нащупывается некий универсальный инструмент, который должен: а) волшебным образом облегчить жизнь; б) сократить время приема больных; в) свести к минимуму идиотскую писанину.

Очень кстати доктор Полуянов вспомнил, что его золотопесочный наследник подает надежды в компьютерной области. И совсем неплохо бы загрузить его темой. Вполне может пригодиться в качестве дипломной работы!

Он включил на кухне свет, нашел какой-то листочек бумаги и огрызок карандаша и начал набрасывать скелет идеи, которая увлекала его все больше.

Часам к одиннадцати идея вчерне воплотилась в карандашных докторских каракулях, которые разобрать мог только лично он или, на худой конец, профессионалы-графологи из аптеки.

В ход пошел уже третий завалявшийся в пустой хлебнице листочек бумаги. Взять хотя бы того сегодняшнего пациента. До неприличия агрессивен, с кучей комплексов – готовая иллюстрация для студентов-медиков второго курса. Но ведь сталкиваться с подобными типами приходится чуть ли не ежедневно… А мы его в таблицу! В таблицу его, миленького! Что, не лезет со своей дистонией? А мы дистонию введем в виде дополнительных коэффициентов. Сюда же – дебилизм, кретинизм и маразм! Нет, это все – в отдельные графы. Нельзя валить в общий котел соматику, физиологию и невропатологию!

В два часа ночи доктор пощупал совершенно остывший чайник и снова включил его. Сахар в виде сухого остатка еще вчера наблюдался в глубокой тарелке, в которую доктор пересыпал его из неудобной сахарницы для удобства пользования. На сей момент к борту тарелки полукольцом припаялась желтоватая от чайной заварки масса, похожая на ледяную корочку в луже. Доктор не стал ее соскребать ввиду позднего часа и ледяной прочности, а просто наклонил чайник и налил в тарелку то, что предполагал выпить. В ту же тарелку он погрузил пакетик чая, удерживая его за фирменную ниточку. И когда забереги по краям тарелки растаяли, повертел в ней подвернувшейся под руку столовой ложкой. После этой процедуры от чая стало отчетливо пахнуть куриным бульоном.

До приезда сына из Болгарии доктор Полуянов смог продвинуться в развитии идеи еще на несколько пядей. К тому времени он купил пачку быстрорастворимого сахара-рафинада, искоренив раз и навсегда проблему последовательного пересыпания сахара сначала в сахарницу, а затем в тарелку.

Сын приехал загорелый, как арап Петра Великого, неузнаваемый и суетливый. Постоянно норовил ускользнуть из дому, ссылаясь на таинственную занятость, за которой отчетливо просматривалась некая особа противоположного пола и то же хре́ново либидо! Взнуздать и запрячь отпрыска никак не удавалось. Но мимолетный интерес к проблеме сынок проявил лишь тогда, когда папа намекнул ему на поощрение с его, родительской, стороны. То есть на не безвозмездность ратного труда.

К концу августа с дачи возвратились жена с тещей, перемыли посуду и перестирали в доме все, что смогли найти. Быт стал на накатанные рельсы, а сынуля в промежутках между свиданиями состряпал на компьютере нечто, что требовало квалифицированной корректировки специалистом. Омрачал эту идиллию скандал с женой, которая в исписанных доктором листочках опознала неоплаченные счета за квартиру и телефон.

За это время доктора Полуянова пару раз посещал тот отставной полковник без шестого зуба справа сверху. Лучшего объекта было не сыскать! Действительно, случай в практике незаурядный и сложный. Поэтому доктор даже радовался приходу бешеного пациента, старательно выявляя в нем компоненты расстройств для своей магической таблицы. Доктор уже был в курсе дела о роде войск ветерана, о географии его перемещения по стране, о страшной истории с казнокрадом-генералом, и о касательном пулевом ранении, полученном во время пьяной охоты. Доктор был также просвещен о том, что команды нужно отдавать раздельно, в два приема. Например:

– Нале-во!

А команда «шагом марш» подается обязательно под левую ногу! Если бы не беспечные каракули доктора Полуянова, то сестрички из регистратуры, являющиеся по закону военнообязанными, вполне могли бы пополнить свои знания в области фортификации таким термином, как «откопка окопа способом отрывки приямка» или популярной армейской гиперболой «окоп полного профиля для стрельбы с лошади стоя». Но доктор настолько увлекся многообещающей идеей, что начисто позабыл о своих кураторских педагогических обязанностях в отношении младшего медицинского персонала.

