Kitabı oku: «Тайна Царскосельского дворца», sayfa 2
Эта едкая насмешка заставила Юшкову сначала вспыхнуть, а затем смертельно побледнеть. Принцесса намекнула на недавний случай, когда в комнате уже пожилой Юшковой застали не в урочный час одного из конвойных казаков императрицы.
Ловелас-казак чуть не поплатился за это свидание своей службой, и только заступничество всесильного герцога, благоволившего к старой камер-юнгфере, спасло его от строгой дисциплинарной ответственности.
После резкого ответа принцессы Юшкова молча вышла из комнаты, затаив в своей душе непримиримую злобу к «чужеземке», которую она и так уже от души ненавидела.
III. Борьба
Приглашению принцессы на половину государыни предшествовала следующая сцена. В кабинете императрицы, где она обыкновенно лежала после обеда в своих глубоких креслах, устланных пуховыми подушками, раздавались звуки тревожных и порывистых шагов герцога Бирона, нетерпеливо мерившего комнату своей порывистой и тяжелой походкой. Герцог был, видимо, чем-то сильно взволнован, и императрица осторожно, почти боязливо следила за его неровными шагами. Она знала, что за этим обыкновенно следовали бурные вспышки гнева Бирона, внушавшие ей почти панический страх.
Анна Иоанновна чувствовала себя в этот день хуже обыкновенного. Ее желтое, сильно отекшее лицо порою выражало невыносимое страдание. Доктора уже давно признали недуг императрицы неизлечимым, и только самовластный Бирон не хотел или не мог понять, что, причиняя императрице горе и тревогу, он этим самым ускоряет гибельную для него развязку.
– Эрнест! Ты чем-то расстроен? – почти заискивающим голосом спросила императрица, называя старого герцога прежним ласкательным именем, что она делала все реже и реже. – Что-нибудь случилось? Да?
– Ничего нового! – резко, почти крикнул в ответ гордый вельможа, совершенно забыв, что он говорит не с равным себе. – Случилось то же самое, что ежедневно случается при вашем дворе и при вашем слабом и неумелом управлении!.. Дерзкая девчонка, недовольная тем, что оскорбила меня и мою супругу-герцогиню, оскорбляет еще и вас и явно смеется над вашими приказами и распоряжениями!
– Я не понимаю, о ком ты говоришь, Эрнест!
– Не понимаете? Скажите пожалуйста!.. О ком же, как не о вашей возлюбленной племяннице, принцессе Анне, которая продолжает свои шашни с этим негодяем Линаром и под вашим носом переписывается с ним и назначает ему свидания!
– Переписывается? Свидания назначает?!.. Откуда ты берешь все это?
– Не по-вашему же мне сидеть и глазами хлопать, в то время как надо мной смеются и в грош не ставят моих приказаний!.. Я не в вас!.. Я все вижу и все знаю, что делается вокруг меня!..
– Но ведь ты сам говорил, что этого Линара скоро уберут?
– Да ведь еще не убрали!.. А между тем он к Анне Леопольдовне ежедневно записочки посылает и свидания ей назначает!
– Да ведь ты сам этого не видал?
– Еще бы я лично видел! Да я, кажется, на месте их обоих уложил бы.
– Ты забываешь, что говоришь о моей родной племяннице и о будущей наследнице русской короны.
– Тем хуже для вас, что вы не умели лучше воспитать свою близкую родственницу и надумали надеть российскую корону на такую пустую голову!
– Эрнест! Опомнись!..
– Не смотрите на меня так величественно и не меряйте меня такими строгими взглядами! Я, как вы хорошо знаете, не из трусливых, меня ничем не испугаете! Я повторяю вам: вы так распустили свою племянницу, что весь двор на нее пальцами указывает, и для нее было величайшим счастьем и почти спасением честное и блестящее замужество, которое я великодушно предлагал ей.
– Да ведь она выходит замуж… Это – вопрос решенный!
– Я не об этом замужестве говорю, – нетерпеливо топнул ногой Бирон. – Я говорю о своем сыне.
– Да! Но что ж мне было делать, если герцог Петр не сумел понравиться Анне?
