Kitabı oku: «Опыты литературной инженерии. Книга 3», sayfa 6
Загробный голос прошелестел в трубке, забыв представиться:
– Не покупай кобеля у Кольки Озерова! Не покупай! Добра тебе с этим кобелем не будет, все они порченные!
Пошли короткие гудки. Худяков с недоумением уставился на трубку, решив, в конце концов, что это чей-то плохой розыгрыш. Наверное, конкуренты.
Самым первым автобусом по холодку Худяков прибыл в Беломечетскую.
Попросил водителя не уезжать без него и помчался к дому Коли Озерова, покачивая на ремне тяжелой командировочной сумкой с деловыми бумагами. На стук в калитку на крыльцо вышел сонный Николай в мятых трусах с турецким растительным орнаментом и в той же драной тельняшке, отловил Пиндоса, обвязал ему шею обрывком шпагата, конец которого всучил Худякову. С тем и ушел досыпать.
Оставшись тет-а-тет с Пиндосом, Михаил Иванович попытался рассмотреть его подробнее. Пиндос стоял, поджав хвост, с шерсти вокруг пасти у него свешивались щупальца вареной капусты. Был он устрашающее тощим, и от него несло вчерашним борщом и псиной. Даже отдаленно он не был похож на тех портовых грузчиков, в честь которых по-одесски был окрещен.
Намотав шпагат на кулак, Худяков шагнул в направлении автобусной станции, предполагая, что Пиндос среагирует правильно. Шпагат натянулся, но Пиндос не выразил желания навсегда проститься с родственниками, конурой и борщом, Он встал как вкопанный, а Худякова развернуло вокруг шпагата, как крейсер на мертвом якоре. Все дальнейшие попытки сдвинуть Пиндоса с места успеха не имели. Характер у кобелюки оказался истинно одесским.
Шпагат не выдержал испытаний знакопеременной нагрузкой и лопнул. Почуяв волю, Пиндос резво ускакал в родимый двор, угрем протиснувшись в щель забора.
Михаил Иванович, деликатный от природы, решил не беспокоить заводчика, а открыл калитку и устремился за Пиндосом, как за гостиничным комаром. Дурень-Пиндос пытался уйти подкопом в вольер, огороженный ржавой сеткой, но неудачно. Худяков ухватил его за задние лапы и извлек беглеца из подкопа на свет божий. В вольере вся свора проснулась и неодобрительно наблюдала за происходящим.
Солнышко потихоньку поднималось ввысь, и Михаил Иванович смахнул со лба первые капли пота. Идея пришла мгновенно, при первом же взгляде на часы: до отправления автобуса оставалось всего десять минут. Худяков, удерживая кобеля одной рукой, распустил галстук и обвил им лебединую шею Пиндоса. Немного повозившись с узлом, он принял позу известного персонажа с картины Репина «Бурлаки на Волге» и выволок свою покупку за калитку.
Галстук оказался прочнее и удобнее шпагата. На нем Михаилу Ивановичу удалось проволочь Пиндоса метров пятьдесят. В пыли за необычной парочкой остались глубокие борозды, пропаханные кобелиными лапами. Час отправления автобуса угрожающе приближался. Решив рационализировать способ транспортировки, Худяков плюнул на галстук, завел свою сумку, как понтон, под брюхо Пиндоса, свел ручки у него на спине и попытался эту ношу оторвать от станичной почвы. Видимо, в ней, в почве, была сокрыта невидимая энергия. Как в свое время легендарный Антей подпитывался живительной силой от матери-земли, так и Пиндос, не желая расставаться со станицей Беломечетской, несмотря на концлагерную худобу, неожиданно приобрел вес двухпудовой гири.