Психиатр по инерции выписывал пациенту какие-то снадобья, которые, по словам страждущего, то вызывали во рту страшный сушняк, то поднимали мочиться по три раза за ночь.

Тянуть с постановкой окончательного диагноза было уже нельзя: лютый пациент грозил закидать жалобами Верховный суд и даже Страсбург. Доктору пришлось насильно усадить сына за компьютер и начать ходовые испытания программы.

Сверяясь с бланками рецептов, на обороте которых доктор имел привычку наносить свои заметки, пару раз совершив перенос одних симптомов и синдромов из графы в графу, автор магической таблицы, прикусив губу, нажал на итоговую клавишу “Enter”, чтобы воочию увидеть результат своего вдохновения. Машина не взъярилась электрическим чайником. Она по-старушечьи пошамкала исходными данными и ехидным жирным шрифтом высветила в графе «диагноз»: «ИДИОТ».

Мадридские козни

Степан Николаевич привел в дом сравнительно молодую женщину. Между прочим, цыганку. Пока временно, взамен давно умерших странными смертями двух предыдущих жен. А на работе Степан Николаевич, в просторечье Николаевич, откровенно, но пока без взаимности симпатизировал сравнительно молодой замужней сотруднице, которую для солидности называл Николаевной.

Муж у Николаевны был Николаевич лично известен, и вступать с ним в единоборство Николаевич опасался именно по этой причине.

А пока в виде знаков внимания Николаич периодически преподносил Николаевне, якобы на благо ее семьи, всякие затейливые гостинцы в виде домашних собственноручных заготовок. Как то: медка персонального гонения, несравненного хруста квашеной капусты с клюквой, помидорчиков же в трехлитровой банке, у которой донышко сплошь было заботливо устлано листиками черной смородины. Подношения маскировались Николаевичем как знаки уважения мужу Николаевны, который и впрямь был человеком уважаемым, но отнюдь не потерял физических кондиций бывшего боксера и даже внешне был весьма грозен.

Как-то в непогожий зимний вечер Николаевич вознамерился подвесить в зале собственного дома новую люстру. Да что там подвесить: лично ее подключить! Результат, как говорят, не заставил себя долго ждать. На следующий день Николаевича недосчитались на работе. Мобильный телефон Николаевича покорно и безответно дудел, в общем, ни о чем. Раздосадованное начальство отрядило к дому Николаевича разъездную машину, водитель которой после командировки доложил начальству подробности про новую люстру. И еще прибавил, что Николаевича шибануло электрическим током, он лежит с повязкой на голове, а в доме нет света.

После дня отсутствия Николаевич появился на рабочем месте с двуручной хозяйственной сумкой образца вольных восьмидесятых и сообщил, что света в доме как не было, так и нет, и что электрики из района в электричестве ни черта не смыслят.

Из ретро-сумки Николаевич достал и уважительно вручил Николаевне нечто, тщательно завернутое в множество местных газет, с непередаваемым комплексным запахом домашней копчености и типографской краски. Дальновидный Николаевич и после электротравмы продолжил свои мадридские козни. Искренне благодарная и заинтригованная Николаевна тут же принялась разворачивать многослойную упаковку, но Николаевич остановил ее многозначительным жестом: мол, узнаете все дома, и супругу передавайте глубочайший привет!

Не скрывая нетерпения, Николаевна, едва переступив порог своей квартиры, растормошила пакет. Ее глазам предстало истинное чудо – увесистый шмат бело-розового полосатого сала, украшенного с бочка сдержанно коричневой корочкой. По кухне разошелся волнами столь соблазнительный запах, что Николаевна, вовсе не будучи голодной, достала из выдвижного ящика острющий, как бритва, узбекский нож и занесла его над то ли даром, то ли добычей. Нож был в свое время привезен грозным мужем Николаевны с космодрома Байконур в виде сувенира, но быстро прижился в хозяйстве. Приезжие узбеки наладили продажу этих ножей на городском базаре, но никого из многочисленных покупателей не смущала их двойная национальность.

Откровенно мусульманский клинок как-то неуверенно заелозил по неугодной Корану свинине. Николаевна привычно мысленно попеняла мужу за невнимательность к нуждам домашнего хозяйства и ломтик сала допилила, несмотря на то, что он так и норовил свернуться в полужидкую тряпку. Черный вполне православный хлеб нож отрезал с явным удовольствием, что ускользнуло от внимания Николаевны, оставив претензии к мужу на самом донышке сознания.