– А этот немецкий идиот, вы думаете, сумеет приглянуться ей? – насмешливо спросил Бирон.
– Я этого не говорю, но этот вопрос решен окончательно, и все готово.
– Вплоть до коллекции ее любовных писем к этому накрахмаленному Линару… Приданое, надо признаться, довольно оригинальное!
– Ах, боже мой!.. Ты взялся выжить Линара от моего двора и выживай, как сам знаешь… Мне надоело слышать ежедневно одно и то же.
– Кто ж в этом виноват? Не я, конечно. Ведь не я приношу принцессе Анне письма ее любовника.
– Опомнись, герцог! Что ты говоришь?.. Какие выражения ты употребляешь?
– Ах, боже мой, какие нежности!.. Кому же, как не любовнику, посылают записочки и назначают ночные свидания?
– Докажи, что это так! Докажи! – в свою очередь вспылила императрица.
– Доказать нетрудно. Где в настоящую минуту ваша племянница?
– У себя в комнате, наверное; где же ей быть?
– А с кем она там беседует?
– С Юлией Менгден, вероятно. С кем же ей больше проводить время?
– Менгден зовут Юлианой, а не Юлией! – поправил герцог. – Что у вас за страсть искажать имена?
– При дворе все зовут ее Юлией, и я не хочу отставать от других, тем более что она на днях примет православие.
– Ну, крестинами занялись от нечего делать! – махнул рукой Бирон. – Вот уж подлинно, как ваша русская пословица говорит: «Чем бы ни тешился ребенок, лишь бы громко не кричал!»
– Такой пословицы нет, – рассмеялась императрица, – есть поговорка: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».
– Ну, не все ли равно, так или иначе выражается мужицкая глупость на вашем глупом русском языке? Я повторяю вам свой вопрос: с кем беседует в настоящую минуту ваша племянница?
– А я повторяю тебе, что не знаю… Ведь не станешь же ты уверять меня, что к ней в апартаменты прошел Линар?
– Еще бы он это позволил себе!.. Да я собственноручно ему ноги обломал бы. Нет-с, у вашей племянницы в данную минуту сидит ее горячая заступница и воспитательница, госпожа Адеркас.
– И в этом я не вижу ничего удивительного. Матильда всегда вместе с Анной. Они почти неразлучны, и хотя в последнее время ты, как мне известно, принимаешь все меры к тому, чтобы разъединить их…
– Я принимаю все меры к тому, чтобы спасти и вас, и честь вашего двора от публичного позора, которому ваша хваленая Матильда всеми силами потворствует и потакает! Она и сейчас отнесла принцессе Анне записку от ее возлюбленного.
– Ты опять, герцог? – почти строго заметила императрица.
– Да, опять и всегда, пока эта противная швейцарка будет проживать в пределах вашей империи.
– Я уже сказала тебе, что награжу и отпущу ее!
– А я нахожу, что ее следует не отпустить, а прямо прогнать, и уж, конечно, без всякой награды.
– Когда ты кого-нибудь невзлюбишь…
– То, стало быть, его любить не за что! – договорил сам герцог.
– Но она столько лет служила нам верой и правдой.
– Она и в настоящую минуту проявляет и эту «веру», и эту «правду». Она принесла и вручила вашей племяннице записку от Линара.
– Почему ты предполагаешь это?
– Я не предполагаю, я знаю!.. Какой я был бы правитель, если бы жил предположениями.
– Но… кто мог сказать тебе?
– Стены сказали мне, – останавливаясь пред императрицей, громко произнес Бирон. – Понимаете ли вы, стены! В правильно поставленном доме все стены говорят.
– Ты слишком подозрителен.
– Проверьте, если желаете! Я прямо и открыто заявляю всем, что Адеркас принесла принцессе записку от Линара относительно назначенного при дворе бала. Они всегда сговариваются, а теперь им это и подавно нужно, потому что эта старая лисица Адеркас отлично знает, что доживает последние дни при вашем дворе и с ее отъездом они лишатся самой усердной пособницы. Ваши придворные балы, при распущенности вашего двора, служат самым надежным пунктом соединения разрозненных сердец!
– Ты знаешь, что я первая вовсе не охотница до этих балов.