Кроме ручек у сумки был еще длинный плечевой ремень, на котором эту сумку в основном и носили. Худяков присел на корточки, поднырнул под ремень и с воплем штангиста, поднимающего рекордный вес, выпрямил ноги. Пряжка регулировки длины ремня поползла, и Пиндос снова дотянулся всеми четырьмя лапами до земли. Худякову было уже не до смеха: следующий автобус отправлялся только через три часа. Он поволок сумку и оседлавшего ее кобеля, кряхтя от натуги и вслух проклиная Витю Ченцова, его ближайших родственников и свою сговорчивость! Слава богу, Пиндосу осточертело упираться, и он обмяк на сумке. Его лапы волочились по дороге, как толстые веревки, и особо Худякова не тормозили. Не доходя каких-то ста метров до остановки, ремень не выдержал и лопнул. Наученный горьким опытом Худяков успел ухватить борзую, тут же попытавшуюся улизнуть, за жабры. Так он и ввалился в автобус: в одной руке сумка, подмышкой второй руки – Пиндос с роскошным галстуком на шее.
В автобусе, пригорюнясь, сидели станичники: все как на подбор, с объемистыми челночными сумками из клетчатой синтетической китайской ткани. По всему было видно, что рейс намечался на Ростовский рынок. Через минуту вслед за Худяковым с Пиндосом в автобус втиснулась толстая тетка с преогромным мешком, сшитым из полосатого матраса. В мешке злобно крякали утки. Тетка расположилась на заднем сиденье, вывалив мешок прямо перед фасадом Пиндоса. Пиндос боязливо поджал лапы и начал принюхиваться. Мешок дергался на полу, заставляя Пиндоса судорожно отдергивать морду.
Вошла кондукторша в сарафане, собранном под толстым животом в мелкую гармошку.
– С собакой нельзя! – заявила она с порога, обращаясь к Худякову.
– Как нельзя? – оторопел Худяков. – У меня бумага есть! Я за него билет куплю!
– Нельзя, говорю, – вдруг завопила кондукторша, потрясая кассовой сумкой, – значит, нельзя! И с бумагой и без бумаги! Выметайся, а то все стоять будем!
От страшного крика по проходу запрыгал мешок с утками.
– А что, – озверел вдруг Михаил Иванович, – с собакой нельзя, а с утками можно?
Владелица мешка, поняв коварный замысел Худякова, набросилась на кондукторшу:
– Не ори на человека! Он билет на кобеля купить хочет!
– А мне по барабану, – басом заревела кондукторша, – что на кобеля, что на суку! Бери билет за полную стоимость!
Пиндос, совсем некстати, начал энергично чесаться. Кондукторша брезгливо поджала под себя слоновьи ноги.
Побелевший от злобы Худяков трясущимися руками достал бумажник и отсчитал, отплевываясь и сбиваясь со счета, требуемую сумму.
– И нечего тут плеваться, – не унималась кондукторша со своего насеста, – расплевались тут! Ты еще коня в автобус затащи!
Худяков отвернулся к окошку, подтянув Пиндоса поближе к ногам, и молча стал разглядывать через темные стекла очков скудный станичный пейзаж.
Пришел зевающий водитель. Тщательно раскурил сигарету, обозрел в зеркало пассажиров и повернул рукоятку закрывания двери. Дверь с аспидовым шипеньем закрылась, и автобус в шлейфе пыли покатил в сторону Ростова. На десятой минуте езды выяснилось, что где-то под брюхом у автобуса прохудилась выхлопная труба, и ядовитые газы из многих щелей беспрепятственно полезли в салон. У Пиндоса открылось неудержимое слюнотечение, и скоро его передние лапы покрылись прозрачной тягучей слизью. Кондукторша орлиным оком взирала попеременно то на Пиндоса, то на Худякова, безмолвно намекая, что за мокрый пол в автобусе тоже придется платить. Тоскующий Худяков мучительно размышлял над предстоящим объяснением с водителем междугородного автобуса «Ростов-Черкесск», подсчитывая, во что ему обойдется транспортировка растреклятой борзой.