На пробу сало оказалось недосоленной дрянью на грани первой и второй свежести, категорически опровергая связь между вкусом и запахом. Вместо восторга, предполагаемого хитрым Николаевичем, и воспоминания о его благородной личности, получилось все с точностью до наоборот. С отвращением выплюнув остатки деликатеса, Николаевна призадумалась: то ли выбросить подношение вместе с множеством газет в мусоропровод, то ли скормить продукт голубям, которых во дворе развелось несметное число, им, беспардонным, на погибель? Известно ведь, что голубь – это крылатая крыса, не брезгающая ничем, даже костями, которые сердобольный жители большого двора иногда откладывали под сиреневый куст бродячим собачкам.

Так и не придя к определенному выводу, Николаевна снова вернула газеты в исходное состояние и до принятия окончательного решения положила некондиционное сало в холодильник, удовольствовавшись лишь ломтиком черного хлеба с вполне кондиционным запахом.

Далее события нарастали в следующей последовательности. Николаевна ушла в парикмахерскую делать маникюр. С работы приехал голодный и злой муж. Сунулся в холодильник. Хищно принюхался и сразу же обнаружил источник запаха, будоражащий воображение. Узбекско-казахский нож был вторично осквернен, но в гораздо более вызывающей степени. Муж отхватил от шматка добрую мужицкую долю, не вызвав у ножа и тени сомнения в своей остроте и неотвратимости. Однако прожевать вялую тряпку не первой свежести мужу не удалось, хоть он с нечеловеческим усердием пытался это сделать на протяжении следующих пяти минут. Освободив рот с помощью указательного и большого пальцев, муж тоскливо догрыз краюшку черного хлеба, от которой хоть и вкусно пахло, но это отнюдь не компенсировало разочарования.

На вопросительный взгляд мужа вернувшаяся со свежим маникюром Николаевна, чудная в своей искренности и наивности, сразу все поняла и тут же выдала имя и отчество поставщика. Муж, к тому времени уже основательно затарившийся спиралевидными макаронами и холодцом, приготовленным золотыми руками Николаевны, подобрел и не стал уверять ее, что тут же пойдет и собственноручно свернет шею этому, как он тактично выразился, кулинару-самоучке.

К исходу третьего дня свет в доме Николаевича так и не появился. По его словам, приходили электрики, нашли ноль, но фазу разыскать им так пока и не удалось.

– Я уже одну настольную лампу разбил с непривычки, – жаловался Николаевич сослуживцам. – Времянку цеплял на столб. А люстра висит такая красивая. И не светит!

Пришлось Николаевичу дать указание новой надворной сожительнице перенести потенциально опасные продукты из бездействующего холодильника в колодец, предварительно их загерметизировав. Цыганка оправила на временное хранение две трехлитровые банки с овощным ассорти (смеси помидоров-сливок, молоденьких огурцов с пупырчатыми корнишонами и бледными патиссонами), одна из которых уже помутнела, и некогда полноценную курицу-гриль, которая тоже стала попахивать, но могла оказаться еще вполне съедобной, если ее помыть в марганцовке. На улице трещал мороз, а в колодце температура обеспечивала одновременно и сохранность продуктов, и их взрывобезопасность. Некоторое количество кое-кому печально известного сала цыганка в колодец не спрятала просто потому, что не знала, что оно ввиду особой ценности хранится непосредственно под кроватью Николаевича.

На работе, улучив момент, коварный Николаевич перехватил спешащую по коридору Николаевну, заговорщицки, чисто по-мадридски прищурился и осведомился, пришлось ли ко двору его сальце?

Простодушная Николаевна слегка замялась, отвела глаза в сторону и созналась, что оно вроде бы не совсем того…

– Так это значит, что я в него просто соли не доложил, – вовсе не обиделся Николаевич. – Подсолю, исправлю! Ей-богу, исправлю!

Тем временем подкралась дата, которую традиционно отмечали на работе, и каждый сознательный сотрудник что-то принес из дому к общественному столу, чтобы все было как у людей. На напитки скинулись заранее, и торжество обязано было состояться при любой погоде. Николаевич привез две слегка помутневших банки с овощным ассорти, добытые из колодца, но уверил, что все в ажуре, закатка этого года, ботулизм отсутствует, за что он ручается головой.