– Время прошло! – с желчной усмешкой дерзко заметил Бирон. – В былые годы вы не то говорили…
– И ты, сколько мне помнится, тоже не прочь был от балов? – тихо и покорно улыбнулась императрица.
Она ввиду увеличивавшейся болезни, а с нею и нервного раздражения положительно начинала бояться Бирона.
– Что толковать о прошлом!.. Нам настоящее интересно… Прожитого и пережитого не вернешь, сколько ни толкуй о нем!.. Назначенный бал должен отличаться блеском и оригинальностью. Он будет последним в настоящем сезоне. После него пора будет и на дачу собираться.
– Да, конечно!.. Но и без этого празднества можно было бы обойтись. Кому нужен этот бал?
– Он мне нужен!.. Я уже раз сказал вам, что он нужен лично мне, по моим соображениям, направленным, конечно, на вашу пользу. О себе я всего меньше думаю… Кстати, это будет и прощальным фестивалем для вашей племянницы, которая вскоре после него расстанется со своим возлюбленным, если только не ухитрится убежать вслед за ним за границу.
Императрица перекрестилась.
– Что это ты, герцог, неподобные какие вещи говоришь? Статочное ли дело принцессе крови с проходимцем немецким связаться и в чужие земли за ним следом убежать?
Она говорила от души, забыв, что перед нею стоял такой же «немецкий проходимец», тем же путем добившийся чуть не царских почестей в приютившем его государстве.
– Что ж, хотите вы проверить справедливость моих слов? – спросил Бирон после минутного молчания.
– Это относительно Анны, что ли? Конечно, хочу! Прикажи послать ее ко мне.
Герцог подошел к двери, но в ту же минуту от последней быстро отскочил кто-то.
Когда Бирон вошел в комнату, смежную с той, в которой отдыхала императрица, он застал камер-юнгферу Юшкову углубленной в какое-то сложное вышивание. Герцог пристально взглянул на нее и медленно проговорил:
– Подите наверх к принцессе и позовите ее высочество к императрице. Заметьте при этом, кто у принцессы, и постарайтесь уловить, хотя приблизительно, о чем идет разговор.
Юшкова двинулась к двери.
Однако Бирон, остановив ее, строго проговорил:
– Ко всему, когда-либо сказанному вам мною, прибавьте и зарубите себе на память еще следующее. Я очень люблю шпионство и доносы и щедро плачу за них, но не хочу быть их предметом! Вы поняли меня?
– Помилуйте, ваша светлость! – начала было перетрусившая насмерть камер-юнгфера.
– Нет! Если еще раз замечу что-нибудь подобное, то не помилую! – гордо бросил ей в ответ Бирон и, вернувшись в комнату императрицы, серьезно, почти строго заметил ей: – Научитесь же выдерживать людей в должном порядке… Ведь это ужас что такое! Я вышел в соседнюю комнату, чтобы передать ваш приказ, и поймал вашу камер-юнгферу, подслушивающую у двери наш разговор…
Желтое, налитое лицо императрицы покрылось внезапным румянцем.
– Юшкову? – переспросила она. – Ты сам застал ее?
– Стало быть, сам, если говорю!
– Позови ее сюда сейчас, негодяйку! – крикнула императрица, силясь подняться с кресла и в изнеможении вновь опускаясь в него. Позови ее ко мне сейчас! Чтобы сегодня же ее духу не было у меня во дворце!
– Успокойтесь! Во-первых, ее нет, потому что я услал ее за вашей племянницей, во-вторых же, я достаточно твердо сказал ей все, что надо, а моих слов в вашем дворце слушаются и боятся!.. Все знают, что я шутить не люблю! Я поставил вам это на вид, чтобы доказать вам, кем вы окружены. А затем на Юшкову можно положиться, как на каменную гору. Она знает, что я на ветер своих слов не бросаю!
– Но что же она не идет?
– Кто? Юшкова или принцесса Анна?
– Ах, боже мой! И та и другая.
– Принцесса по обыкновению поломается, прежде чем исполнить вашу волю и ваш приказ, а Юшкова и там подслушивает, как подслушивала здесь, с тою только разницей, что на это подслушивание я сам уполномочил ее. Но вот и ваша принцесса-недотрога идет. Прикажете оставить вас? – насмешливо поклонился герцог.