Около Батайска Михаил Иванович злорадно решил, что всю сумму финансовых потерь он взыщет с Вити Ченцова. Это восстановило его несколько увядший оптимизм.
Не доезжая до Батайской нефтебазы, водитель автобуса вдруг решил объехать стоящий на обочине камаз, но сделал это неловко, с запозданием. Да так, что пришлось срочно свернуть на левую обочину, чтобы избежать столкновения со встречным автомобилем. Обочина оказалась с крутой выемкой в сторону серебристых баков нефтебазы, и автобус, клюнув носом, аккуратно лег на бок. Худяков успел заметить, как сверху в салон сверкающим водопадом ринулись осколки лопнувших стекол. Пиндос вырвал галстук из рук и прыгнул в какую-то дыру. Мешок с утками разорвался, и десяток птиц с паническим кряканьем вырвались из плена. Пассажиры что-то кричали. Громче всех визжала кондукторша.
Более ничего страшного не произошло. Так как двери оказались на потолке, вылезать пришлось через отверстие от ныне отсутствующего лобового стекла. Худяков, прижимая к животу сумку, выбрался последним и прищурился от ядовитого солнца. Водитель, обхватив голову руками, сидел на проклятом косогоре. Кондукторша собирала в рыжей пахоте десятирублевки. Пассажиры помогали ловить уток. А метрах в десяти за автобусом, в той же пахоте, безобразно перемазав мокрые лапы ржавой пылью, стоял на всех четырех ненавистный Пиндос.
Михаил Иванович поставил сумку на землю – испачкается она или нет, ему уже было наплевать! И начал осторожно приближаться к Пиндосу. Заподозрив недоброе, Пиндос бочком отодвинулся ближе к шоссе. По трассе, не сбавляя скорости, мчались машины. Пролетел очередной грузовик, изрыгнув клубы черного дыма. Испуганный Пиндос на секунду потерял бдительность, и Худяков в точном вратарском броске ухватился за конец галстука!
Не отряхиваясь и не обращая внимания на стенания кобеля, грубо поволок его к своей сумке, но вдруг наткнулся на громкий массовый протест пассажиров:
– Чё собаку мучаешь, урод? Тебе бы на шею удавку – не так заскавчал бы! Чистую борзую как шавку какую-то ташшыт…
Худяков, вжав голову в плечи, подхватил сумку подмышку и двинулся с Пиндосом к шоссе. Очки были потеряны в пекле катастрофы. Правый рукав рубашки лопнул на плече. Взобравшись по косогору, он поднял руку, голосуя в сторону… Беломечетской. Долго-долго его никто не хотел брать. Растерзанная фигура с грязной пузатой сумкой и перепачканным кобелем на галстуке не вызывала у водителей желания украсить ими кабину. Наконец, бензовоз, не менее замызганный, чем голосующие, сжалился и за двой ную цену согласился довезти до станицы Худякова с собакой.
По Беломечетской Пиндос весело трусил, не натягивая галстук, изредка приостанавливаясь у очередного столба, чтобы отметить факт своего триумфального возвращения. Местные собаки трусливо молчали от жуткой бензиновой вони, которой разило от Пиндоса и его поводыря.
К дому Озерова Худяков с Пиндосом добрались около полудня. Михаил Иванович глянул поверх забора: хозяина нигде не было видно. Со скрипом Худяков отворил калитку, поставил сумку на землю. Долго прилаживал кобеля, принюхивающегося к родным ароматам, а потом с отчаянным криком дал Пиндосу такого пинка, что тот улетел в сторону вольера со скоростью, втрое превышающей скорость собственного визга!
Некоторое время Худяков посопел у калитки, пытаясь отдышаться на жаре, поднял внезапно полегчавшую сумку за две короткие ручки и направился к шоссе в поисках попутной машины.