По окончании проведенного с успехом мероприятия к выходу с работы подкатил муж и встретил веселую Николаевну, бережно несущую в руках трехлитровую банку. Оказывается, бдительный Николаевич, заметив, что одна из банок по причине весьма подозрительно вида осталась не востребованной, лично изъял ее из коллективного оборота и вручил, поглядев весьма многозначительно, в руки ничего не подозревающей Николаевне.

А подозревать было очень даже что! Муж Николаевны слыл, как уже упоминалось, человеком известным и уважаемым. Проработав десять лет на той самой работе, где ныне трудилась его супруга, муж почти всех знал. И его знали многие, если не все. И эти все и не все точно знали, что муж Николаевны питал особое пристрастие к маринованным овощам и регулярно поедал их в достойном количестве. И что растопить его суровое сердце можно довольно простым способом: угостить незатейливым маринованным помидором!

Мадридский королевский двор может спокойно отдыхать на своих дворцовых то ли полатях, то ли нарах! Ботулизм должен свое взять – так или почти так рассуждал Николаевич, замышляя интригу в направлении мужа Николаевны. Овощное ассорти потому и ассорти, что черт его разберет, что ботулизм предпочитает для поселения: то ли помидоры, то ли огурцы или в крайнем случае патиссоны! Более щадящая доза из менее мутной банки автоматически пришлась на сотрудников и как-то там распределилась. Если завтра-послезавтра кто-то из них захворает, то значит, направление удара выбрано верно. Притупившаяся в результате предыдущих подношений бдительность мужа Николаевны и его порочное пристрастие к маринованным овощам должны были сыграть не последнюю роль. События, рассматриваемые в этом ракурсе, приобретали некоторый мрачноватый оттенок. И даже помидоры сквозь муть рассола стали отсвечивать багрянцем королевской мантии, ближайший к стеклу кривой огурец зазеленел кожей ядовитой жабы, а патиссоны – те и вовсе засветились тусклой гробовой плесенью.

Дома, сменив зимнюю заиндевевшую обувь на мягкие домашние тапки, муж направился на кухню с вполне понятными намерениями. Непринужденно поддев открывалкой легко поддавшуюся жестяную крышку, он подцепил вилкой первый же подвернувшийся по руку помидорчик и направил его по назначению. Через секунду он подбежал к раковине, выплюнул то, что не успел проглотить, и прополоскал рот водой прямо из-под крана.

В превосходном расположении духа на кухню вошла Николаевна и сразу сникла, разглядев в глазах мужа разгорающееся грозное пламя. Окинув кухню наметанным оком, не вдаваясь в расспросы, Николаевна подошла к столу, подцепила вилкой огурец и отправила его в рот.

– Сейчас же выплюнь! – услышала она повелительный и предостерегающий голос мужа. – Там может быть ботулизм! Посмотри на банку: она мутная и с какими-то клецками. Эта банка что, очередной дар Николаевича?

– Да, – не стала кривить душой Николаевна. – Кислятина страшная!

– У нас есть активированный уголь?

– Сейчас посмотрю. Вот, есть.

– Сколько на брата?

– Двенадцать, тринадцать … Получается по восемь таблеток.

– Немедленно прими. И я приму. У ботулизма инкубационный период от двух до девяти часов. Если выживем, оторву Николаевичу башку вот этими руками!

– Так, может быть, он просто соли не доложил, а уксуса переборщил? Вернем ему завтра банку, он все исправит.

– Если будем живы, вернем. Банку вернем, и соль, и уксус, и еще кое-что в придачу!

А в доме у Николаевича жизнь текла, как в параллельной системе координат: света по-прежнему не было. Холодильник не работал. Ушлая цыганка по запаху нашла под кроватью окончательно испортившееся сало. И закатила Николаевичу первый настоящий скандал. Пораженный неожиданным напором и страстью надворной то ли цыганки, то ли новой супруги, раздосадованный, что его далеко идущий замысел с отравлением ботулизмом мужа Николаевны, скорее всего, уже неосуществим, Матвей Николаевич выхватил из цепких цыганских рук дурно пахнущий пакет и с отчаянным криком:

– Так не доставайся же ты никому! – выбежал на заснеженный двор и швырнул несчастное недосоленное сало прямо в колодец.

По жанру быта Мадридского королевского двора впереди еще предстояла травматическая ампутация (отрывание) головы незадачливого Николаевича и многодневное оплакивание оного рано овдовевшей цыганкой при отсутствующем электричестве.