– Ах, нет… зачем же? Какие от тебя могут быть тайны? Но где же Анна?
– Шествует не торопясь, как всегда… У нее на все свои церемонии; без этикета она ни на шаг!
Не успел Бирон окончить эти слова, как в дверях показалась принцесса Анна Леопольдовна, действительно, как бы в подтверждение слов Бирона, выступавшая своей спокойной, неторопливой походкой. Она подошла к тетке, нагнулась, чтобы поцеловать ее руку, а затем отошла в сторону, как будто даже не заметив присутствия герцога.
Последнего от этого невнимания бросило в краску.
– Вы звали меня, тетушка? – почтительно склоняя голову, спросила она императрицу.
– Да, я хотела поговорить с тобой о твоем костюме к готовящемуся балу.
– Мой костюм уже заказан. Я буду во главе розовой кадрили… У нас будут розовые костюмы с серебряными бантами.
– А твоим кавалером будет принц Ульрих?
– Да, он! – нехотя ответила принцесса.
– Всех кадрилей будет четыре?
– Да, четыре!.. Но остальных костюмов я не знаю, знаю только, что цесаревна Елизавета будет в голубом.
– И кавалером ее высочества будет мой сын, герцог Петр! – не без гордости заметил Бирон.
Принцесса не возразила ни слова. Она как будто даже не слыхала его слов.
– Цесаревна умеет быть очень мила и предупредительна! – как бы в чем-то оправдываясь, заметила императрица.
– Да, в ней нет напыщенной гордости, которая отличает многих при русском дворе! – подчеркнул Бирон.
– И которая особенно смешна и непростительна в тех случаях, когда ее проявляют люди, ни по рождению, ни по своему образованию не принадлежащие к родовитому русскому дворянству! – громко и отчетливо произнесла принцесса, бросая исподлобья взгляд в сторону взбешенного герцога.
Императрица слегка поморщилась. Помимо того, что она никогда не давала в обиду своего любимца, которого, впрочем, и обижать никогда никто не решался, за исключением неугомонной принцессы Анны, императрица не терпела никаких пререканий в своем присутствии и, чтобы положить предел всем резким выходкам племянницы, спросила ее:
– Что ты делала, когда тебя позвали ко мне?
– Ничего особенного! Разговаривала.
– С кем именно?
– С фрау Адеркас.
Бирон бросил торжествующий взор на императрицу.
Принцесса Анна перехватила этот взор на лету, и он окончательно вывел ее из себя.
Бирон видел досаду молодой девушки, и это еще больше подзадоривало его.
– Разговор, вероятно, шел о предстоящем бале? – спросил он с насмешливой улыбкой.
Принцессу такая наглая смелость окончательно вывела из себя.
– Нет, о вас! – ответила она, смело взглянув ему прямо в лицо.
Бирон почти вздрогнул от удивления.
– Что с тобой, Анна? – спросила императрица, в свою очередь глубоко пораженная выходкой принцессы, но остановить ее было уже трудно.
Анна Леопольдовна, всегда сдержанная и молчаливая, редко выходила из себя, но когда с ней это случалось, она уже не могла совладать с собой.
– Ничего, тетушка, – ответила она, прямо взглянув в глаза императрице. – Я не знаю, почему мой ответ мог так удивить вас. Все кругом нас, да, я думаю, и чуть ли не вдоль по всему необъятному вашему царству, наверное, ежедневно и ежечасно ведут разговоры о герцоге Бироне.
– И… по вашему мнению, наверное, все бранят его, как и вы? – вмешался в разговор Бирон.
– О других я ничего сказать не берусь, но лично я на этот раз не бранила вас. Я просто откровенно разговаривала с человеком, от которого не привыкла скрывать свои впечатления.
– Ты еще слишком молода, чтобы позволять себе составлять определенное мнение о людях старше и умнее тебя, – строго заметила ей императрица. – Я требую – слышишь ли ты? – тре-бу-ю, чтобы имена близких мне людей произносились тобой с любовью и уважением. Ты слышала, что я сказала, и… поняла меня?..