Утром на заводе, перед дверью своего кабинета, Худяков обнаружил Витю Ченцова. Льстиво заглядывая Худякову в глаза, Ченцов спросил:
– Михал Иваныч, он где, на даче у тебя, что ли?
Худяков молча достал бумажник, отсчитал недоумевающему Вите в ладошку деньги, и потянул на себя дверную ручку. Остолбеневший Ченцов, держа деньги на раскрытой ладони, уставился на Худякова.
– Нету кобеля! – оборачиваясь к Вите и неожиданно рассвирепев, рявкнул Худяков. – Нету! Не родился еще, скотина!
– У Озерова покупал! – ахнул Ченцов.
И пошел прочь по коридору, горестно всхлипывая:
– Теперь всё – навеки академик!
Разгадка загадки Стоунхенджа
Прораб Матвеич с плохо скрываемым отвращением жевал капусту из остатков позавчерашнего борща, изредка помогая себе пальцами. Ночью прямо из кастрюли жидкую составляющую борща высосал сынок-дальнобойщик, вернувшийся из рейса на Казань. Сынок криво загнал свою грязную фуру в палисадник, раздавив правым задним колесом грядку с чесноком.
Матвеич с тоской в глазах сражался с длинными холодными космами капусты, не зная, на ком или на чем сорвать свое недовольство жизнью. Сегодня на стройплощадку должны подвезти арматуру, а оба вязальщика, Самойлов и Зарудько, уже который день в запое. Кого поставить на разгрузку, кого на вязку – черт его знает! Можно вроде бы и молодого Болотина, так это колонны первого этажа – самое ответственное место. На…вертит молодой от души, так наплачешься позже. Жена спит, ей на работу к одиннадцати. У нее сегодня в магазине сандень. А ей какой-никакой, а перекур хоть на полдня. Только вот и осталось что со вчерашнего – остатки борща. И Васька-сын храпит у себя в комнатушке. Устал, наверное, с дороги как собака.
На работу Матвеич пришел за полчаса до восьми. Полуголодный и раздраженный. К своему удивлению, обнаружил в бытовке вполне себе проспавшегося вязальщика Зарудько, который внимательно смотрел на экран маленького телевизора. Этот телевизор подарил бригаде инвестор-застройщик, и с того дня все были в курсе главных политических и экономических событий в стране и в мире. И иногда даже культурных.
– Слышь, Матвеич, – не отрываясь от экрана, обратился Зарудько к прорабу, – нашли-таки эти британцы то место, где вырубались камни для Стоунхенджа!
– Здороваться сначала нужно, – проворчал Матвеич, вешая шапку на гвоздь при входе.
– А я разве не поздоровался? – искренне удивился Зарудько и наконец повернулся к прорабу лицом. – Извини, Матвеич, тут такое про Стоунхендж сказали, что я просто обалдел. Представляешь, каменные глыбы весом под пятьдесят тонн волокли каким-то неизвестным способом аж триста километров! Потом уже ставили «на попа» и сверху накрывали такими же! И все без всякого крана!
– Откуда же у них на те времена мог кран взяться? – буркнул Матвеич, усаживаясь на свое прорабское место – за маленький конторский столик, который пережил уже как минимум трех прорабов.
Зарудько поспешно пересел ближе к прорабу и с нескрываемым воодушевлением продолжил:
– Матвеич, вот ты умный человек, на стройке лет сорок отработал, скажи, как это больше чем четыре тысячи лет назад эти англичане смогли перетащить такие каменюки на триста кэмэ?
– Вот так и перетащили, – огрызнулся Матвеич, перебирая наряды. – Пили мало, а то и вовсе не пили! Вот и перетащили!
Зарудько виновато помолчал, но так как возразить на справедливый упрек было нечего, то, посопев пару минут, он снова возобновил разговор.
– Ну, Матвеич, ладно, не сердись. Самойлов дочку выдал. Сам своим ходом на работу выйти не может. А я, видишь, вот он. Слышал, сегодня арматуру для первого этажа привезут?