– И слышала, и поняла, тетушка!.. и постараюсь, исполняя ваш приказ, как можно реже произносить те имена, которые я не считаю возможным окружить ни любовью, ни уважением!
– Оставьте принцессу, ваше величество! – смело вставил Бирон свое властное слово в этот чисто семейный разговор. – Вы видите, что она сегодня расстроена.
– Не более обыкновенного! – ответила молодая девушка, видимо порешившая на этот раз не уступать смелому временщику. – Я не вижу никакой причины к особому расстройству.
– Бывают тайные предчувствия! – зло усмехнулся Бирон. – Это чувство невольное… с ним трудно совладать.
– Я мало и редко жду чего-нибудь хорошего, и потому меня никакое тяжелое предчувствие не испугает.
– Такое разочарование в такие молодые годы и при том блестящем положении, какое создала для вас забота вашей благодетельницы…
– О моих личных отношениях к ее величеству я попросила бы вас не заботиться! – холодно и почти повелительно заметила молодая принцесса.
Ее тон все более и более удивлял как императрицу, так и смелого фаворита. Оба они не привыкли к такому упорному противодействию и оба почти терялись, столкнувшись с таким непривычным для них явлением.
IV. У подножия трона
Прошла минута полного, ничем не нарушаемого молчания. Герцог, задыхаясь от злости, как будто собирался с духом, чтобы отпарировать смелое нападение молодой принцессы. Императрица не верила своим ушам и почти со страхом спрашивала себя, как она сумеет совладать с той железной волей, какую внезапно проявила ее всегда смирная и кроткая племянница? Ничего подобного она не ожидала от нее и спрашивала себя: точно ли пред нею та тихая и покорная Анна, которой стоило только приказать, чтобы она тотчас же покорилась всему и пред всем и всеми склонила голову?
Но молчать долее было почти невозможно, и императрица, напуская на себя особую строгость, гневно произнесла:
– Я в первый раз слышу у себя, в своем кабинете такой тон, Анна!.. И я желаю и требую, чтобы это было и в последний раз!.. Ничего подобного я не потерплю!
– Я пред вами не виновата, тетушка! – смело поднимая на нее взор, ответила молодая принцесса. – Я ответила герцогу, и если тон моего ответа был не строго корректен, то виновата в этом не я! Я ответила в том тоне, в каком со мной говорили. Я ни за кем, и тем менее за герцогом Курляндским, не признаю права давать мне наставления и вмешиваться в мои личные дела! Вашему величеству я покорюсь всегда и во всем… но… только вам и никому более! Я ничего не прошу у вас и ни за чем не гонюсь. Я, как дочь свободной страны, дорожу только свободой… Я от всего могу отказаться, все готова подчинить вам и вашему дорогому для меня желанию, но своей свободы я вам не уступлю!.. Если вам угодно будет вернуть меня обратно туда, откуда извлекла меня ваша милостивая забота о моей участи, я подчинюсь вашей воле, но уйду я свободная, как свободная пришла в вашу, чужую для меня, страну!.. Пред герцогом Курляндским трепещет вся Россия, но я перед ним трепетать не стану и, как я отвергла его настояние включить меня в число членов его семейства, так всегда отвергну все, что придет ко мне с его стороны!
Принцесса Анна могла бы говорить еще долго… Никто не решался прервать ее. Императрица слушала ее, вся охваченная удивлением, почти ужасом, герцог слушал ее пристально и внимательно и по временам переводил свой почти торжествующий взгляд с ее оживленного и раскрасневшегося лица на встревоженное и искаженное гневом лицо Анны Иоанновны. Он, казалось, так и хотел сказать ей: «Полюбуйтесь! Я вам давно пророчил это!»
Когда Анна Леопольдовна умолкла, с минуту в комнате царила мертвая тишина, точно будто умер кто-то в этих высоких, молчаливых стенах; точно чей-то мертвый покой сторожили эти глубокие амбразуры, эти бледные, прихотливые гобелены.
Наконец принцесса Анна встала и молча направилась к двери.
Императрица первая очнулась от мертвого молчания, окружавшего ее.
– Ступай к себе!.. Я пришлю за тобой! – сказала она с расстановкой.
Ей как будто трудно было говорить; что-то словно сжимало ей горло и сковывало не только ее язык, но и ее мысли.
Принцесса вышла тихой и ровной походкой. В ней не заметно было ни тревоги, ни волнения. Она только была бледна так, как живой человек побледнеть не может.
Бирон проводил ее пристальным и враждебным взглядом; императрица же сидела молча, опустив голову на сильно вздымавшуюся грудь. Ее пожелтевшее, отекшее лицо как будто потеряло свое последнее сходство с лицом живого человека.
Принцессы Анны уже давно не было в комнате, а оставшиеся собеседники все еще молчали, как бы скованные силой пережитого впечатления, и только когда ее шаги совершенно затихли в коридоре, Бирон поднял голову и, первый нарушая молчание, резко и властно произнес:
– Какова? Не говорил я вам?
– Да… Но я поражена! – тихо произнесла императрица.
– А я нисколько! – повел плечами Бирон. – Я ничего иного и не ожидал от воспитанницы швейцарки Адеркас и от… невесты иностранного выходца Линара!
– От какой «невесты»?.. Что ты говоришь, герцог!
– Ну, если не от невесты, так от любовницы! Я, вас же щадя, произнес слово «невеста»… И поверьте мне, что если вы еще долго продержите в своем дворце всех этих выходцев и интриганов, то вы дождетесь и самовольной свадьбы вашей племянницы, как дождались ее грубого и дерзкого объяснения!
– О, я еще поговорю с ней; что же касается Адеркас и Линара, то никто не мешает тебе выслать их сегодня же из пределов моей империи!
– Не поздно ли будет? – насмешливо пожал он плечами. – «Спусти лето по малину», как говорят ваши русские мужики! Да и «выслать» представителя дружественной державы вовсе не так легко и удобно. Надо, чтобы сама командировавшая его держава лично отозвала его.
– Так скажи Остерману! Снесись с иностранными коллегиями.
– Не нужны мне ни Остерман и никакие коллегии! Меня надо было слушать, тогда и к коллегиям прибегать не пришлось бы.
– Но Адеркас можно выслать немедленно, если ты твердо убежден в ее виновности.
– А вы ведь не убеждены? Вы думаете, что глупенькая и ничтожная девочка сама, одна могла додуматься и до того тона, каким она сейчас говорила с вами, и до той самостоятельности, какой дышал этот тон? Всему этому научиться надо, и научиться не иначе как у выходцев и представителей такой страны, как Швейцария, где все равны и где идея о власти считается отсталой и глупой идеей.
– Так вышли же ее!.. Боже мой!.. Вышли сегодня же!
– Нет, это было бы глупо, а глупостей я лично и самостоятельно никогда не делаю!.. Это вам должно быть хорошо известно! – дерзко ответил временщик. – Пусть она пробудет еще несколько дней… Часами зла целых лет не исправишь и не увеличишь!.. На это опять-таки нужны годы. Я вышлю наставницу и пособницу вашей племянницы в такую минуту, когда и она сама, и ее почтенная воспитанница менее всего будут ожидать этого, а до тех пор я приму меры к тому, чтобы неукоснительно знать не только каждый их шаг и каждое произнесенное ими слово, но и сами мысли, одушевляющие их.
– Спасибо тебе, Эрнест! – тихо проговорила императрица, в порыве вернувшейся нежности называя старого фаворита прежним уменьшительным именем. – Спасибо тебе!.. Ты один до последней минуты остаешься моим верным и деятельным помощником, ты один оберегаешь мой покой! А теперь ступай! Ты тоже устал от этой тяжелой сцены… Кто бы мог подумать? Боже мой!.. Кто бы мог подумать?!
– Каждый разумный человек мог и должен был и подумать, и ожидать такой сцены и такой развязки, – непочтительно заметил фаворит, разгневанный тем неожиданным оборотом, какой приняла беседа императрицы с непокорной племянницей.
Уходя, он почти машинально поднес к губам протянутую ему руку императрицы. В только что произошедшем он видел явное нарушение своего обычного авторитета, а с таким нарушением он мирился нелегко.