– Хрен тебе привезут, а не арматуру! – взорвался прораб. – Про премию забудь! Найду вам с Самойловым замену – выгоню к е…й матери! Мне такие работнички не нужны. Или пей, валяйся по канавам, или работай! А он мне про Стоунхендж! Лапшу вешает! Иди, бери молодого, начинайте ставить первую линию! Или выгоню и тебя, и его к е…й матери!
– А молодого-то за что? – обиженно переспросил Зарудько.
– А за то! Чтоб с мальства понимал, что с такими разгильдяями, как ты, дело иметь – себя не уважать. Иди с глаз моих, пока я добрый, а то, видит бог, не удержусь, чем-нибудь тебя по хребтине огрею!
Зарудько поспешно покинул вагончик, оставив телевизор включенным. Прораб, решив отдышаться, отложил наряды в сторону и повернулся к экрану. С экрана молодой прилизанный англичанин-историк в свитере ромбиками продолжал рассказывать о Стоунхендже:
– В конце третьего тысячелетия до нашей эры Стоунхендж подвергся новой, самой масштабной перестройке, благодаря которой он стал так популярен в наши дни. С холмов южной Англии, удаленных от Стоунхенджа на сорок километров, сюда привезли тридцать огромных каменных блоков – «сарсенов», каждый из которых весил по двадцать пять тонн…
За воротами стройплощадки настойчиво засигналила машина.
– Наконец-то, арматура приехала! – успокоился Матвеич. В се-таки хорошо, что Зарудько появился. Руки у парня золотые. За два дня арматуру колонн соберут и зашьют опалубкой. С четверга пойдет бетон – и мы в графике!
Удовлетворенно крякнув, прораб снова повернулся к телевизору: – …внутри этого кольца подковообразно установлены самые большие камни высотой до семи и двух десятых метра и весом до пятидесяти тонн. Один из них, «Алтарный», глубоко ушел в землю. С наружной стороны кольца концентрически расположены три круга, образованные множеством глубоких земляных лунок. Вокруг всех этих сооружений возведен земляной вал диаметром сто шесть метров с наружным рвом.
– Смотри, не соврал Зарудько! Действительно, пятьдесят тонн! Это что же получается? У нас кран десять тонн берет на вылете стрелы пять метров. При вылете двадцать метров – всего две с половиной! Так то какой же кранище! А тут пятьдесят тонн не просто поднять – перевезти надо!
В прорабский вагончик вошел шофер грузовика, который привез арматуру. Положил перед прорабом накладную и путевку.
– Че так мало? – кисло спросил Матвеич, снизу вверх посмотрев на молодого небритого шофера.
– Кран встал, – начал оправдываться шофер. – Сейчас электрики его курочат. После обеда еще ходку сделаю, привезу остатки и задел на завтра.
«И тут кран» – подумал про себя Матвеич, подписывая накладную.
Шофер вышел, а прораб засобирался на площадку. Нужно было проверить, что там навтыкали геодезисты, которые вчера ползали по нулевому циклу. Насос в западном крыле барахлил: откачали ли воду из дренажного приямка? Перенесли ли опалубку к местам установки? Все ли на месте в бригаде плотников?
Делая свои привычно неотложные дела, прораб изредка мысленно возвращался к утреннему разговору с Зарудько и к недосмотренной телепередаче:
«Пятьдесят тонн! Не шутка! Без крана как же? Может быть, на катках?
Сколько же нужно лошадей! Оп-па, ведь и дорог-то в те времена не было! Выходит, по кустам да по кочкам? Тут уж никакие катки не помогут! Так сорок или триста кэмэ? Что-то там наврал Зарудько…»
Перед самым обедом на территорию въехал раздрыганный уазик ГИПа – главного инженера проекта. ГИП молодецким скоком одолел канаву под газопровод и махнул рукой прорабу: подойди, мол, сюда. Матвеич прыгать не стал, а обошел канаву с недорытого конца.
– Что, Матвеич, – поинтересовался молодой и прыткий ГИП, – за сегодня поставим опалубку с нулевого?
– Здороваться мама не учила? – сурово спросил Матвеич, не отвечая на риторический вопрос ГИПа – тут и так все было ясно.
ГИП не смутился, сунул прорабу ладошку дощечкой и, поманив Матвеича рукой, направился к западному крылу.
«Вот черт, – огорчился про себя Матвеич, – если воду не отсосали, начнет буянить. Криклив наш ГИП не по возрасту. Но куда от него деться, когда его папа – вторая шишка в компании?»
В приямке все оказалось в полном порядке. Насос, посапывая, допивал последнюю маленькую лужицу. ГИП был несказанно доволен. В превосходном настроении он полуобнял прораба за талию и доверительно сообщил:
– Я сегодня по телеку такую передачу смотрел – зашибись! Про Стоунхендж. Как там эти черти, древние бритты, или как их там, волокли монолиты по пятьдесят тонн? Триста километров до ближайшей каменоломни! Заметь, Матвеич, ни танковых трейлеров у них не было, ни подъемных кранов! Почему нам в институте об этом ничего не говорили? Был у нас такой профессор… Кто доживал до экзамена, мог считать себя коммунистом… Вот этот самый профессор подкидывал задачки на перемещение техники из зоны недоступности. Например, свалили железобетон в углу двора, а кран не достает. Погрузчика нет. Что делать? Чего мы только не придумывали, чтобы профессору угодить! А вот знал бы я тогда про Стоунхендж, выставил бы встречный вопрос. Поперхнулся бы мой профессор, как пить дать!
«И тут Стоунхендж, – внутренне изумился Спиридон Матвеич. – Что их всех на английские проблемы потянуло? Вон, пирамиды как-то построили, и ничего, стоят! Правда, там было проще. Говорят, таскали блоки на салазках по земляной насыпи. А тут, подумать только, триста километров!»
ГИП еще немного посуетился, сверил данные геодезистов с угловыми отметками на чертеже и уехал.
Матвеич вернулся в вагончик, присел за свой заслуженный столик, нашел в выдвижном ящике журнал инструктажа по технике безопасности, считавшийся потерянным, и окончательно повеселел. Проскрипел дверью Зарудько, посланный в магазин через дорогу за снедью, принес все, что заказывал прораб. После утренней капусты из борща обед обещал быть питательным и даже вкусным.
После обеда прораб по собственной инициативе возобновил прерванный разговор с проштрафившимся Зарудько, которого милостиво не удалил из вагончика, а позволил отобедать за компанию:
– Так что ты, Володя, думаешь про Стоунхендж?
Зарудько, почувствовавший надежду на снисхождение, охотно откликнулся:
– Это же феноменально!
– Что феноменально? Ты откуда такие слова знаешь?
– Что там слова? Пятьдесят тонн, Спиридон Матвеич, представляете? Я нашу Варьку-крановщицу спрашиваю: а ты могла бы пятьдесят тонн своим «Либхерром» поднять хоть на метр?
– И что она тебе сказала?
– А послала на либхерр!
– Правильно сделала. Все не так просто, Володя. Есть тут какой-то секрет. Феномен, как ты говоришь. Не мог простой англичанин пятьдесят тонн вот так, за здорово живешь, перетащить на триста километров!
– Вот и я то же самое говорю, Матвеич! Что-то тут не так! А вы как считаете?
– Все, Зарудько, кончай перекур. Бери молодого и – марш на площадку! Я сам чувствую, что здесь что-то не так, но понять до конца пока не могу.
– Вот и я говорю, Матвеич…
Прораб махнул рукой, и реабилитированный Зарудько испарился.