– Мимоходом пошли ко мне Юшкову! – крикнула вслед ему императрица. – Или лучше сам скажи ей, чтобы она послала ко мне принцессу Анну.
– Не советую! – холодно заметил Бирон. – Заранее говорю, что ваша беседа с нею ни к чему не приведет! Умели распустить ее, умейте пожинать и плоды этой распущенности. Теперь уж дела не поправить.
– А не поправлю, так назад ее отошлю туда, откуда я взяла ее!
– Она сама только что просила вас об этом! Ведь она по своей глупости пресерьезно воображает, что этот проходимец Линар без ума влюблен в нее и ни на кого в мире не променяет ее. А ему в ней только призрачность будущей власти нужна!
Последние слова Бирон договорил уже на пороге комнаты.
Вскоре после его ухода в комнату императрицы вновь вошла принцесса Анна; она была взволнована, и ее глаза носили следы недавних слез.
Это порадовало императрицу. Она видела в этих слезах сломанную волю непокорной молодой девушки, и беседа с нею представлялась ей легкой и удобной.
– Поди сюда, Анна! – произнесла императрица навстречу входившей принцессе. – Сядь здесь и внимательно слушай то, что я скажу тебе.
– Я всегда внимательно слушаю все ваши слова, – спокойно, хоть и совершенно почтительно, ответила принцесса.
– Слушать мало, надо «слушаться»!
– Я из вашего повиновения никогда не выхожу.
– Я не упрекаю тебя в прошлом… Я хочу поговорить с тобой о сегодняшнем твоем поведении.
– Сегодня, как и всегда, я была покорна вашей личной воле… Что же касается герцога Бирона, то его волю я признавать не хочу и не буду… В этом я даже вас не слушаюсь… И если условием моего дальнейшего пребывания при вашем дворе служит мое подчинение воле и прихоти герцога Курляндского, то я почтительно прошу вас сегодня же решить мой обратный отъезд на родину!
– В том, что ты говоришь, нет ни правды, ни смысла… Там, куда ты хочешь вернуться, тебя ждет самая заурядная жизнь, далеко не схожая с тем, что ты имеешь здесь, подле меня!
– Я безгранично благодарна вам за ваши милости ко мне, но прежде всего в мире я дорожу своей свободой, а здесь… здесь я несвободна.
– Никто из нас несвободен, и чем выше положение человека, тем более он стеснен и подчинен всему его окружающему…
– Быть может! Но это относится к тем, кто родился на ступенях трона. Я не принадлежу к разряду этих избранников судьбы. Я родилась в скромной доле и ничего не имею против того, чтобы в ней и умереть.
– Я знаю, кто внушает тебе весь этот вздор и кто восстанавливает тебя против меня и моей власти.
– Меня никогда никто не восстанавливал против вас, ваше величество, и ваши подозрения являются плодом наушничества герцога Бирона! – воскликнула принцесса.
– Я уже сказала тебе, что не хочу, чтобы о герцоге говорили в таком тоне.
– Тогда разрешите мне никогда не говорить о нем!
– Ты упряма, Анна, упряма и дерзка… Такой я не знала и не видала тебя.
Принцесса Анна молчала.
– Герцог – мой лучший, мой ближайший друг, – продолжала государыня, – и кто меня любит, тот должен любить и его.
– При всей моей благоговейной привязанности к вам я не могу даже притворно не то что любить или уважать, но и равнодушно относиться к герцогу Бирону! – воскликнула принцесса Анна.
– Ты так сильно ненавидишь герцога Курляндского?
– Не я одна, ваше величество! Его ненавидит весь двор… его вся Россия ненавидит!
– Анна! Я умею карать непокорных!
– Карайте меня, тетушка! поразите меня всей силой вашего всемогущего гнева, но не требуйте от меня ни любви, ни уважения к герцогу Бирону! Простите мне смелость моей речи; простите мою кажущуюся непокорность вашей священной для меня воле, но есть два вопроса, в которых я бессильна повиноваться вам.
– И эти два вопроса?
– Мое отношение к герцогу и мой брак с принцем Антоном Люнебургским.
– Да? Ты и своего жениха тоже ненавидишь? – улыбнулась императрица такою бледной, больной улыбкой. – В твоей еще молодой душе много места отведено для ненависти!