Спиридон Матвеич порылся в столе, нашел затрепанный справочник и полистал его.
«Так, песчаник, плотность примерно две с половиной тысячи килограммов на кубометр. Если прикинуть, то так на так и получается. По двадцать пять тонн камни и по пятьдесят тонн камни. Не могли они их перевезти! Не могли, это точно! А что, если?..»
Прораб задумался, уставившись в окошечко. За стеклом, заляпанным раствором, неожиданно нарисовалась физиономия Зарудько с выпученными глазами. Предчувствуя неприятность, прораб, с грохотом опрокинув стул, выбежал из вагончика:
– Что случилось? Кто-то с высоты упал?
У порога тяжело отдувался Зарудько:
– Какая высота, Матвеич? На нулевом цикле мы! Варька-крановщица, чтоб ей!..
– Что Варька? Говори!
– Варька… Варька-крановщица рожает!
– Как рожает?
– Вот так и рожает!
Спиридон Матвеич метнулся обратно в вагончик, сорвал трубку телефона и срочно набрал номер скорой. Недовольный голос на том конце провода ответил:
– Да знаем, знаем. По мобильнику уже вызвали. Едет к вам машина, едет.
Матвеич смахнул со лба пот, тихонько положил телефонную трубку на рычаг. Потом спохватился и бросился к двери.
В ворота с разбойным улюлюканьем и перемигиванием ворвалась скорая.
– Сюда, сюда! – махал кто-то шапкой от западного крыла.
Из раскрытого заднего проема скорой помощи уже доставали членистые раскладные носилки. Матвеич остановился и снова вытер лоб рукой. Все утрясется, делать ему там нечего. Но что же получается с краном? Варьку сейчас увезут, а кран без крановщицы останется? Прораб быстро вошел в вагончик и стал названивать начальству.
Вечером за ужином, вымакивая сметану последним пельменем, Матвеич рассказывал жене:
– Представляешь, пацана родила. Когда успела? И отпуск по беременности не брала, и ничего на ней заметно не было!
– Что ж тут особенного? – ответила жена. – Она у вас вся такая плотненькая была. А под ватником и вовсе ничего не увидишь!
Васька-дальнобойщик потянулся к чайнику:
– А что, батя, я понял, с крановщиком у тебя теперь напряженка?
– Да, сынок, угораздило же эту Варьку! Груженая машина во дворе стоит. Завтра вручную арматуру таскать будем. Обещали кого найти и прислать. А как нового человека на кран сажать, не проверив? Он мне завтра половину людей поубивает!
– Так уж и поубивает, – встряла жена. – Обученного дадут, а как же?
– Знаем мы этих обученных, – проворчал прораб и в глубокой задумчивости поднял глаза на жену. – Как ты сказала? Плотненькая? Это две с половиной тонны на кубометр для песчаника…
– Что это ты бормочешь? – переспросила жена.
Сон не шел к Матвеичу. Он беспрестанно ворочался в постели. Один раз даже встал, напился на кухне компота прямо из кастрюли, стараясь не хлопнуть крышкой. И тут его осенило:
«Все просто со Стоунхенджем! Все ясно. К то-нибудь из этих горе-археологов пытался постучать по каменюкам? Просто не может быть, чтобы они – да пятьдесят тонн! Это расчетные пятьдесят тонн. Объем, умноженный на плотность! Пустотелые они, родные, долбленые! А торцевые отверстия заделаны пробками на той же известке с крошкой песчаника. Они как пустые спичечные коробки, как же это до сих пор никто не понял? Надо просто приехать в этот Стоунхендж да хорошенько простучать все монолиты. Вернее, то, что у них считается монолитами. Если звук глухой, значит, все, я прав! И никакой загадки больше нет. Перевезли их просто на лошадях, и точка! Слава Варьке-крановщице – надоумила!»
Матвеич выключил свет на кухне и пошел спать до самого утра. Спокойно и со вкусом.