– Я не ненавижу принца Антона, по крайней мере теперь, пока он – еще посторонний мне человек… Я не имею причин ненавидеть его, но не скрою от вас, что брак с ним является для меня тем же, чем был бы приговор к смертной казни!
– Стало быть, правда, что ты говоришь в своих беседах с приближенными к тебе людьми, что ты скорее взойдешь на эшафот, нежели станешь под венец с принцем Антоном?
– Да, тетушка, истинная правда!.. Я не могу не удивляться зоркости тех лиц, которые так аккуратно подслушивают и передают вам все мои слова, но и отказаться от этих слов я тоже не могу и не хочу! Я действительно говорила их!
– А между тем, должна сказать тебе, этот брак бесповоротно решен!
Принцесса Анна молча склонила голову.
– Я знаю! – продолжала императрица, что ты забрала себе в голову пустую и глупую любовь к графу Линару и что подле тебя нашлись недобросовестные люди, готовые потворствовать этой глупой страсти. Но предупреждаю тебя, что всякая попытка сближения с этим иностранным проходимцем поставит вечную преграду между тобой и мной.
Императрица говорила бойко и оживленно.
Принцесса слушала ее молча, с поникшей головой.
– Ты ничего не отвечаешь мне, Анна? – спросила государыня.
– Что могу я ответить вам? Вы упрекаете меня за чувство, которое если и существует, то глубоко скрыто в моей душе!.. В своем сердце никто не волен; это даже вне царской власти! Я не хочу лгать. Граф Линар мне точно нравится… даже больше того: я люблю его!
– Но я не хочу и не могу поверить, чтобы ты забыла все то, чем обязана мне и тому имени, которое ты носишь, и сделалась действительно… любовницей этого иностранца.
По лицу принцессы разлился румянец.
– А герцог Бирон даже в этом упрекает меня? – с горечью проговорила она.
– Почему ты во всем подозреваешь герцога?
– Потому что никто, кроме него, не осмелился бы вести такие речи пред вами, ваше величество! – смело и прямо глядя в глаза тетке, ответила Анна Леопольдовна. – Только герцог Курляндский, не задумавшись, может заподозрить меня в такой грязи и бросить этой грязью мне в лицо с вашего ведома.
– Я говорю тебе, что вовсе не от Бирона слышала о твоей привязанности к Линару и что относительно твоего полного увлечения я никому не дала веры.
– Благодарю вас за эти милостивые слова! – с глубоким чувством проговорила молодая девушка. – Мне было бы невыносимо тяжело подумать, что вы можете заподозрить меня в таком грязном, смелом обмане! – Говоря это, молодая принцесса опустилась на колени перед императрицей и поднесла ее руку к губам. – Теперь моя последняя просьба к вам, – продолжала она, не вставая с колен. – Выслушайте меня милостиво, не прерывая, и во имя Бога, во имя всего святого в жизни исполните мою просьбу!
– Говори, в чем дело? – произнесла императрица, взволнованная и озадаченная тем горьким, просительным тоном, каким говорила с ней принцесса Анна.
– Откажитесь от мысли о моем браке с принцем Антоном! Снимите с моей души этот непосильный гнет… Снимите с нее этот крест!.. Вы сами были молоды… Вспомните свои юные годы, свои горячие мечты! Ведь мечтали же и вы когда-то?
– Я? Нет, я в твои годы не мечтала. И воли своей у меня не было. Я только слушала и покорялась; в моем нраве никогда не было строптивости… За то Господь возвеличил меня. Для того чтобы жить так, как хотелось мне, чтобы дать волю и сердцу, и уму, я дождалась той минуты, когда стала совершенно самостоятельной. Власть – сила; в ней и мощь, и свобода. И ты можешь дождаться ее, как дождалась ее я. Потерпи; перенеси те испытания, какие посылает тебе судьба, склонись пред ее велениями и терпеливо жди своей доли. В умении ждать – вся людская философия, в нем вся сила, весь вопрос людского счастья. Не отвечай мне ничего теперь! Подумай – и я уверена, что ты не захочешь огорчить меня!..
